– Правда? – повеселела Аньес. – А как ваше имя?
– Дик Блуд, капитан истребительной команды, – и я смело посмотрел на девушку.
– Очень, очень приятно, – защебетала она. – Такой молодой, а уже начальник коммандо, – она не удержалась от женской лести.
– Война не смотрит на возраст, – изрёк я истину, но не стал разглашать структуру армии буров, и хоть коммандо на тысячу человек больше моего отряда, но командир и при одной боевой единице всегда единоначальник и к женскому сердцу ближе
– И меня война неожиданно застала у брата в Претории. Он тоже где-то воюет, а я, как могу, ему помогаю, – с лёгкой грустью произнесла Аньес.
– Завтра-послезавтра и я буду на передовой. Мы дадим по шапке этим Томми!
– Что вы, что вы! Сначала нужно полностью поправиться, вы ещё успеете повоевать, – она даже испугалась моему быстрому исцелению.
– Ну, это как определит доктор, – согласился я охладить свой боевой задор и спросил: – А вы из Амстердама?
– Нет, из Парижа. Я француженка. Это мой брат служит советником у генерала Вильжуэна, а я так не вовремя приехала навестить его.
– А-а, генерал Вильжуэн. Знаю, знаю. Я тоже служу под его началом. Занудный старикан, но столковаться можно, – ни с того, ни с чего понесло меня.
– Но генерал вовсе не стар, – возразила Аньес, глядя на меня красивыми, но умными глазами.
– У нас, фронтовиков, свой отсчёт времени, – вывернулся я и перевёл разговор на мирные рельсы: – Вы каждый день ухаживаете за ранеными?
– Вообще-то да, но если много раненых, то приходится дежурить и ночью.
– Война не щадит даже женщин.
– Порою и детей.
– Не дай бог.
–И не говорите, – и так далее в таком же духе, так как наконец-то я нашарил её руку и стал нежно тискать, перебирая тонкие пальчики.
– Мне пора к больным, – очнулась Аньес, когда я попытался погладить её колено.
– Аньес, не оставляйте меня надолго, – заспешил я с просьбой.
– Я обязательно приду, Дик, – твёрдо пообещала девушка и упорхнула из палатки.
С этого дня мы стали видеться почти каждый день, и в условиях военного времени наши отношения стали развиваться без излишней сентиментальной волокиты и пошлого жеманства. Мы перешли на «ты», и я уже смело гладил её платье значительно выше колена, тем более, что у лежащего рядом со мной раненого в голову шотландца, по словам доктора, развивался страбизм, и бедняга окосел в противоположную от нас сторону.
Аньес усердно подкармливала меня, а я в ответ на заботу стал понемногу передвигаться на костыле, хотя раненая нога ещё плохо сгибалась. Порой в прогулках за палатками меня сопровождала нежная француженка, и я успел присмотреть укромное местечко под баньянами для более предметной беседы с девушкой, хотя ещё и не был полностью готов к естественному откровению телесной близости.
Не раз и не два касались мы с ней в наших долгих вечерних разговорах личной жизни, но никогда не строили планов на будущее, тем более, что мою подружку в Париже поджидал жених, а мне брать на себя лишнюю обузу было не к спеху. Мы просто подходили друг другу, как одного поля ягоды, но из разных корзин. А в военное время, когда пуля стережёт тебя за каждым углом, люди сходятся быстро, особенно, если подворачивается женщина. Причём, особенно везёт некрасивым. Они не попадаются на крючок долгой привязанности, а идут нарасхват, только давай. Но если природа наделила женщину лицевой частью несколько отличной от медного рукомойника, то начинаются осложнения, как и с любой частной собственностью. Не родись красивой, предупреждает народ, а родись хоть сопливой, но в нужный момент уступчивой, тогда и счастье огребёшь лопатой. Всегда найдётся такой жаждущий, что раз припав к доступному источнику, искать другой уже поленится.
В случае с Аньес было наоборот, но её счастье гнездилось уже в Париже, а в нашем госпитале шатающихся без дела было не так и много. Так что мы ворковали без постороннего завистливого глаза, и я советовал Аньес сменить форму одежды на более подходящую для наших южных широт. Девушка вняла моему совету, и скоро на прогулках я мог опереться рукой не только на складки строгого платья, а непосредственно на хорошо развитую мускулатуру кокетливо отставленных назад прохладных полушарий казённой части сестры милосердия. Для этого мне, правда, приходилось применять некоторую сноровку, залезая под юбку сверху, но зато, ощущая ладонью такую надёжную опору, я передвигался почти что строевым шагом. Аньес обычно первую четверть мили делала мне замечание о несдержанности, и тогда я лез к ней за пазуху, находя там не меньшее утешение и опору при ходьбе. Её упругие телесные гроздья так уютно помещались в моих ладонях, что мы немедля забывали о пользе моциона и долго стояли у какой-нибудь пальмы, хотя я и предлагал не терять зря времени и ненадолго прилечь. Аньес весело смеялась, но упорно водила меня за нос, не пуская под юбку снизу. Я, будучи раненым героем, обижался, но сломить сопротивление сестрички не мог, а догнать тем более.
– Аньес, – как-то начал я очередной серьёзный разговор, – что рвёшься как коза из-под ножа мясника? Время идёт, мне скоро в бой, а мы с тобой всё ещё топчемся на дороге в воскресную школу. Пора уже и причаститься.
– Дорогой, тебе вредно волноваться, ведь раненая конечность ещё не способна выполнять свою основную функцию, – полезла она в медицинские бредни, уходя от прямого ответа.
– Нога оставшимся членам не помеха, – здраво рассудил я. – И моего здоровья хватит не на один раз, если с умом.
– Милый, но я не могу в собачьих условиях. По крайней мере нужна постель или хотя бы кресло.
– Аньес, если бы наши предки ждали изобретения кровати, жизнь на земле так и не зародилась бы.
– А я и не хочу родить, – наконец-то девушка высказала наболевшее.
– Ну и не рожай, – просто посоветовал я, – к чему спешить. Но некоторые вставать не успевают, – я вспомнил педагогическую деятельность Сисинии, – а всё как в песок, никакой первородной радости.
– Бывает и так, – согласилась Аньес, – но я знаю свои репродуктивные способности, а поэтому не хотелось бы лишний раз преподносить будущему мужу нечаянный сюрприз.
– Тогда я женюсь на тебе, – наседал я, понимая, что война только начинается.
– Остаться вдовой я тоже не согласна, – хоронила меня Аньес, и переговоры заходили в тупик.
Главное, что удручало и задевало моё самолюбие, так это невозможность использования силового давления. Девушка отлично понимала ситуацию, поэтому, допуская меня до своих открытых границ приличия, без труда сохраняла при этом суверенитет и целостность. А из меня агрессор, как из монаха акушер.
– Милая моя Аньес, – временами взывал я к состраданию, – неужели я уеду на фронт где, возможно, сложу голову, так и оставив тебя просто сестрой?
– Более чем сестрой, – заявила она однажды. – Через пару дней я уже смогу не oпасаться последствий от крайне интимной встречи с тобой.
Что она там придумала, я допытываться не стал, ведь и в жизни женщины есть место подвигу, но на всякий случай прогулки прекратил, экономя силы для светлого будущего.
Будущее наступило через три дня. Аньес утром шепнула мне, что день обещает быть погожим, а вечером мы отправимся на прогулку под сень мимоз и баобабов. Я понял намёк и обрадовался этому известию, как ребёнок полной банке варенья, а поэтому стал суетливо говорлив и целый день вселял надежду в косоглазого соседа рассказами о целебной силе подзорных труб.
Грянул долгожданный вечер, упали росы на маис, а я с куском парусины подмышкой, поволок француженку под приглянувшийся мне баньян.
– Не торопись, милый, – лепетала милосердная сестра, поддерживая меня под локоток, – у нас впереди ещё пара ночей.
– Не сбивай с настроя, – горячился я, ловко орудуя костылём по бездорожью.
Расслабляться мне было нельзя, ведь я ещё не знал, как поведёт себя мой организм в нужную минуту после всех ужасов рабства и лихолетья войны. Одно дело – при постоянном и тесном общении с утварью повседневного обихода, и совсем другое – при редком пользовании предметом знойной роскоши. Поэтому хотелось поскорее проверить себя в работе, а при стойком положительном результате можно будет и не спеша закреплять успех.
Едва мы забрались в древесные кущи, и Аньес подготовила ложе, я немедленно отбросил костыль и рухнул на парусину, сдирая с себя прикипевшую одежду. Мой яростный задор как бы передался девушке, поэтому она не стала утомлять нас предварительным любовным разговором, а умело плюхнулась рядом, задрав юбки до желанного предела. В неверном мерцании звёзд её длинные мраморные ноги, вольно разбежавшиеся по подстилке, блистали ярче алмазных россыпей, и мой гренадёр, с утра готовый к штыковой атаке, рванулся своей гордой головой в поднебесье, словно безжалостные времена тягостного застоя его и не коснулись. Не доверяя затуманенным глазам, я собственноручно убедился в надёжности своего рудиментарного в условиях войны органа, а уж затем, оголтелым хищником набросился на девушку, в горячке брякнувшись неполноценной ногой с размаха о грунт. И тот же час звёзды с небес осыпались на землю, запрыгав в глазах вперемежку со слезой. Ранение больно дало о себе знать и перешло в контузию головы.
Аньес подолом смахнула с моих глаз невольную мужскую слабость и бережно перевернула на спину, соболезнующе заметив при этом:
– Не торопись, дурачок, отдохни, и всё у нас получится.
Я покорился и, не приходя в полную ясность сознания, попытался успокоиться, пересчитывая звёзды и надеясь, что первая неудача не сломит меня до позорной импотенции. Но надежды не спешили оправдываться, и тогда опытная сестра, проявляя милосердие, взяла мою инициативу в свои умелые руки. Перебирая нежными пальчиками вдоль моего крупнокалиберного ствола и, наконец, добравшись до его дульного среза, она заметила с лёгкой грустью:
– Вот чего так не достаёт моему Сержу. А ты, дорогой, у нас во Франции всегда нашёл бы постоянную работу.
Слова француженки приятно щекотали моё самолюбие, а руки тело, поэтому мой верный боец вскоре полностью воскрес и воспламенился, хотя и без прежнего первобытного азарта.