Я была тронута, но тридцати долларов ее не взяла. Так дешево продавать свою гордость! Я вон ее куда дороже, и то не продала!
Были и другие, и все они были мне глубоко неприятны. Может быть, именно потому, что принять очень хотелось, но что-то всегда запрещало.
Впрочем, при всей своей гордости одно подношение я все-таки приняла. В каком-то из городов срединной Америки директор табачной фабрики, увидев во время перерыва, как я курю в коридоре, поднес мне после собрания целых три блока сигарет. Сигареты были не самые мои любимые, «Парламент» с жестким картонным фильтром, но отказаться я была не в силах. Сигарет мне все время недоставало, они в Америке недешевы. Произошло это, мне кажется, в штате Орегон, но уверена я быть не могу (специально посмотрела в Интернете, где производят сигареты «Парламент», оказалось, в Америке их теперь вообще нигде не делают, а делают в городе Донецке на Украине).
Где-то в гостинице неподалеку от Лос-Анджелеса я нечаянно столкнулась с коллегой-собирателем. С таким же свежим израильтянином из Москвы, в Штатах с той же задачей, что и я. Между прочим, встречаться нам было не положено, не знаю уж почему. Но, видно, в «Призыве» произошла какая-то накладка с расписанием, и мы встретились. Мы с ним еще с Москвы были немного знакомы. Вообще-то, он не очень мне нравился, но тут, в этой американской пустыне, мы встретились, как родные, чуть в объятья друг другу не упали. Мы забрались к нему в номер, заказали кофе, и пошли бесконечные разговоры. Языки наши, изломанные в непрерывном общении с американцами, наслаждались отдыхом на русском.
Вот тут-то мне и дали понять, какая я безнадежная фраерша.
– Ну, и много ли ты насобирала? – спросил меня знакомый, когда мы обменялись первыми впечатлениями.
– Представь себе, порядочно. Точно не знаю, но где-то побольше миллиона.
Впоследствии я оказалась чемпионкой! Несмотря на все оплошности, набрала больше всех в том году. Мне даже дали некий диплом, и благодарственное письмо прислали от директора «Призыва». Одна моя приятельница говорит в таких случаях «лучше бы деньгами!», но я, разумеется, не так цинична. И диплом и письмо я какое-то время хранила. Хотя, если бы к письму был приложен хорошенький чечок, я бы не огорчилась.
Огорчилась я от дальнейшего разговора со знакомым. Обидно, когда тебя считают дурой и растяпой. Он мне прямо, конечно, такого не сказал. Услышав от меня про миллион, он было разинул рот, но тут же сообразил и засмеялся:
– А! Ну да, ну да. Молодец! Нет, ты скажи, себе сколько насобирала?
Я показала ему сигарету, которую курила:
– Таких три блока.
– Тоже хлеб. Ну, а существенного?
– Это очень существенно.
– Да ладно тебе! Не хочешь говорить?
– А мне нечего говорить.
– Да ну? Неужели никто ничего не предлагал?
– Почему, предлагали, и не раз!
– Ну?
– Я не брала.
– Это почему же?
– А ты бы взял?
Он расхохотался:
– Ну, ты даешь! Бы!
– Берешь?
– Конечно, беру. Они ведь от чистого сердца. Когда предлагают, беру, и когда не предлагают, тоже беру.
Он объяснил мне, как надо себя вести и что говорить, когда сами не предлагают. И что брать надо все, что дают. Деньги безусловно, а случается, богатый еврей приведет на свою текстильную фабрику – брать там одежду, на обувной – обувь, на бумажной – тетради и блокноты и т. д. И что они рады все это дать, им это приятно, от них не убудет, а нам полезно. Еще он объяснил, что я сваляла дурака, согласившись на такую скромную оплату моей работы. Он сумел выторговать у «Призыва» вдвое больше, да и то мало, работа наша тяжелая и важная. «И ты, – сказал он, – тоже стребуй с “Призыва” больше, требуй, они заплатят. И не дури, принимай все, что дают. Не забывай, нам, литераторам (он был писателем), в Израиле заработок не светит, запасайся чем можно и пока можно».
Сама не могу объяснить, почему все это вызвало у меня отвращение. Мой приятель ведь был совершенно прав. Они ведь, давая нам, искренне считали, что совершают добрый поступок, помогают бедным иммигрантам. А мы и были эти бедные иммигранты. Совершить добрый поступок всегда приятно, опять же заслуга перед Господом. И от них безусловно не убудет. Так чего же это я такая чистоплюйка? Сама же признаюсь, что жалела, когда отказалась от подаяния того симпатичного миллионера. И ведь я, как правило, охотно принимала помощь от друзей, в том числе и денежную. И сама не раз помогала. Может быть, в этом все и дело? У американцев я могла только взять, а дать им ничего не могла?
Ну да известное дело, облагодетельствованный редко испытывает большую любовь к благодетелю.
И еще я думаю, что к моему отвращению примешивалась немалая толика зависти. Банальной зависти к человеку, которому ничто не мешало и брать и просить.
Видя мои собирательные успехи, «Призыв» не пожалел усилий и денег, продлил мне на месяц и визу, и обратный билет.
И напрасно они это сделали. Чем ближе к концу моего пребывания в Штатах, тем менее продуктивны становились мои выступления. Я к тому времени успела приодеться (и приобуться), стала лучше выглядеть. Перестала бояться собраний и гостиниц. Перестала от смущения ронять из рук разные предметы и сбивать на своем пути стулья. Американский мой язык сильно усовершенствовался, я понимала теперь больше половины того, что мне говорили, и сама набралась и американских идиом, и американского акцента.
И – увы. Все это делало меня менее интересной, менее трогательной в глазах моей аудитории. Они уже не говорили между собой, какая она «cute», эта советская израильтянка. Хотя рассказывала я теперь гораздо лучше, вставляла в прежнюю мою «легенду» множество живописных деталей, для которых у меня раньше не хватало слов, слушали меня хуже и денег давали меньше. Начальство «Призыва» видело, что ценность моя для попрошайных целей снижается и скоро опустится ниже расходов на мое содержание и разъезды. И дней за десять до обратного рейса меня перестали использовать вне Нью-Йорка. А в самом Нью-Йорке почва была уже многократно пропахана и значительно истощена. Поэтому за последние десять дней у меня было всего три встречи с жертвователями, все довольно скудные.
Зато у меня появилось теперь кое-какое свободное время, чтобы пообщаться с людьми по собственному выбору. Людей таких было немного, но встречаться с ними, ничего у них не вымогая, было куда приятнее!
В «Объединенном Призыве», учреждении насквозь бюрократическом и весьма холодном, на одном из нижнекомандных мест сидела на удивление живая и теплая молодая женщина по имени Тина. Она была секретарем и правой рукой кого-то из главных боссов. Как его звали, как выглядел – не помню, а ее помню отлично.
Тина, единственная из имевших со мной дело чиновников, сразу догадалась, что я постоянно хожу голодная. Как же так? Я ведь имела право заказывать в номер гостиницы любую еду? Да, но в номере я бывала редко, в основном ночевала, а на рестораны у меня не было ни времени, ни денег. В перерывах между выступлениями меня неизменно угощали кофе с какой-нибудь сладкой булочкой, а мне хотелось супа и мяса. К тому времени, как я добиралась до гостиницы, ни супа, ни мяса получить было уже нельзя. О том, что в Нью-Йорке, как и в других городах, полно дешевых ночных забегаловок, я еще не знала, да и не сумела бы их найти.
Как только я входила по какому-нибудь делу в приемную, где сидела Тина, она, со словами «пора обедать!», немедленно снимала трубку и заказывала из соседней деликатесной лавки суп, бутерброды с холодным мясом и кофе.
– Ты ведь составишь мне компанию? Контора платит. А то мне одной неохота, – говорила она просительным тоном, так, что у меня не возникало ощущения, что это делается специально для меня, голодной и нищей.
Стандартная «деликатесная» еда в картонных стаканах казалась мне очень вкусной, и я не сразу заметила, что сама Тина больше пила кофе и отщипывала кусочки от бутерброда, оживленно при этом со мной разговаривая. Но и когда заметила, я не стала ничего говорить, меня ее тактичность тронула, и не стоило портить дело какими-нибудь нелепыми извинениями и объяснениями.
Поскольку мне все время приходилось иметь дело с состоятельными американскими евреями, из которых следовало любыми способами выдоить деньги, а с другими, обыкновенными американцами близко встречаться не приходилось, то у меня очень скоро создалось не слишком лестное представление о населении США вообще. Представление очень упрощенное и во многом ложное. Тина, женщина добрая и без лишних претензий, первой поколебала это мое представление.
Начать с того, что Тина принадлежала к тому, что по-английски называется «lower middle-class», то есть весьма небогатая. Кроме пристойного жалованья у нее не было ровно ничего. Из этого жалованья она должна была платить за квартиру – как все люди этого класса, она жила в наемной квартире, даже не думая о том, чтобы приобрести в обозримом будущем собственное жилье. Жила она в приличном квартале, квартира (bed-sitter, то есть попросту одна комната) стоила недешево. На эту же зарплату она должна была «содержать себя в порядке», то есть всегда быть хорошо подстриженной и причесанной, подкрашенной и, главное, одетой.
Как-то раз она пригласила меня к себе домой. Мне очень понравилась ее полупустая квартирка, где была только кровать, стол со стульями и вдоль всех стен встроенные шкафы.
– Как здорово, что у тебя мало мебели, – сказала я ей.
– Здорово! – усмехнулась она. – Да меня на мебель просто не хватит. Спасибо, на это хватило, – и она махнула рукой кругом, на шкафы.
– А я думала, это такой стиль. Зачем же тебе их столько?
Она подошла к шкафу и растянула в стороны две дверцы. Открылся длинный стройный ряд вешалок с брючными костюмами. Растянула две соседние дверцы – такой же ряд платьев. И дальше – разноцветные юбки, жилетки, блузки, свитера… В коридорном шкафу висело полдюжины пальто, два меховых жакета, на полке лежали шляпки и шапки…
– Да ты их что, коллекционируешь? – в остолбенении спросила я.