мбуковый шест с пикой на конце, а в другой шакалий хвост, используемый как салфетка. На нём был старый английский мундир с эполетами и набедренная повязка из шкуры леопарда.
Площадь сразу притихла, и толпа на ней рассыпалась. Даже постоянные драки, сопровождающие этот торговый праздник, как-то увяли, а пьяные хавильдары приумолкли.
Когда этот царский поезд остановился посреди площади, а облезлая обезьяна выползла из паланкина, к ней метнулся Диего да Гамма и, почтительно кланяясь, о чём-то с жаром начал говорить. Скоро они столковались, а когда царёк направился в нашу сторону, я понял, что португалец нашёл на нас покупателя, и моё сердце трепетно забилось в предчувствии беды. Этому гнусному примату с цепким взглядом оценивающих глаз вряд ли встанешь костью поперёк горла.
– Муани-Лунга, – горячо выдохнул у моего плеча Магопо. – Это идёт вонючий зверь, поедающий людей и продающий их в рабство. Магопо должен убить его.
Это значило, что мой товарищ узнал своего старого кровного обидчика и готов ценой своей жизни приблизить смерть вождя ненавистного племени маньема. Тело Магопо напряглось, глаза вспыхнули адским пламенем, и мой верный друг со скоростью выпущенной стрелы понёсся в сторону паланкина. В несколько прыжков он покрыл расстояние до главы нелепого кортежа и, выбросив вперёд руки, бросился на Муани-Лунгу, справедливо рассчитывая задушить эту гадину. И я почти увидел смертный оскал черепа и застывший ужас вылезших из орбит глаз, скрученной набок головы вождя племени маньема. Однако старый шелудивый пёс перед лицом смерти выказал необычайное проворство и хладнокровие. Пока его воины и вся свита растерянно осознавали происходящее, не в силах двинуться с места, Муани-Лунга сам позаботился о себе. Он не стал уворачиваться от надвигающейся на него смерти, даже не прикрылся рядом стоящим португальцем, а простым расчётливым движением отвёл под углом от себя свой жезл, на который до того опирался, направляя его металлическое жало прямо в грудь набегавшего Магопо. Мой бедный друг в своей справедливой ярости даже не обратил внимания на это мелкое движение Муани-Лунги, а, сосредоточившись на горле врага, в последнем движении рванулся вперёд, уже не замечая, что всею грудью насаживается на хрупкий с виду жезл так и не достигая глотки на вражеской шее. Удар его тела был настолько силён, что наконечник царского копья, пронзив Магопо, вышел наружу на несколько дюймов у правой лопатки, а сам жезл переломился пополам.
Муани-Лунга дико и победно захохотал, а пробитое тело моего товарища глухо упало в дорожную пыль под ноги мерзкого подобия человека. К моему великому горю, я ни словом, ни делом не мог помочь отважному Магопо, так как и сам с вновь травмированной головой валялся рядом в этой же пыли, ибо на меня за мгновение до этого со звериным рычанием подло набросился Диего да Гамма с ногоприкладством в святое место. Преданный Зуга был тут же, всё в той же пыли и с двумя охранниками на своём теле, безжалостно выкручивающим бушмену руки. Словом, мы все были вместе, и наша рабская жизнь стремительно близилась к завершению.
Глава 5
ВЕЛИКИЙ БЕЛЫЙ ПОЖИРАТЕЛЬ
СИНЕГО ОГНЯ
Я, как редкий экспонат в зверинце, сидел в просторной клетке из железного дерева багунии и воротил нос от пищи, благо её было вдосталь и самой разнообразной: от личинок и саранчи до свежего мяса антилоп и маисовых лепёшек. Порой я потягивал банановое пиво малфу и развлекался песнопениями. За месяц привольной клеточной жизни я поправился, отупел и со стороны смотрелся видимо прилично, так как чёрный народец, шатающийся возле клетки, разглядывал меня уже вполне одобрительно, а наиболее нетерпеливые даже пытались меня пощупать за окорочка и, если удавалось, одобрительно качали гуталинными головами, удовлетворённо причмокивая нижней развесистой губой. Посетитель был радушным и незлобивым, и все мои желания по части еды и питья выполнял незамедлительно и охотно. А у меня как раз был нервный срыв, вызывающий волчий аппетит, хотя я червяками и козявками, по возможности, брезговал. Словом, жилось мне хорошо, так что вспоминать об этой привольной жизни нечего. Одно угнетало ночной порой – откармливали меня для подачи к столу в отварном, а может и жареном виде.
Племя маньема, у которого я квартировал, человечиной не пренебрегало, скорее наоборот, ценило это блюдо за относительную доступность и питательность, но белого человека ещё не пробовало, а поэтому и относилось ко мне тепло и гостеприимно. И если бы не тревога за своё будущее, я прекрасно бы отдохнул среди этих истинных детей природы в их райском уголке земли.
Стойбище Таба-Нгу находилось в месяце неторопливого пути от Казонде к прибрежным холмам и скалам великой реки Замбези с водопадом Виктория. В этих краях джунгли редели, уступая место лугам цветастого разнотравья, не давили человека древесным буйством и непроходимостью. Огромные коленчатые султаны бамбука, широколистый древовидный папоротник, переплетающийся своими кронами с листвой диких финиковых пальм, ярко-красная гвиала, смешивающая свои плоды с распустившимися венчиками соцветий индиго, одинокие смоковницы с пятнистыми, словно покрытыми каплями засохшей крови листьями, гордо высившиеся над инжирными деревьями, гигантские мимозы и величественные багунии с опьяняющим запахом, словом, всё это растительное великолепие уже не теснилось на ограниченных пространствах, а росло вольно, перемежаясь с густыми коврами трав, расцвеченных яркими маками и амариллисами.
Мириады бабочек, стрекоз и кузнечиков резвятся в нижнем растительном ярусе, привлекая своим доступным изобилием целый мир птиц. Голубые и оранжевые зимородки, стрелой кидающиеся на добычу, суетливые ржанки, неугомонные зелёные попугаи, болтливые ткачи и общительные дрозды, бесстрастные ибисы и сосредоточенные цесарки, соблазнительные для охотника куропатки и фазаны – всё это пернатое царство беззаботно поёт, кормится и суетится над потомством. На глаза путника то и дело попадаются тучные стада травоядных и сытые одинокие хищники. И весь этот мир африканского Эдема радостно живёт и умирает по извечным божьим законам. Лишь низкий человек идёт наперекор природе, сотворяя из рая ад, и жрёт что попало, не пропуская и собрата, если не впрямую физически, то, обязательно, морально. Так что не успел я вдоволь налюбоваться красотами здешних мест, как был заключён в клетку для откорма на главной площади Таба-Нгу.
Народ маньема с ликованием встретил своего правителя, возвратившегося с ежегодной прогулки на ярмарку в Казонде. Удачно продав захваченных в набегах пленников, Муани-Лунга вернулся к соплеменникам не только с несколькими фунтами бесценных бус, ракушек каури, рулонами настоящей ткани и бочонками огненной воды, но и с отменной закуской из белого человека. Дикари не уставали восторгаться по этому поводу, с нетерпением поджидая праздника Жёлтой Луны, чтобы попробовать меня на зуб. Поэтому и приходили каждый день к клетке, определяя на глаз мой суточный привес. А я и впрямь здоровел и наливался соком день ото дня, ведя застойный образ жизни.
Таба-Нгу компактно раскинулось у подножья высокого и почти отвесного базальтового утёса, с середины которого бил родник, вначале образующий ручей, а затем и обширный водоём вдоль каменной подошвы. Одетая камышом плотина в конце рукотворного пруда, буйно разросшиеся лилии и ряска у дальнего среза воды ясно указывали, что ещё далёкие предки племени озаботились созданием запасов питьевой воды. Здесь же находилась и главная площадь стойбища, поэтому я был невольным свидете¬лем всех важнейших бытовых событий племени, хотя они меня мало волновали как будущую жертву их жизнедеятельности. С трёх остальных сторон стойбище было надёжно огорожено высоким частоколом из толстых заострённых брёвен, украшенных множеством лысых черепов. Глядя на эти бренные останки, я уверенно предположил, что в древности племя питалось человечиной чаще, и лишь развитие работорговли умерило аппетит дикарей. Но это меня не утешало. На внезапное нападение врагов на шалаши людоедов надежды не было, так как выходящий каждый вечер за частокол отряд воинов-дозорных делал Таба-Нгу и вовсе неприступным. И хотя стойбище находилось в милях пятидесяти от водопада Виктория, по-местному Мози-оа-Тунья. ибо рокот его слышался и здесь, а, следовательно, в непосредственной близости от родины предков Магопо, клетка с которым находилась ко мне ближе, чем загон Зуги, ждать помощи от макололо не приходилось.
– Плохо наше дело, Магопо, – не раз говорил я чернокожему другу из своего стойла. – Сожрут со дня на день, только нас и видели.
– Съедят конечно, но не раньше праздника Жёлтой Луны, а он ещё не так скоро, – слабо утешал меня Магопо и указывал на длинный ряд пустующих клеток. – Будем надеяться на милость богов, но ты всё же ешь поменьше.
Новая напасть стёрла грань субординации и сблизила меня со слугой на сколько позволяло расположение клеток. Но в помощь богов и удачу уже не верилось. Нам и так пофартило в Казонде, а постоянного везения не бывает даже у нищенствующих в рубище. Я с особым удовольствием вспоминал на постоянном досуге о нашем героическом акте мщения на ярмарочной площади Казонде. Ведь мыслимое ли дело было трём измождённым рабам броситься в рукопашную схватку с целым отрядом до зубов вооружённых воинов?
Но поспешил тогда Магопо. Можно было не раз умереть достойно и с пользой, он же бросился на врагов без команды и в результате напоролся на неприятность. Я-то побежал следом почти осмысленно, поддавшись мгновенному всплеску эмоций душевного срыва, хотя и не ведая зачем. В таком настроении и налетел, как коршун, на Диего, который с перепуга нанёс мне подлый удар сапогом в живот. А от удара я уже самостоятельно припечатался спиной к земле, вдвое сложившись и хватив себя коленями по подбородку, что оказалось, в общем-то, кстати. Потому как не отставший от нас Зуга, следом за мной наскочил на португальца и ударом безухой головы сбил его с ног прямо под мой разящий обеими ногами финт в омерзительную рабовладельческую рожу. Мой удар явился для всех неожиданностью, но был настоль великолепен и силён, что я и до сей поры мучаюсь вопросом: как он вообще мог так прицельно получиться у агонизирующего человека?