Лишь при стадном содержании женщин любовь распределяется равномерным слоем по всему поголовью и не травмирует психику хозяина гарема привязанностью к одной особи. Это завоевание мусульманства и прочих языческих племён, положительно проверенное временем, даёт надежду и христианам на пересмотр в будущем некоторых закостенелых религиозных догм и законодательных актов, ибо и белый мужик, сбросив оковы моногамии, вполне способен справиться с небольшим выводком жён. Повсеместно достигнув такого мужского равноправия, любой человек сможет освободиться от женской зависимости и полностью посвятить себя служению интересам государства, как своим собственным.
Не скрою, я, как человек сильного склада ума и телес, любливал инородный пол в различных сочленениях и даже не раз на дню, но без душевного надрыва и в полной памяти, если не удавалось перебрать. Но здесь, вдали от родины и привычных забот экономического процветания, меня словно тюкнуло в темя кокосовым орехом с большой высоты. Правда, может быть, повлияло и то, что накануне я сверзься с пальмы, добывая на лакомство всё тот же орех, а может и просто допьянствовался, только мозги мои перестали работать в самый неподходящий момент.
Началось всё с того, что накануне отбытия нашего каравана к местам промысла, Дени Торнадо посоветовал мне, как непригодному для перетаскивания тяжестей члену, отправиться за две мили от Дурбана в селение голландских бюргеров Кембпелс-Дорб за сыром.
– Дик, – сказал он мне, – чёрт возьми, оставь ты, наконец, в покое Твала. Старый погонщик сам знает, какое ярмо требуется его быкам, да и Гоза видит, откуда встаёт солнце. Они и так чуть не плачут от твоих наставлений и, того гляди, сбегут. Лучше отправляйся за голландским сыром к ужину.
Взяв свой «роер», чтобы издали было видно, что идёт не босяк, а серьёзный мужчина, я направился в указанном направлении. День был погожим и радостным для всякой твари. Лёгкий ветерок обдувал моё потное чело, а апельсиновые рощи по краям дороги одаривали своими зрелыми плодами. Ловкокрылые каоло, лаская взор радужным опереньем, приветливо щебетали над головой, у ног проворно шныряли козлоногие блюбоки, радуясь жизни, а в ручьях мирно переквакивались величественные матламетло. Словом, природа ликовала, и ничто не предвещало беды.
Селение Кембпелс-Дорб состояло, собственно говоря, из нескольких расположенных на приличном расстоянии друг от друга и отгородившихся от всего белого света высокими стенами каменной кладки ферм. И напрасно я стучался в ворота этих крепостей. Ни одна живая душа не вышла на мой зов, чтобы приветливо встретить усталого путника. Под вечер, голодный и усталый, с проклятым ружьём, успевшим до крови стереть мне плечи, я пустился в обратный путь, кляня голландские разносолы. Так бы и миновала меня беда, если бы у крайней фермы не встретил я стадо раскормленных на сочных травах вельд коров, которое загонял в раскрытые ворота сопливый пастушонок лет семи. Не привыкший возвращаться с задания без результата, я окликнул недоноска и потребовал позвать ко мне хозяина стада для переговоров. В ответ недомерок пропищал что-то по-голландски, но под конец всё же родил пару понятных слов о том, чтобы я немного обождал. Я кивнул в знак согласия и, опершись о «роер», как заправский зверобой, остался ждать кого-нибудь из этих пугливых поселенцев.
Томиться в одиночестве пришлось недолго, но когда из ворот вышла она, я потерял свой человеческий облик. Вот в ту самую минуту со мною было покончено, как со свободным гражданином и лицом с завидной репутацией.
– Мейнхеер, если вам нужен мой отец, то приходите завтра с утра. Сейчас его нет на ферме, – наконец я стал понимать слова девушки. – Может быть вы хотите утолить жажду, – спросила затем она, внимательно, но скромно, посмотрев на меня своими прекрасными серыми глазами навыкат.
– Сыру бы, – брякнул я, не соображая что к чему.
– Подождите минутку, я сейчас принесу. Мы не смеем пригласить в дом постороннего мужчину в отсутствие хозяина, – и она упорхнула за ворота, покачивая плотно сбитым станом.
Я окаменело стоял, всё ещё не приходя в себя.
– Пейте, мейнхеер, только что из-под коровы, – пропела вернувшаяся очаровательница, подавая мне добрую кварту молока в кувшине и большой кусок сыра.
Роняя ружьё, я потянулся за подарком, а когда наши руки соприкоснулись, словно молния прожгла меня от макушки до пят, и я понял, что лучше и прекраснее этого человечьего создания под нашим небом не было и быть не может. Проливая молоко, я с трудом сделал пару глотков и отдал кувшин, не приходя в сознание.
– Обязательно приходите завтра, – на прощание молвило неземное создание и прекрасным видением исчезло с моих глаз.
Долго ещё стоял я на прежнем месте с куском сыра в руках и пустой головой на плечах. Наконец силы вернулись ко мне, и я поплёлся восвояси, неся ружьё подмышкой и не разбирая дороги. А перед глазами носилось чудное видение в шерстяном платье строгого покроя и сером чепце на неброской расцветки кудрях. Иногда перед моим мысленным взором вставал её круглоликий, словно маслом расписанный портрет, с задорно вскинувшимся опрятным носиком и с умным блеском стальных глазок, проворно укрывающимися за подёрнутыми румянцем изобилия щёчками. Аккуратный ротик вновь беззвучно шлёпал алыми губками, как бы повторяя приглашение в гости, а на своих руках я продолжал чувствовать робкое прикосновение её мокрых пальчиков. Боже, я был влюблён с первого взгляда, как жаждущий потомства одичалый самец, хотя в то время об этом и не думалось.
Так, с сыром в руках и ружьём подмышкой, я и прибыл к своим друзьям. Наотрез отказавшись от выпивки, я отправился в палатку и, бережно уложив сыр под подушку, стал вновь и вновь возвращаться безумной памятью к кратким мгновениям обще¬ния с девушкой. Ночью мне приснился африканский крокодил кайман, питающийся прекрасной белой газелью.
Чуть свет я уже был на ногах и готов к дороге на ферму.
– Что с тобой, Дик? – спросил меня Дени, наблюдая не свойственную мне тщательность при совершении утреннего туалета.
– Я схожу за сыром, – только и сказал я, боясь грязных расспросов с последующими издёвками над светлым чувством.
– Что ж, сходи, – согласился Дени. – Мы задержимся ещё на пару дней. Придётся заменить ось фургона, что-то не внушает она мне доверия. А ты, действительно, познакомься с колонистами Кембпелс-Дорба. Они хоть и голландцы, но как осели здесь в начале века, так и держат свой нейтралитет, разводя скот и заслонясь от всего мира каменными стенами. Очень почитают бога и своих предков, а соотечественника, корабельного хирурга Антония Ван-Ризбека, считай, два века назад основавшего Кейптаун, чуть ли не возвели в ранг святого. В целом, народ не опасный, но диковатый и не любит чужаков.
Я не мог дальше выслушивать поношения Торнадо почтенных родственников своей возлюбленной, а прямиком направился к милой сердцу ферме с верным «роером» за плечами и с подарком за пазухой – купленном по пути кружевным чепцом.
Каким же дураком становится человек под шелест приглянувшейся юбки, ведь никакой каннибал не встретился на моём пути, чтобы суровым испытанием остановить безумный порыв больной плоти. Но, как говорится, на овцу и зверь бежит, а я прямо таки летел навстречу полоумному счастью, всей сутью своей нанизываясь на любовь, как опарыш на крючок.
* * *
Я сидел под коровой и сосредоточенно дёргал её за вымя, пытаясь добыть молоко. Животное, проявляя недовольство, лупило себя по бокам грязным хвостом, целясь мне в голову. Если бы не Наати, осыпающая корову ласковыми словами и придерживая её за рога, этот зверь давно бы пропорол ими моё брюхо. Так я учился доить. Откидывать навоз, давать домашним тварям корм и косить сено я уже умел, а вот процесс извлечения молока давался с трудом.
– Дик, не дёргай за сосцы. Просто сцеживай молоко пальцами. Какой же ты неловкий, – укоряла и поучала меня Наати, смеясь и пританцовывая от полноты чувств в своих деревянных кломпенах на босу ногу.
– Я ещё научусь, мой зайчик, – ворковал я, наконец-то выдавив из коровьей сиськи тонкую белую струю. – Дай срок и из меня получится хороший скотник.
Шёл всего четвёртый день моей жизни в семье Иохима Ван-Ласта. А все домочадцы фермерского хозяйства уже не могли нарадоваться, глядя на меня, как на богом посланного дармового работника и жениха. Матушка, почтеннейшая мевроу Гриэт, называла меня сынком и готовила к принятию протестантства. Старшая сестра Наати, богобоязненная юфроу Бетие, считала меня братцем и делилась девичьими секретами. Было ей лет под сорок, но она неплохо сохранилась на свежем воздухе, лишь несколько увяла своим греческим носом, приспустив его до нижней губы. В прыгающей походке юфроу ещё угадывался необузданный ток крови, а косящий левый глаз придавал взору фривольную игривость и непроходимую весёлость всему выражению лица. Одним словом, девица была в последнем соку, и мне думалось, что могла бы составить счастье Дени Торнадо. Я в эту пору расцвета светлых чувств хотел видеть вокруг одни счастливые семейные лица.
– Я познакомлю тебя с моим другом Дени, – уверенно обещал я Бетие. – И хоть он немного пустоват для сельской местности, но сочтёт за честь быть принятым в вашу семью.
– Если он и моложе, – открывала сердце зрелая юфроу, – то для скромной женщины это не помеха. Я сумею щедро поделиться с ним своим жизненным опытом.
– Иохим отдаст половину стада и кое-что из инвентаря, – встревала матушка Гриэт, – лишь бы наша постница прибилась к своему углу. То-то была бы радость и облегчение на старости лет.
– Всё уладится, добрейшая маменька, – я искренне верил своим словам. – Кто же будет отказываться от такого счастья? Мой друг Дени вовсе не дурак, да и стакан воды, поданный на смертном одре рукой родного человека, необходим любому.
– А дядя Дени даст мне пострелять из своего ружья? – косноязычно спрашивал смышлёный пастушок Жорис, третий ребёнок в семье. – Он будет брать меня на охоту? – милый паренёк уже зачислил Дени в родственники.