– Дик, неужели ты просидел под водой целый день? – спрашивал кто-нибудь из новеньких.
– Когда знаешь, что тебя будут жрать на твоих же глазах, то запросто и неделю просидишь в дерьме, – заверял я искренне. – Конечно просидел, куда денешься? Вода прогрелась, но дышалось с трудом. А вот Магопо повезло больше. Он иногда всплывал между трупами и мог вести наблюдение. В последствии мне рассказывал, что людоедов охватила настоящая паника, когда утром нас не обнаружили на месте. Они перетряхнули всё стойбище, не обойдя вниманием и плотину, но так и не обнаружили наших следов, и лишь под вечер Оукуса разъяснил народу, что нас похитили злые духи, с которыми мы вошли в сговор, ведь после освобождения я не забыл закрыть наши клетки, чем и поставил тёмные головы дикарей в тупик.
– Но зато ты голова, Дик, – хвалили меня старатели. – С таким черепом далеко зайдёшь!
– Да уж, – заслуженно гордился я и вёл рассказ к концу. – С наступлением ночи Магопо выловил меня из пруда ещё живым, и мы, едва успев отдышаться, начали штурмовать утёс, а к рассвету уже покорили его вершину. Помогли нам в этом глубокая трещина выше источника, которая была неприметна с земли, да жуткие воспоминания о подводном сидении. Но я не могу сказать, что восхождение далось легко, зато теперь заткну за пояс любого скалолаза. Вот так мы с Магопо выскользнули из разверстой пасти племени людоедов.
– Уму непостижима такая одиссея Гомера, – ахал кто-то из грамотеев. – Умеет судьба схватить за живое и лягнуть ниже пояса, если этого заслуживаешь!
– Это точно, – заверял я и накладывал на свою акварель завершающий мазок: – А дальше всё просто. Хотя спуск среди валунов и скал занял у нас более суток, неспешная дорога домой не была в тягость. Мы шли на шум водопада Виктория, порой не веря своей удаче, и лишь когда вступили на землю макололо и Магопо нашёл свой крааль, наконец поверили, что обрели долгожданную свободу. Вождь Себитуане полюбил меня, как второго сына, и оповестил народ, что отныне я равен вождям во всех подвластных и дружественных ему племенах. После краткосрочного отдыха, Магопо проводил меня до прииска, так как я не захотел менять гражданство и засобирался на родину. Сам сын вождя поспешил с большим отрядом в Таба-Нгу навестить старых знакомых. Поэтому, я думаю, что в настоящее время племени маньема в природе не существует.
На этом месте я заканчивал повествование. Благодарные слушатели наперебой лезли ко мне с выпивкой, а полностью нагрузившись, мы отправлялись по своим палаткам отдыхать до утреннего похмелья.
Самое примечательное, что всё рассказанное было голой правдой, хоть мне и самому верилось в это с трудом. Но, как говорят французы, я вовремя нашёл свою женщину. Ясное дело, если бы не Фулата и моё воздержание, не топтать бы мне эту землю до преклонных лет.
Мне частенько приходилось пересказывать свою историю за чашкой чая, и она была так отшлифована моим языком, что и думать при этом не приходилось. Но всё же полностью её от меня никто не слышал. Дело в том, что когда мы с Магопо перевалили через утёс, то наткнулись на родник, который немного попетляв у подошвы, вновь скрывался под землю и, вероятнее всего, пробивался с другой стороны утёса, снабжая водой стойбище людоедов. Разгадав тайну родника, туземец принял своё решение, о чём я из-за гуманных соображений и умалчивал в своих рассказах.
На склоне утёса, среди светлых гранитных глыб, торчали твёрдые бело-зелёного цвета стволы, очень ровные и лишённые какой-либо листвы, но покрытые острыми колючками. Это был молочай эффорбия. Его сок смертелен для человека и, даже попадая на кожу, вызывает распад тканей и образование язв.
Магопо, ни слова не говоря, начал осторожно вырывать молодые деревца эффорбии и сносить их к роднику. Я, понял, что задумал туземец и содрогнулся, представив последствия страшной мести Магопо.
– Друг, – попытался остановить я его, – но в стойбище женщины и дети. Вправе ли ты лишать их жизни?
– Женщины рожают детей, а дети становятся воинами. Пожиратели людей не должны осквернять землю, – сурово ответил он. – Не мешай, брат. Но если тебе станет легче, то знай, что боги могут не допустить смерти маньема и послать им листья дерева мокун, а если их жевать, то смерть отступает.
Мне действительно стало легче. Если есть противоядие, то у людоедов есть свой шанс. Но может быть Магопо по-своему и прав? Бог ему судья!
Посчитав, что молочая заготовлено достаточно, туземец раскопал ямку вокруг родника и, уложив туда деревца, подходящим обломком скалы осторожно размочалил их верхушки. Источник начал вбирать в себя страшный яд и уносить его в Таба-Нгу. Очень скоро Муани-Лунга должен будет на себе убедиться, что обещанная мною кара небесная вовсе не пустой звук.
Не распространялся я и ещё об одном. На прощание Себитуане наградил меня наколкой на груди и некоторым количеством алмазов. Татуировке поддался по благодарной дури, а алмазы принял с удовольствием. Иначе на какие шиши купил бы я необходимое снаряжение для открытия концессии в Олд-де-Бирсе?
* * *
Глубоким утром в воскресенье, после достойного обмывания свалившихся на нашу голову камней, пробудившись первым от нестерпимой жажды, я поспешил из проспиртованного воздуха палатки на волю. В пьянке хорошо всё, кроме похмелья, убеждаюсь я в который раз, но всё неймётся. Эта расплата за отлично проведённый вечерок постоянно поджидает меня в начале дня. Однако заботиться о своём здоровье приходится постоянно. Язвы, лихорадки, несварение и прочий синдром со всех сторон давят на человека на прииске, и если от хворей не обороняться рюмкой-другой антибиотика, то нечего бродить по свету в поисках лучшей доли, а легче умереть до срока в своей постели от чахотки на руках наследных родственников, но в трезвом уме.
Не разлепив толком глаза, я шарился к выходу, как вдруг споткнулся босой ногой о что-то круглое и липкое, упав как срубленный дуб. Придя в себя, я ощупал попавшийся под ноги предмет, а продрав глаза, узнал в нём голову Гильермо.
Крик ужаса вырвался из моей пересохшей глотки, а свалявшиеся колтуном волосы зашевелились. Разбуженный криком Поль, увидев страшные останки друга, побелел как свежая простыня, с рёвом выскочил из палатки и, не помня себя, бросился бежать по прииску.
И снова всё население Олд-де-Бирса сошлось над трупом нашего товарища, теряясь в догадках о личности убийцы. Ответа не находилось.
Все наши алмазы были в мешочке с металлической цепочкой на груди у испанца. Грабителю пришлось отрезать голову Гильермо, чтобы похитить наши камни. Но главное, преступник знал, у кого алмазы и конечно видел их во время субботней выпивки, так как бесхитростный испанец показывал нашу добычу любому желающему. А к Хромому посторонние не заходят. Значит, убийца был среди нас и даже пил за деньги Кипятильо. Народ Олд-де-Бирса сурово безмолвствовал, назревала резня и срыв плановых работ.
– Проводимые мною расследования пока не приносят желаемого результата, – жаловался нам с Полем мастер Вель через пару дней после жестокого убийства. – Но я прилагаю все силы для поимки убийцы.
– А кого вы подозреваете, сэр? – хотелось мне ознакомиться с результатами следствия.
– Круг подозреваемых настолько широк, что в интересах дела я не могу назвать имён, – последовал ответ.
– Ты намекни нам, – без церемоний лез в разговор бур, – а мы сами разберёмся, кто виноват.
– Джентльмены, – взъярился полицейский, – прошу не переступать через закон и не мешать следствию, – и с этими словами он указал на дверь.
Так мы и уходили ни с чем, повторяя эту процедуру день за днём.
Разработку алмазной трубки мы забросили, так как горели желанием законного мщения. Да и весь прииск гудел недовольством и требовал от представителя власти конкретных результатов.
Как раз в это время с прииска Нельсонс-Фонтейн к нам прибилось несколько старателей, которые поведали оторванным от внешнего мира жителям Олд-де-Бирса о банде головорезов под предводительством каторжника Каймана, которая якобы бродит в окрестностях нескольких приисков, грабит одиноких алмазодобытчиков, нападает на фургоны переселенцев, проявляя звериную жестокость в отношении жертв.
Наш прииск начал усиленно вооружаться, а издёрганный народ готов был стрелять в кого угодно даже в трезвом виде. В ответ на милитаризацию населения мастер Вель позволил линчевать нескольких воришек из негров и азиатов, но напряжённость в обществе столь щедрым жестом всё же не снял.
А через два дня вечером, пока сыновья старика Макмерфи отмечались у Хромого Джошуа, в собственном фургоне был заколот и ограблен их папаша Джо. И тогда сыновья Фил и Патрик, близнецы и мои соотечественники, поклялись, что за смерть отца застрелят любого, кто им не понравится. И я понял, что дальше отсиживаться за чужими спинами нельзя, а необходимо немедленно брать бразды правления народным гневом в свои умелые руки.
В мой истребительный отряд, кроме многоопытного бура, горячих близнецов и изворотливого де ла Моля, вошли ещё три добровольца: юный итальянец Джокиаро Кафиеро, вечно носящийся из конца в конец по прииску и всё знающий, и два рассудительных немца – фон Труппеншток и Зигфрид Эленкоценбоген, между своими просто Зига и по повадкам еврей. Все парни подобрались надёжные и готовые на всё, лишь бы не сидеть в ямах без дела. Мы не стали афишировать создание и цели нашего отряда, а приобретя оружие и лошадей на средства прииска, обосновали нашу базу под крылом Хромого, чтобы не привлекать к группировке излишне любопытных глаз.
Днём мы ещё кое-как продолжали копаться по своим норам, а вечерами проводили организационные совещания за отдельным столом и делились наблюдениями за жизнедеятельностью Олд-де-Бирса.
– Проверяем всех на вшивость, – предлагали братья. – Кто стащит у пьяного ла Моля алмаз, на месте получает порцию свинца в лоб.
– Так мы перестреляем весь прииск, – сомневался Поль.
– Вряд ли стоит пользоваться моей простительной слабостью, – отводил дельное предложение и сам француз. – Да и откуда у меня возьмётся лишний алмаз?