– И ты веришь, что этот тупоголовый поможет нам? – в сердцах воскликнул я.
– Напрасно горячишься, Дик, – спокойно возразил Магопо. – Хоть за носильщиками и присматривают, но прошлой ночью Зуга всё же отыскал меня и предложил план побега.
У меня челюсть отвалилась прямо на железную скобу. Ниггер предлагает план. Да узнай об этом сам Диего и то не пошевелил бы пальцем, чтобы воспрепятство¬вать затее черномазого. Какая наглость! Эдак низшая раса и до железной дороги додумается!
– И что же предлагает бушмен? – всё же поддался я любопытству. То, о чём поведал Магопо, было до безобразия просто и не требовало особых умственных напряжений. Чернокожий воришка наконец-то спёр ключ от ошейника у пьяного хавильдара и обещал передать его нам при первом удобном случае на твёрдой земле, когда я приду в себя. И я вовремя пришёл в себя и понял, что надо браться самому за руководство операцией и внёс свои поправки в так называемый план.
– Бежать будем вместе, помогая отстающим, – что такие будут, я со своей стороны не сомневался. – Никаких пререканий и самовольства не потерплю, а за неповиновение суд Линча, – сказал как отрубил и развил свою мысль дальше: – Магопо, хоть ты и сын вождя, но чернокожего, поэтому должен чтить белого господина и знать своё место в строю.
– Магопо понял, инкоози, – помолчав, смиренно отозвался туземец. Последующие трое суток прошли как один час. Я уверенно шагал вперёд, покрикивая на слугу и прочих павших духом рабов, чем неподдельно удивлял надсмотрщиков. И даже на какой-то выпад Диего ответил язвительной колкостью, за что немедля получил в челюсть, но не очень расстроился такой мелочи в предвкушении скорого надругательства над самолюбием португальца, а возможно и расправы над ним, хотя последнее вряд ли было осуществимо.
К исходу четвёртой ночи под сводами масличных пальм я уже стал готовиться к побегу, тем более что до Казонде оставалось два суточных перехода. Да тут ещё Диего днём туманно намекнул мне:
– Скоро, Дик, тебя посадят на усиленное питание, а то больно смотреть, как ты отощал. Но под присмотром новых хозяев ты быстро нагуляешь вес и будешь готов к употреблению через какой-то месяц.
Ближе к рассвету я внутренне запаниковал, а Зугой и не пахло. Воняло ванилью и прочими дикими специями, и запахи приправ несли безысходность и тупую тоску. На всякий случай я стал расспрашивать Магопо о способах возделывания хлопка на плантациях и припоминать свой скотоводческий опыт, но туземец посоветовал мне не надеяться напрасно на трудоустройство, полагая, что Диего слов на ветер бросать не станет.
Весь следующий день стояла отличная погода. Стражники, в предвкушении скорого отдыха и загула, веселились, как могли, но насмерть уже не забивали, а меня опять не обделил вниманием Диего.
– Мистер Блуд, – кривя пасть в подобии улыбки, заговорил он, – у меня в Казонде будет времени попрощаться с вами. Не пожелаете ли с одним из черномазых передать привет берегам вашей далёкой родины? Вы-то навсегда останетесь в этих, так полюбившихся вам краях.
– Мне тяжело верить, что я одной с вами расы, – с достоинством ответил я.
– Скоро ты пожалеешь, что родился от белой матери, – вновь зловеще предрёк он, а я, не выдержав, послал его к своей, за что вне очереди схлопотал сапогом по рёбрам.
А ночью приполз и Зуга с ключом.
Побег, как ни странно, прошёл гладко. Дисциплина у хавильдаров упала, поэтому мы легко, где ползком, где перебежками миновали их посты и споро углубились в джунгли. Свобода радостно приняла нас в свои бережные объятия, и мы уверенно продвигались вперёд, руководствуясь моим чутьём и предвидениями Магопо и Зуги. Чернокожие, чередуясь, бережно поддерживали меня во всех начинаниях, так как я не мог войти в новый ритм движения, но не бросали. В них проснулось чувство локтя, а во мне задремали расовые предрассудки. Воздух свободы пьянил без ал¬когольного дурмана, и ужасы рабства оставались в проклятом прошлом. Хотелось лечь и прижаться к земле всем своим истерзанным телом. Я так и поступил.
Скрутили нас на рассвете. Ослабленные организмы моих попутчиков не выдержа¬ли физической нагрузки, в результате мы не одолели и трёх миль свободного пространства. Моя мысль каменела от страха за организаторов побега, когда хавильдары бросили нас к ногам Диего. Однако разборка завершилась относительно благополучно. Так как до Казонде было рукой подать, португалец не довёл дело до смертельного исхода. С Магопо просто спустили чамбоками шкуру с плеч, а Зуге, как зачинщику, отрезали уши, лишив возможности ношения серёг, что считается среди черномазых верхом унижения. Меня никто не тронул и пальнем, за исключе¬нием самого Диего да Гамма, который долго упражнял свои ноги на моём теле, но так и не сумел повредить внутренностей, хотя я после этого долго скорбел головой, а до Казонде шёл вприсядку.
* * *
Невольничий рынок бурлил деревенским базаром. Глаз покупателя повсеместно радовали плоды урожайных земель, стада домашних животных, горы битой птицы, искусные изделия гончаров и ткачей и, конечно же, несметное количество рабов на любой вкус. Невольники, выведенные из бараков, окружавших торговую площадь читоке, оставались только в цепях, поэтому смотрелись более свободными и были вполне доступны для тщательного осмотра любопытствующим покупателем. А мы, трое беглецов и вовсе не были скованы по причине крайнего нездоровья.
Рабы раскупались охотно как оптом, так и в розницу. Самые большие партии крепких мужчин переходили в руки американских перекупщиков. Мелкие группы чёрного товара отправлялись в Египет, Маскат и на Мадагаскар. А женщин, в основном, приобретал мусульманский Восток, большой любитель покорного наслаждения. Словом, шло обычное перераспределение чернокожего генофонда по всему миру.
Покупатель был привередлив и надменен. Залезая пальцем в рот, придирчиво ощупывая тело и голову, он всячески старался сбить цену, особенно на женщин и детей.
Кандидаток в гаремы и в наложницы, после тщательного прилюдного досмотра, разбирали быстро, а что до кормящих матерей, то они шли лишь для любителя со скромными средствами.
Я настолько свыкся с неграми, что уже свободно отличал женщин от мужчин даже сзади, находя порой в негритосках свою экзотическую привлекательность, хотя мне, в целом, было не до изысков изобретательной природы.
Уже вторые сутки наша унылая троица понуро стояла на читоке, тупо ожидая своей участи. Кое-кто из обнищавших рабовладельцев пытался по дешёвке приобрести нас, но всякий раз Диего да Гамма или кто-нибудь из его помощников не допускали подобную торговую сделку. Подлый португалец, уже сдавший свой караван главному оптовику Казонде Цезарю-Гектору Барбассоне, шестидесятилетнему ублюдку с жёлтым одутловатым лицом, не ударился в загул, как прочие, а ревностно следил за покупателями, поджидая подходящего для его мерзких планов клиента.
– Ну, Дик, – порой подмигивал он мне, – скоро дойдёт черёд и до вашей компании. Останетесь довольны до конца своей жизни, хотя и короткой.
– Грязный шакал, – порой устало отвечал я, – есть и высший суд, и он тебя покарает, в какие бы дебри ты не заполз.
Мои праведные слова вызывали у этой сволочи приступы веселья. Он чуть ли не приплясывал вокруг нас, приглашая разделить телячью радость и окружающих.
– Вы только посмотрите, – орал он, – вот что значит белая кость! Его хоть режь, хоть ешь, а он всё угрожает!
Всякое упоминание о пищеприёме в последнее время у меня вызывало тягостные ощущения. Не то, чтобы я твердо верил в людоедство в наше время на столь обильной животной и растительной пищей земле, но перед моим мысленным и впечатлительным взором нет-нет да и вставали собственные мослы, торчащие из общего племенного котла дикарей. Я попытался расспросить Магопо о рационе питания черномазых на воле, но кроме того, что сожрать всё-таки могут, ничего светлого из этих разговоров не вынес. Думать же, что белый человек не съедобен, было самообманом, и оставалось надеяться, что на калеку не позарятся, коим я почти и стал после спла¬нированного Зугой побега.
А ярмарка-лакони шла своим чередом. Количество товаров на читоке уменьшилось, зато увеличилось число праздношатающихся ротозеев. Местные туземные богачи, весь капитал которых был вывешен для всеобщего обозрения в виде стеклянных бус на собственных шеях, важно прохаживались между торговых рядов в кожаных передниках до колен, украшенных латунными пуговицами. В мочках ушей, растянутых почти до плеч, состоятельные джентльмены демонстрировали остальную часть своей недвижимости: тыквенные бутылочки с табаком, ножи, верёвочки неясного назначения и, естественно, трубки, тогда как неимущие слои довольствовались разве что ношением разной длины и диаметра палочек. Зато татуировка-теммбо покрывала поголовно все тела, служа как бы удостоверением черномазой личности. У многих щеголей были красиво выдраны передние зубы, а у некоторых так искусно подточены, что напоминали змеиные. Но главная красота, конечно же была в причёске. Такого изобилия рукотворного уродства на головах я нигде, кроме Африки, больше не встречал. Крысиные хвостики, винтообразные рожки, почти жестяная стружка, бесчисленные хохолки и рельефные узоры венчали черепа чернокожих модников. А у женщин все эти замысловатые переплетения и построения из собственной шерсти были к тому же обильно смазаны жирной глиной, политы нколо – смолистым соком сандалового дерева и утыканы перьями, прутиками и осколками битого стекла. И их зелёные травяные юбки, разукрашенные лоскутами ткани и ракушками, так и просились на огородное пугало куда-нибудь на ранчо. Словом, посмотреть было на что, и если бы не моё печальное положение, впору было вести путевые заметки для любопытного домоседа.
Однажды, часов около трёх пополудни, в конце площади послышался грохот барабанов и визг рожков, и на читоке выплыл паланкин, окружённый многочисленной свитой. Здесь были воины, вооружённые копьями, разодетая по-африкански знать, сверх меры разукрашенные женщины и такие же чёрные, но голые, слуги. В паланкине же восседал какой-то местный царёк, весь в бусах, кольцах и браслетах, с лицом, утомлённой стадной жизнью гориллы. Обилие татуировки на его теле указывало на могущество и древность рода этого чернозадого монарха, а обилие свиты – на богатство. В руке он держал длинный ба