– Я тоже за белый прогресс, – задумчиво поддержал Дени. – Но в отношении буров англичане не правы. Распри среди европейцев наносят непоправимый урон престижу белого человека в глазах отсталого аборигена.
Я немедленно согласился, но разговор перевёл поближе к природе и слонам.
Ночь прошла спокойно. Увлёкшись исполнением боевых песен североамериканских индейцев на носу шхуны, я даже не потревожил себя очередной проверкой несения вахты командой. Зато утром, когда судно снялось с якоря, заставил-таки этот морской сброд поволноваться, показывая другу Дени приёмы метания кухонного топора в качестве томагавка по бегущей по палубе мишени. Команда отделалась несколькими царапинами, а я переломом ребра. Став рукотворным инвалидом, я притих и начал любоваться прибрежным ландшафтом.
Шёл пятый день нашего плавания после высадки сипайского десанта, мы миновали Наталь и уже огибали Дурбанский мыс. От малоподвижного образа жизни во мне проснулось чувство прекрасного, и я тихо восхищался девственным видом береговой зелени меж красных песчаных холмов. Светлые пятна краалей кафров среди изумруда растительности, сверкающие серебром реки, струящиеся в ущельях прибрежных скал, белоснежная полоса пены на линии прибоя, окаймлявшая эти сочные природные краски – всё ласкало взгляд и требовало присутствия деятельного человека для преобразования этой дикой природы.
В сгущающихся сумерках мы подошли к Дурбану и стали на якорь. С берега донёсся пушечный выстрел, извещающий жителей славного города о прибытии почты. Скоро за корреспонденцией прибыла спасательная шлюпка, на которой мы, не дожидаясь рассвета, покинули общество придурковатого командира шхуны и его прихвостней. С суши доносился пряный аромат неизвестных мне растений, тихая ночь полностью вступила в свои права, а домики на Берейской набережной приветливо светились своими окнами. Начиналась моя новая африканская жизнь.
* * *
Жилище Дени Торнадо оказалось небольшим, но уютным, и мы с Бобом прекрасно устроились в парусиновой палатке недалеко от входной двери. Сам дом утопал в буйной зелени и цветах. Мушмала и манго, жёлтый имбирь и светлые лилии, опунции и алоэ густыми зарослями окружали милый приют, мешая любопытным соседям наблюдать нашу праздную жизнь.
Скоро Дени и Боб занялись подготовкой к экспедиции. Я же продолжил курс лечения, начатый ещё на судне, прикладывая к рёбрам снаружи целебные мази и согревая их изнутри не менее целебными настойками в тени зонта из листьев латании. Дела мои, несмотря ни на что, быстро шли на поправку, и я уже скоро смог принять участие в сборах дельным советом. Так как моё вмешательство было чисто теоретическим, то не прошло и недели, как мы были полностью готовы к выступлению в южноафриканские прерии-вельды.
Дени купил великолепный, крытый брезентом фургон на железных осях, и упряжку из шестнадцати зулусских быков, а также нанял погонщика Твала и проводника Гозу, которые были выходцами из миролюбивого племени готтентотов. Благополучно уладив дела с провиантом, основной запас которого состоял из маисовых лепёшек и билтонга, то есть вяленого по-африкански мяса, приобретя кое-какие медикаменты и множество дешёвых безделушек для подарков туземцам, мы серьёзно занялись воп¬росом вооружения нашего отряда. Я был за то, чтобы оружия было много и разных систем, но мои друзья остановились на самом необходимом. В результате мы обзавелись тремя тяжёлыми двуствольными ружьями центрального боя с разрывными пулями «Пертьюзе» для охоты на слонов, тремя магазинными винтовками системы «винчестер» на более мелкую дичь и тремя же самовзводными револьверами Кольта на случай ближнего боя. Кроме этого, я для личных нужд прикупил по случаю и за бесценок понравившееся своими внушительными размерами ещё одно тяжёлое ружьё, как оказалось, устаревший «роер» с шестиугольным дульным отверстием крупного калибра. Опробовал я это длинноствольное чудище в ближайшей роще хлебных деревьев и остался очень доволен, хотя и слёг с вывихом плеча, расстройством слуха и возвратившейся болью в заживающей ребрине.
Пока я вновь недомогал, друзья подыскивали себе слуг. Вся сложность заключалась в том, что чернокожие должны были не только понимать язык хозяина, но и видеть в нём своего повелителя и судью. Перебрав многие кандидатуры, Дени остановился на звероподобном Мбурумбе, а Боб привёл не менее привлекательного Мпенделя. Оба чёрных гиганта были из племени батоков, славящегося свирепостью нравов, сочетающейся с преданностью своему покровителю, будь то местный царёк или белый господин. В растянутых мочках ушей этих аборигенов торчали курительные трубки, одеты они были в видавшие виды европейские обноски, но на поясе у каждого болтался внушительный нож-толла, а за плечами виднелись метательные дротики-ассегаи. Всем своим видом они заставляли уважительно относиться к грубой физической силе.
Я долго не мог найти подходящего ниггера. Обострившаяся болезнь и частые мигрени по утрам мешали мне в планомерных поисках. Но как-то раз, когда я самостоятельно прогуливался по улицам Дурбана, думая к кому бы прицениться, ко мне без приглашения подошёл молодой негритос, в упругой походке которого явно чувствовалась взрывная и опасная сила крепко сбитого тела. На нём была лишь набедренная повязка-муча, ожерелье из львиных когтей да длинный военный плащ из львиных же шкур. В его курчавых волосах блестело, смазанное жиром, каучуковое кольцо, свидетельствующее о высоком звании среди соплеменников. А я к этому времени уже порядочно знал о нравах и обычаях коренного населения, поэтому мог смело судить, кто есть кто.
– Инкоози, – почтительно обратился он, называя меня вождём, – отец мой, я слышал, что ты вместе с другими белыми вождями, прибывшими из-за большой воды, собираешься в долгий путь на север. Я хочу идти вместе с тобой!
Это было более чем смелое для черномазого заявление.
– Ты забываешься, – вспылил я. – Думай, если есть чем, когда обращаешься к белому вождю. Зачем ты мне? Кто ты такой и где твой крааль? Отвечай мне!
– Моё имя Магопо. Я сын вождя Себитуане из племени макололо. Крааль моих предков находится у великой Замбези, где гремит дым Мози-оа-Тунья, который Великий Белый Вождь Дауд Ливингстон назвал водопадом Виктория. Много лун назад я с отрядом моих воинов во время охоты был захвачен в плен подданными Муани-Лунга из презренного племени маньема и продан португальским работорговцам за пригоршню ракушек каури, которые у нас заменяют ваши деньги. После многих дней невольничьего плена мне удалось бежать. Ослабевший и избитый надсмотрщиками, я благодарил богов-баримов, что уйду из жизни свободным человеком. Но меня подобрали белые охотники за алмазами, направлявшиеся в Кейптаун. Они вернули меня к жизни, научили своему языку и жизни среди белых людей, а когда ушли к своему народу, что за солёными водами, я начал искать дорогу в свой крааль. Мне долго пришлось скитаться по землям кафров и зулусов, видеть войну белых людей и работать на плантациях, пока моему сердцу не открылась истина, что в одиночку достигнуть земли предков чернокожему не под силу. Я знаю, что мой крааль находится на севере, поэтому должен идти с тобой, инкоози.
Дослушав до конца этого молодого макололо, я поразился стройности его речи, а твёрдость намерений и явно видимая независимость характера, прямо-таки подкупили меня. В этом негре чувствовалась кровь вождей и природный ум. Поэтому я не стал хвататься за револьвер или бич, а просто сказал:
– Магопо, если белые вожди будут каждому беглому рабу искать его родину, то им не хватит времени свидеться и со своей. А потому, отправляйся-ка рубить сахарный тростник и не испытывай моего терпения.
– Отец мой, – горячо воскликнул черномазый, – здесь мне не место! Я храбрый воин и от меня тебе будет польза. Я отработаю еду, которую съем, и заслужу место у костра, которое займу. Ты не будешь платить мне за работу свои деньги. Я сказал!
Это заявление в корне меняло дело. Бесплатный и преданный слуга – это было то, что я подсознательно, но безуспешно искал.
– Сын вождя, – я надолго замолчал, якобы погрузившись в раздумья, – так и быть, я снизойду до твоей просьбы и возьму тебя с собой, но согласно справедливого закона Джона Линча, собственноручно повешу на первом же суку, если ты попытаешься когда-нибудь соврать мне. Завтра придёшь к нашему дому, а через день мы все отправимся в далёкий путь. Будь готов.
– Всегда готов, инкоози, – заверил чернокожий и повторил: – Через день мы все отправимся в далёкий путь.
Но ни через день, ни через неделю мы никуда не отправились. Скорее, я отправил своих спутников возможно подальше и занялся унизительным для охотника и воина делом. Я предался недостойной стихийной любви и её жалким утехам на фоне сельского уклада жизни.
Глава 2
БРЕМЯ ЛЮБВИ
Любовь к организмам противоположного пола – болезнь внутренняя, скоропостижная и неизлечимая, как лёгочная чахотка для быка. Она валит с ног любого человека, вставшего во весь рост на её пути, независимо от заслуг перед отечеством и пробелов в воспитании. Зараза подкрадывается незаметно с неожиданной стороны, по-шакальи злобно обгладывает ум, честь и совесть охворавшего человека. Только что ты снисходительно плевал на всё грудастое племя с высот своего общественного положения, как вдруг оказываешься намертво притороченным к чьей-либо юбке как жалкий репей. От тебя отворачиваются друзья, обегают стороной собаки, а ты, как слепой котёнок, тянешься к титьке своего идолища. Страшно сказать, но при острых приступах этой немочи, даже спиртное усваивается с трудом, а от частого мытья сходит загар и лезут волосы. И длится этот стойкий идиотизм годами, если не повезёт с хорошей телесной и душевной встряской всего больного организма, и, при этом, чем больнее прививка, тем светлее твоё будущее и здоровее потомство.
Любовной эпидемии более всего подвержен человек европейского образца, то есть с ярко выраженной индивидуальностью. По вековой традиции и природной скромности он ищет единственную спутницу под стать себе, полагаясь на чувства, и, как правило, находит, чтобы пригреть эту змею у себя на широкой груди.