Рядом с завалом был ещё один ход, ведущий куда-то в сторону.
– Он ведёт к гроту с водоёмом, – объяснил мне Жан. – Туда мы сможем относить отработанную землю.
Действительно, грот был рядом и представлял собой небольшую пещеру на две трети заполненную водой. Вероятно, родники этого водоёма надёжно обеспечивали питьевой водой всех вольных и невольных узников этих подземелий с давних времён постройки крепости.
– Смерть от жажды нам не грозит, – уверенно констатировал Вождь, словно и никакая другая погибель перед нами не маячила.
Окончательно убедившись, что никакого выхода из нашего склепа не существует, мы, удручённые, но не сломленные, вернулись в нашу пещеру, и Вождь сразу же окунулся в творческую работу. На пальмовом листе, кипа которых у него всегда была под рукой, он быстро начертал график подземных разработок, разбив нас на пары и, взяв в напарники махрата, первым отправился в забой, показывая яркий заразительный пример. Время потекло мимо нас.
Я лежал на шкурах, разглядывая свои окрашенные ноги, и думал о бессердечности судьбы.
– Дик, – подошёл ко мне с лепёшкой в руках Жан, – как ты думаешь, что будет с нашими дамами?
– Ничего страшного, – заверил я, ибо давно уже ответил себе на этот вопрос. – Если их не найдут англичане, то они спокойно пересидят это смутное время в своём убежище, а когда неприятель покинет крепость, отправятся к своим соплеменникам. Ведь должны же быть у них родственники и иные попечители.
– А если они попадут в солдатские руки?
– Это вероятнее всего. Но и тогда им опасаться особо нечего. Англичане останутся довольны, а если они попадут прямо к капитану Делузи, то и вовсе неплохо устроятся. Я слышал, в Лондоне мода на цветную прислугу.
– Ну, дай тогда им бог здоровья, – подытожил Жан.
– Не поминайте имя господа всуе, – встрял в разговор наш святоша. – Вам пора готовиться к общению с ангелами, а вы всё о блудницах.
– Магдалина тоже не из праведниц, но даже Христос не брезговал заботиться о ней, – парировал француз.
– Я и говорю, даже она раскаялась в пороке, а от вас вряд ли этого дождёшься и на страшном суде, – укорил отец Доменик. – Паки и паки склоняйте главы свои на тонких выях пред всевидящим оком Господним. А ежели, паче чаяний ваших, угодите в полон к супостату, не противьтесь злу насилием, а подставив другую ланиту, сносите поношение телесное со смирением и любовью к ворогу. – Перси явно впадал в теологическое словоблудие, навеваемое замкнутым пространством нашей преисподней.
– Перси, – возмутился я, – а ты никак думаешь отсидеться в стороне? Да тебя же первого повесят как вероотступника и нашего ярого помощника.
– Мне в петлю нельзя, сан не позволяет, – уверенно заявил богослов. – А ежели кто покусится, то гореть тому в геенне огненной и после страшного суда.
– Ещё как покусится! – заверил я. – Так как ты есть блудный отец.
– Сегодня устроим всенощные бдения, – слегка подумав, объявил святой отец. – Попрошу всех истинных христиан не опаздывать на молебен. Со крестом и хоругвями встретим день грядущий…
– На земляных работах, – закончил Жан. – Граф, вы с Вождём идёте нога в ногу. У того речистые митинги, у тебя – молебны. Общая тяга к мракобесию, только у того оно прикрывает жажду земных благ, а у тебя стремление к тем же утехам, но в загробном мире.
– Не мешайте зёрна с плевелами, чада мои. Про одного сказано: «Кто алчно любит серебро, тот не насытится серебром», а про другого: «Как вышел из утробы матери, таким и отходит, каким пришёл», – защищаясь, процитировал отец Доменик.
– Вот это ты и скажи Вождю, – посоветовал я ему ото всей души.
– Сказано: «А он во все дни свои ел впотьмах», а посему слова праведные не высекут огнь прозрения в душе еретика, – посетовал Доменик.
– Заладил: сказано, сказано, – начал я раздражаться. – Говорить надо было раньше, а сейчас пришло время собирать камни, да нырять с ними за пазухой в наш водоём с пресной водой.
– Великое испытание посылает вам Господь, – смиренно возвестил отец Доменик. – Но своею кровию очиститесь вы от скверны и избегните кары небесной. Я же денно и нощно буду молиться за упокой ваших душ, – святоша явно не спешил в лучший мир. – Утешьтесь, ибо не сопоставимы будут ваши муки со страданиями вероотступника, называемого вами – Вождём, так как он есть наипервейший иезуит наших дней подобный Игнатию Лойоле, коим был для своего времени мерзкий мирянин Иниголопес де Рекальдо. И возопит он перед судом праведников словами Писания: «Для чего не умер я, выходя из утробы и не скончался, когда вышел из чрева!» И не станет ему земля пухом, а непотребно и без очистительного тлена угнездится тело его, яко восковой статуй, во дьявольском склепе, слепленном руками его преемников и попираемом их же ступнями во дни бесовских празднеств, и буде вечно томиться дух его пред ликом равнодушия праздноидущих мимо! Прости, мя, Господи!
Уел-таки Вождь нашего святошу. У меня от таких предсказаний аж лёгкий северо-американский морозец пробежал по крашеной коже.
– Ну и накаркал ты Вождю посмертную жизнь, – передёрнул плечами Жан. – Достал он тебя и всю твою кротость.
– То не я предрекаю. То сказано до меня много веков назад и на много веков вперёд, – поучительно изрёк отец Доменик. – Возлюби ближнего своего, не сотвори зла ему, и минует тебя горькая чаша. Не требует Господь невозможного, но человек же поступает в гордыне своей, аки скот.
После такой душещипательной проповеди захотелось пожалеть себя и всплакнуть. Но как всегда к месту, заявился сам Вождь, полный энергии и разговоров.
– Друзья и братья, – пророкотал он с милой французской картавинкой. – Рано нам складывать лапы и поджимать крылья. Объявляю совещание с правом моего решающего голоса.
Он смахнул со стола рисовые крошки, отправил трудиться вместо себя Рама-Ситу, пригласил к столу и Перси, одарив его правом совещательного голоса, и приступил к изложению новых идей, нахлынувших на него во тьме подземелья.
– Что мы имеем на текущий момент? – загадочно начал он.
Мы ничего не имели, а поэтому сурово молчали.
– Мы имеем высокий моральный дух! – огорошил нас Вождь, но не уточнил, откуда он сам набрался этого духа. – Но кто виноват в создавшемся крайне тяжёлом материальном положении?
– Кто? – разом вскрикнули мы, надеясь на совесть говорящего, и ожидая слезу покаяния.
– Человек! Я позволю себе сказать: матёрый человечище! – торжествующе повёл Вождь глазами поверх наших голов.
До чего же велик был, стоящий перед нами представитель всего рода человеков! Одним только словом он вновь вернул нас к вере в непогрешимость его каменных истин, сняв вину с каждого из нас по отдельности.
– Именно человек, – засунув большие пальцы рук себе подмышки, и как бы приподнимая себя над нашей толпой, вконец убедил нас Вождь. – Человек, который звучит гордо!
Я не успел уложить в своей многострадальной голове образ звучащего человека, как оратор напористо продолжил:
– Вы, батеньки, опустили руки в столь тяжкий час безвременья от свалившейся на вас ответственности. Но я повторюсь: – Лишь сам человек повинен в своих бедах. Ты, вы, он, они, оне наконец, и так далее. Лишь ум и разум, объединившие вас в один громящий кулак, ни в чём не виноваты, ибо неподвластны и вездесуши! – и Вождь гордо задрал над столом свой волосатый подбородок.
И это были правильные, хотя и непонятные, слова. Только я сам повинен в своих несчастьях, если не считать Жана, сбившего меня с мирного контрабандного пути. Хотя, по правде сказать, лишние деньги мне никогда не мешали. Мысль о них принудила меня сбить и Вождя с мысли о звучном человеке.
– Жаль, – сказал я, – но мы уже никогда не сможем поделить между народами никаких богатств.
– К сожалению, наша организация находится в материально-затруднительном положении, но мы ещё наскребём малую толику для вспомоществования основному нашему ядру, – и, строго глянув на Перси, Вождь засеменил к своему углу. – Может быть, и заграница нам поможет, – неубедительно бросил он через плечо.
Только я успел подумать, что англичане помогут нам только верёвкой, да и то не всем, так как Вождь непременно выскользнет из петли, а он уже твёрдой рукой развязывал на столе грязную тряпицу. Мы с робкой надеждой стлали ждать чуда. И оно свершилось. Вождь развязал узелок, и на куске материи сверкнуло то, ради чего мы пошли на страдания. Кучка золотых монет, браслеты, драгоценные камни в оправе и без неё заискрились перед нашими глазами, позволяя хоть на время забыться и отвести душу созерцанием прекрасного. И тут я понял, почему англичане не бросают нас на произвол судьбы, решив обобрать до нитки.
– И это всё? – непроизвольно вырвалось у меня, так как сознание отказывалось верить, что это всего лишь образцы.
– Остальное – в ущелье. Эти крохи я оставил как личную память о султане, – понуро объяснил Вождь, но закончил оптимистично: – Хотя и этого хватит, чтобы кое-кому от кое-кого откупиться.
В это я сразу поверил и поэтому твердо произнёс:
– Будем делиться!
– И поровну, – добавил Жан.
– Согласно велению совести, – подсказал и Перси.
– Но с учётом положения в обществе, – подвёл итог предложениям с мест Вождь и добавил: – От каждого по способностям и каждому по решению свыше.
С этими словами он щедро выделил нам с Жаном по жалкой доле монет и по камушку без оправы.
– Отрываю от неприкосновенного запаса ценностей нашей организации, – заметил Вождь при этом.
Перси он тоже не забыл, но ограничился лишь монетами.
– На культовые обряды хватит, – назидательно вымолвил наш добродетель и ласково пообещал: – Всё равно отберём при благоприятных обстоятельствах.
Оставшуюся большую часть он снова завернул в тряпицу, молвив:
– Мне лично ничего не надо. Это пойдёт голодающим в низовьях Ганга.
Мы неволей согласились, а я подумал, что перед тем, как мы попадём в руки англичан, Вождя придётся связывать и непременно с использованием кляпа.