И ничего подобного. Снова зажав мокрую питу в клюве, ворона тяжело поднялась в воздух и полетела вдоль дорожки вперед. Сделала круг над мальчишкой и, когда пролетала над его головой, широко разинула клюв и победно каркнула.
Раскисшая пита шмякнулась вниз, четко накрыв парню макушку.
Я не раз рассказывала эту историю знакомым – не знаю, верили или нет. Все соглашались, что вороны очень умные птицы, но не думаю, что сознавали, до какой невероятной степени умные! Ведь у этой вороны был задействован механизм, приближающий ее к мыслящим существам. Мальчишка без всякой причины обидел птицу. В мгновение ока был разработан сложный, логически точный план последовательных действий: мальчишке надо отомстить. Орудие мщения – лепешка – вот она. Схватить ее. Бросить в него? Нет, этого мало. Удар получится легкий и безболезненный, ворона только что испытала это на себе. Если не больно, то пусть будет унизительно, как унизителен был для надменной птицы шлепок черствой лепешкой! Мгновенно придумано – размочить ее! И тут же найдена лужа. Лепешка должна промокнуть ровно настолько, чтобы не развалиться. Далее полет с лепешкой в клюве. И, наконец, безупречно рассчитанный, с учетом ветра и инерции собственного движения, сброс бомбы точно в цель. Все это спланировано и исполнено в считаные секунды. Без малейшего раздумья и колебания.
Прохожие весело смеялись, мальчишка с воплями соскребал с волос и с плеч размякшие кусочки, безуспешно пытался бросать их в ворону. Та вспорхнула на соседнюю сосну, сидела неподвижно и любовалась результатами своего подвига. А может, вовсе и не любовалась, просто ждала, когда все уйдут. Я стояла в сторонке и смотрела.
Наконец дорожка на какое-то время опустела. Ворона скользнула с дерева вниз и принялась клевать разбросанные куски питы. Делала это без суеты, но методично и быстро, прыжками перепархивая от одного куска к другому. Один валялся дальше других, поблизости от моих ног. Ворона глянула на кусок, глянула на меня и решила, видимо, не рисковать. Или, может, просто наелась уже.
Никакой мистики в прямом смысле слова тут не было. Это была встреча с разумом, лишь в чем-то немногом, очень поверхностно схожим с моим, но в целом глубоко моему чуждым. Глядя на воронью голову, я спрашивала себя, какие еще, наглухо скрытые от нас, возможности таятся в этом ничтожном по объему, но столь изощренном мозгу. И как, когда, в чем они могут проявиться? Ведь эти загадочные существа живут среди нас… Меня пробрала дрожь.
Но тут ворона улетела. И я выкинула из головы свои макаберные размышления а-ля-Хичкок. Остался лишь анекдот про хитрую мстительную ворону.
А третий эпизод чисто лирически-мистический.
О нем можно рассказать буквально в двух словах, потому что там не присходит почти ничего. Но я хочу рассказать о нем во всех мелких подробностях, хочу если не передать – это вряд ли удастся, – то просто сама вновь испытать хотя бы тень того дивного восторга, того редкого подарка судьбы, который однажды выпал на мою долю.
Я очень люблю пустыню. Люблю ее белый жар, ее раскаленный песок, ее редкие колючие кустики, ее – пустынность. Больших, настоящих, страшных пустынь я не знаю, только наш Негев. Нашу собственную маленькую пустыню, лишь слегка запятнанную военными базами да придорожными харчевнями вдоль рассекающего ее шоссе. И с грустью слушаю нередко повторяемые моими соотечественниками слова Бен Гуриона, мечтавшего превратить Негев в цветущий сад. С них ведь станется, превратят! Хорошо хоть уже не при мне.
Мне, вероятно, не придется больше побывать в пустыне, да и раньше доставалось нечасто. Поэтому я всегда старалась использовать любую возможность коснуться хотя бы ее края. Знакомые из Парижа поехали на экскурсию вдоль Мертвого моря и до Масады, знаменитой крепости, где, по легенде, девятьсот иудеев-зелотов некогда покончили с собой, чтобы не попасть в плен к осаждавшим крепость римлянам. Я присоединилась к этой экскурсии, хотя бывала на Масаде не раз, а героическая легенда не вызывала у меня особенного доверия. Я и Мертвое море очень люблю, а главное, я помнила, что между морем и Масадой лежит кусок самой настоящей пустыни – обособленный отрезок Иудейской пустыни, посреди которой и возвышается на горе крепость.
Когда экскурсионный автобус свернул от Мертвого моря направо к Масаде, я попросила водителя высадить меня. Я тут погуляю, сказала я, дойду до подножья горы пешком, а на обратном пути вы меня подберете. Осмотр крепости занимал часа полтора-два, я вполне успевала. Где погуляешь, удивился водитель, здесь же ничего нет? Но автобус остановил.
В том-то и состояла для меня привлекательность этого места, что там ничего не было! Ни археологических раскопок, ни красот природы, ни гостиниц, ни киосков, ни даже помеченных флажками туристических тропинок.
Ничего и никого. Никто сюда никогда не ходил. На земле не валялось ни единого окурка, ни единого пластикового пакетика, ни единой жестянки из-под кока-колы. Одни голые, пропеченные солнцем камни и обломки скал.
Стоило мне отойти на двадцать шагов от дороги и потерять ее из виду, как весь остальной мир для меня исчез.
Я была одна в пустыне. Привычное томительное городское беспокойство затихло. Не только тревоги и заботы покинули меня – прекратилось и непрерывное докучное перемалывание мыслей в голове. Меня затопило блаженное умиротворение. Полный, всеобъемлющий покой.
Такое состояние достигается, вероятно, путем долгих, постоянных медитаций. Но я никогда не занималась йогой. Мне оно досталось мгновенно и без усилия.
Я бездумно шагала среди камней, не видя и не слыша ничего. Это длилось всего минуту, не больше. Безмыслие долго в голове не удержать никаким напряжением воли. Сперва без слов, но уже зашевелилось в мозгу, а затем пришли и слова: мне хорошо! мне хорошо!
Кругом громоздились пустынные архитектурные конструкции. Тут пробитая дождями и ветрами арка в скале, там миниатюрный замок, осыпающийся застывшим потоком песка и мелких камешков. а поодаль как будто бы часть дольмена… Я пробиралась между ними и бормотала вслух: «Мне хорошо…»
Человеку всегда мало того, что есть. Через несколько минут мне захотелось еще усилить это блаженное ощущение. Я присела на большой теплый камень и закурила. Несильный жаркий ветер уносил стряхиваемый мной пепел.
«Пи-пик!» – раздалось в полной тишине.
Шагах в пяти от меня на острый обломок скалы присела птичка. Черно-синяя, меньше воробья. Быстро почистила клювом под крылом, пригладила перышки и глянула на меня. Я не шевелилась. Птичка покопалась под другим крылом, пригладила перышки и здесь и снова глянула на меня. Я сидела неподвижно, свесив вниз левую руку с горящей сигаретой.
«Пии-пик?» – сказала птичка.
Медленно-медленно, почти не дыша, я стала выдвигать вперед правую руку ладонью кверху. Остановила ее на уровне груди. Дать птичке мне было нечего, птичка слегка вертела головкой, внимательно разглядывая мою пустую ладонь.
Сигарета докурилась до конца, затлелся фильтр, обжигал мне пальцы. Пошевелиться, погасить окурок я не могла и просто бросить грязный окурок в чистую пустыню не могла. Не такая уж это была страшная боль.
Птичка вспорхнула и опустилась ко мне на ладонь.
Я знала, знала, что она это сделает, и все же не могла поверить. Руки мои до самых плеч покрылись гусиной кожей.
Птичка потопталась немного на моей ладони и снова принялась за свой туалет. Пригладила грудку, затем, завернув назад голову, прошлась клювом по спине, щекотно переступала с лапки на лапку, стараясь дотянуться до хвоста. Наконец выпрямилась, решительно встряхнулась всем телом, на мгновение превратившись в черно-синий пушистый шарик, затем снова стала гладкая и аккуратная и повернулась ко мне головой. Я приняла это как знак к действию и осторожно сделала шаг вперед. Птичка тихо сидела у меня в руке. Еще шаг. Сидит. Я медленно пошла, не отрывая от птички глаз. Она сидела тихо и только слегка вертела головкой, поглядывала по сторонам.
Так я прошла с полсотни шагов. Полсотни шагов с сокровищем в руке. Это было не мое сокровище, и все же мне его дали на несколько минут. Несколько минут оно принадлежало мне.
Напряженно вытянутая ладонь начала слегка дрожать. Птичка почувствовала это. Переступила раз-другой проволочными лапками и взлетела.
Лети, птичка, прощай!
А она никуда не улетела. Уселась впереди на камень и будто ждет меня. Я подошла поближе – она вспорхнула, отлетела немного вперед и опять села. И так несколько раз – я подхожу, она отлетает и ждет. Ведет меня куда-то? Или просто играет? Играет со мной!
Я готова была играть с ней так до бесконечности. Шла и шла, она отлетала, а я догоняла, не помня об автобусе, об экскурсии, о подстерегавшем меня где-то там шумном суетном городе. Но ей надоело первой. Дождалась, пока я подошла почти вплотную, – я даже руку уже протянула ладонью вверх… но дважды такого не дают. Птичка повертелась на своем камне, вспорхнула и улетела. Я осталась с протянутой рукой.
– Ну как, хорошо погуляла? – спрашивали меня знакомые в автобусе.
– Очень хорошо, – ответила я.
– А мы… – И они принялись с жаром рассказывать мне о своих впечатлениях от Масады.
– Ко мне птичка прилетала. Маленькая такая, черно-синяя.
– А, – сказали они, – здорово!
И продолжали делиться впечатлениями.
Моя трудовая деятельность
В своей долгой жизни я ничтожно мало работала «на работе». Так, чтоб ходить по часам и получать зарплату. Получать зарплату – обольстительное слово! – хотелось всегда. Ходить на работу по часам и иметь над собой начальство не хотелось никогда. Перманентно нейтрализуя друг друга, эти две тенденции привели к тому, что львиную долю своего прожиточного минимума я заработала не «на работе», а собственными, ни к чему не привязанными, никак не организованными трудами. Мало кто понимает, как мне это удалось, а я и сама не знаю.
Долгое время я даже «внештатно» нигде не состояла. Туманное понятие «внештат