Прииск Олд-де-Бирс напоминал каменоломню каторжанка и мне сразу понравился. Неприветливая скалистая местность, тяжёлые тучи пыли над копями, ручной труд до кровавых мозолей, да ещё страшная жара и нехватка воды – это и есть начало дороги к богатству. Если учесть, что, пойдя по ней до конца, можно так и остаться голым, то лучше тысячу раз подумайте, прежде чем хвататься за лопату или кайло.
Я-то за это дело взялся по привычке, и так как верил в свою счастливую звезду со времён первой отсидки. Наша копь, согласно заверениям смыслившего в минералах Поля, обещала быть щедрой на алмазы.
– Посмотри, Дик, на этот геологический пласт, – в первый же день, когда я спустился в нашу яму, доходчиво объяснил он суть и смысл землеройных работ. – Я уверен, что в нём скрываются алмазоносные трубки, заполненные кимберлитовой магмой или алмазосодержащей брекчией. Стоит только поглубже копнуть, и мы наткнёмся на настоящие камни, – и он тыкал своим грязным пальцем в дно ямы, где кроме песка и гранитных глыб я ничего путного не видел.
– А где же россыпи? – наивно недоумевал я.
– Копай глубже, кидай дальше, – практически советовал расторопный Гильермо и учил обращению с лопатой и киркой.
И мы начали работать в поте лица, словно других развлечений и не знали. Двое обычно ковырялись на дне ямы, а третий выволакивал из неё пустую породу с помощью брезентового ведра и верёвки и отвозил землю на тачке в отвал. Работа спорилась, но утомляла до слёз, и я был готов положить конец этим издевательствам над свободным человеком, но как раз тут-то Поль и раскопал сдуру несколько мелких камней. Сразу со мной всё стало ясно. Азарт игрока взял верх, и я уже не помышлял о свободе, рьяно копаясь в земле, как крот, и не приходя в ясное сознание весь этот месяц. Лишь по воскресеньям мы позволяли себе отдохнуть в заведении Хромого, но и там все разговоры крутились вокруг алмазов.
И так было поголовно со всеми. Европейцы, американцы, китайцы и прочий народ непонятных расцветок от зари до зари не вылезал из своих ям, не щадя себя и природу. Обросшие буйным волосом, зачастую грязные и в лохмотьях, авантюристы всех мастей жили в таком же запущенном как сами и захламлённом палаточном городке, называемом Олд-де-Бирс. В усмерть напиваясь по воскресеньям и надрываясь работой в будние дни, всех этих оборванцев подстёгивало то, что почти ежедневно по прииску разносилась очередная весть об удаче какого-нибудь Билли или Педро, нашедшего алмаз в сто, двести, а то и триста каратов. Зачастую так почти оно и было на самом деле, и поэтому работяги с ещё большим рвением налегали на кирки и лопаты, спеша поймать удачу за хвост.
Воровство на прииске случалось, и в зависимости от суммы краденого, отщепенца или пороли плётками, или там же линчевали, если прежняя порка не шла впрок, но грабежей с убийствами до сей поры не случалось. Слишком хорошо знали эти вселенские бродяги, каким трудом достаётся каждый алмаз, чтобы пойти на злодейское преступление против собрата. А тут произошло три убийства подряд, и прииск залихорадило.
Я вытаскивал очередное ведро из ямы, когда услышал хриплый вопль Гильермо:
– Наконец-то! Вот они, Дик!
Я кубарем скатился на дно, где на коленях стояли мои товарищи, а перед ними сверкала россыпь в десяток прозрачных алмазов, среди которых было несколько довольно крупных, отдающих желтизной камней. Это было не весть что, но убедительно доказывало правильность выбранного нами пути.
– Джентльмены, – заорал я с радостным подъёмом, – приглашаю вас к дядюшке Джошуа, – мне не терпелось спустить последние деньжата под столь благовидным предлогом, как открытие новой россыпи, хотя была ещё только суббота.
Всё же мы отошли от сурового правила, и уже с обеда засели в палатке у Хромого. Весть о нашей удаче мгновенно разнеслась по прииску, поэтому не прошло и часа, как под брезент Джошуа набилось порядочно народа, чтобы поздравить нас с удачей и по заведённому обычаю угоститься за счёт счастливцев.
Уже к полуночи веселье достигло известной точки кипения страстей. Прошумело несколько драк, причём одна свальная, в которой прикончили какого-то мексиканца его же навахой, но всё было честно и на виду отдыхающих. Затеял было небольшую стычку и наш ближайший по разработке сосед, француз Альбер де ла Моль, обвинив китайца Сяо Ху в ереси. Но так как экспансивный парижанин лез в драку только в отчаянно пьяном виде, то есть практически еженощно, то этот спор большого интереса у окружающих не вызвал, и скоро Альбер уже спокойно лежал на своём привычном месте у выхода на бутылочных осколках, несмело приходя в себя и робко требуя спиртного.
Огнестрельное оружие ещё не применялось, так как до утра было далеко, да и в палатке стрельба хозяином не поощрялась. Словом, обитатели Олд-де-Бирса отдыхали своим обычным порядком, кто как умел, но под крылом закона в лице мастера Веля.
Наша компания общалась без рукоприкладства за отдельным столом в углу палатки, запивая бренди отличным вином констанс, и пригласив к себе ближайших соседей по ямам. В кругу друзей за кружкой доброго кап-бренди, я, как обычно, любил вспоминать о днях, проведённых в Таба-Нгу. Время уже залечило душевные раны, и отсюда прошедшее не казалось кошмарным, а выглядело рядовым приключением. С каждым новым повторением повести, пережитое рисовалось всё белее красочным, и поэтому старатели не упускали возможности послушать меня лишний раз, только изредка поправляя, когда повествование уже не лезло ни в какие ворота.
Особенно слушателям нравилась концовка моего рассказа, где прославлялись ум и сообразительность белого человека. И я недалеко уходил от истины, хотя кое-кто и считал мои бредни пьяным вымыслом. Но после того как я пристрелил бродягу Корнелиуса Вентельфогеля, оборвав на полуслове критики, со мной уже никто не связывался и не высказывал недоверия прямо в глаза.
– …И вот до праздника Жёлтой Луны оставалось двое суток, – обычно так начинал я последнюю главу своего эпоса. – Мой слуга Магопо, сидя в соседней клетке, то плакал, как дитя, то отрешённо смотрел в одну точку, бледнея до цвета холодной золы, если рядом проходил дикарь. Я же спокойно разрабатывал план побега, надеясь на свой острый ум и природную смекалку. Много замыслов ютилось в моей холодной голове, но ни один из них полностью не устраивал меня своей неопределённостью. То требовал более длительной подготовки, то мне, как хорошему танцору, мешала какая-нибудь мелочь. Но помощи ждать было неоткуда и приходилось надеяться только на себя, да и то в пределах разумного. Между тем, предпоследняя будничная ночь кралась к концу, а я так и не остановился ни на одном из вариантов предполагаемого плана побега. И хотя время для деятельного человека было ещё предостаточно, чтобы лишний раз пораскинуть мозгами, но становилось не лишним определиться в какую именно сторону. Я вновь напрягся в думах, силясь игрой ума и плодом воображения зародить в своих извилинах хотя бы одну подходящую мысль, способную указать верный выход из этого ада.
– Ты покороче, Дик, – обычно в этом месте сбивал меня с плавного рассказа нетерпеливый Гильермо, – завтра всем на работу.
– Иди спать, – посылал я куда подальше испанца. – Так вот, сижу я за решёткой и требую адвоката…
– Дик, переложи руль к берегам Африки, – поправлял меня кто-нибудь из моряков, если я сбивался с курса.
Конечно, случалось, что бренди заносил меня и на другой континент, но новая порция непременно возвращала в действительность, а последующая и вовсе позволяла поймать утерянную нить и вполне связно продолжить повествование:
– Короче, сижу я в клетке, думать устал, голова работает вхолостую, но умирать не хочется. Дикари разбрелись по шалашам, вокруг ни души, пленницы рыдают по своим загонам и ни капли спиртного. Вдруг слышу, кто-то скребётся рядом с клеткой. Не приходя в ясность сознания, думаю, что мышь, но это оказалась любимая жена Фулата. Хоть и дикая женщина, но пришла проститься с супругом, так как я ничего ей плохого и хорошего не делал.
– Парни, а что она бы попросила у вождя в память о Дике? – не удерживался от игривого вопроса настырный Гильермо.
– Самый большой палец междуножья, – весело гоготал народ и торопил с рассказом. Я вдохновлялся новой кружкой и повествовал далее:
– И тогда приказал я верной спутнице жизни открыть клетку, чтобы навсегда проститься с нею, но без скандала и лишних слёз. Фулата повиновалась, ибо и для дикой женщины слово мужа священно. Выбравшись на свободу, я потёрся носом о Фулату и, погладив её по спине, направил домой, объяснив, что и мне пора к своему богу. Женщина не посмела возражать и мешать белому воину свершать свои обряды, а посему, безропотно удалилась. Я же бросился выручать Магопо, и через пару минут мы были у базальтового утёса. Посовещавшись, решили брать его штурмом, полагая, что время и дожди вполне могли сделать его преодолимым, так как вблизи он уже не выглядел таким угрожающе недоступным. Туземец уже начал восхождение, когда, взглянув на небо, я увидел первые признаки скорого рассвета и понял, что нам просто не хватит времени для осуществления задуманного. Людоеды перехватят нас менее чем на полпути и хорошо, если прикончат сразу, хотя это и не в их правилах. А укрыться до следующей ночи было негде. Положение вновь складывалось не в нашу пользу, и мои руки опустились. И вот тут, когда Магопо упал духом, рухнув со скалы, а я приготовился впасть в неуправляемую истерику и утопиться, мне на память вдруг взбрела мысль и меня, как глухаря на току, осенило. Я нечаянно припомнил, как индейцы охотятся на бобров на берегах Онтарио и, схватив Магопо за руку, потащил его к плотине дикарей. Не вдаваясь в разъяснения, сорвал две толстые камышины и одну из них сунул туземцу в рот. Магопо без слов догадался о моих намерениях и, схватив в руки здоровенный камень, поспешил к воде. Я быстро залепил себе нос и уши глиной и устремился за ним. Конечно, Магопо было значительно проще. Чернокожему затаиться среди чёрных отмокающих трупов было не сложно, я же надеялся только на везение и вековой возраст пруда. И наконец-то мне действительно крупно повезло. Глубокий ил прочно удерживал меня на дне, а густая ряска и лилии надёжно укрывали сверху. Я замер, дыша через зажатую во рту камышину, как последний ирокез. Скоро вода вокруг посветлела, разгорался день, и мне предстояло одно из тяжелейших испытаний в жизни.