Былое сквозь думы. Книга 1 — страница 57 из 62

равило, выживает и закаляется до такой степени, что сев и в другой раз, уже без всякой тени сомнения верит в светлое будущее своих потомков и величие правомерности данного общественного строя. И бывает весьма полезно, если лагерный круговорот втягивает в себя пытливую молодёжь на равных правах с прожжёнными старыми кадрами. В этом случае происходит прямая передача теоретически бесполезных знаний о светлом будущем и практические навыки выживания в настоящем тёмном. Идеологами замечено, что чем гуще концентрация масс в замкнутых пространствах, тем светлее горизонт за их пределами, и что человеческая единица, как костыль слону, не может служить подпорой всему обществу, а лишь склеенные страхом массы являются до времени фундаментом государственного строя, который не только зиждется на них, но и не позволяет растекаться свободно во все стороны, подобно опаре из квашни у нерадивой стряпухи. Да и не отдельный человек красит лагерь, а, напротив, лагерь украшает человека. Я это сразу заметил по Дени Торнадо. Мой друг, один из немногих, носил с собой чугунное ядро, прикованное цепью к ноге.

– Зачем оно тебе? – наивно поинтересовался я.

– А чтоб не сбежал, – беззаботно ответил друг.

В перерывах между бессмысленными разработками каменного карьера, я поведал Дени о результатах своего рейда по вражеским тылам.

– Лучше бы остался с Бобом, – запоздало посоветовал он.

– Я не мог поступиться принципами, – гордо возразил я.

–Здесь принцип один: лишь под знаменем батоно, вперёд к победе гегемона, – горько усмехнулся Дени. – Поэтому кавказец всюду находит измену и, как ни странно, тем самым укрепляет свою власть, а за любое отклонение от его краткого курса отправляет в лагерь.

– Но ведь ты упорно отстаивал его взгляды, – напомнил я.

– Пока не сел сам.

– Личный опыт – великое дело, – наставительно заметил я. – Но мы-то знаем, что не виноваты. Скоро Хозяин разберётся в ошибках своих подручных.

– Как бы не так! Всегда найдётся доброжелатель, готовый облить тебя помоями. Так что сидеть нам не пересидеть.

– Дени, но ведь ты так слепо верил Хозяину, – вырвалось у меня.

– Человеку свойственно ошибаться на распутье, – назидательно молвил друг, – а уже потом учиться на своих ошибках, иначе теряется смысл поступательного движения жизни.

– Если ты так заговорил, то пора бежать к истинным бурам или ещё дальше, – подвёл я итог. – Но сначала попытаемся найти способ избавить тебя от ядра.

На следующий день способ избавления пришлось искать уже для двоих, так как и меня сроднили с таким же ядром, посчитав знающим толк в побегах арестантом. Эта ноша прибавила мне веса в глазах надзирателей и отвлекла от свободомыслия, и я, как методистский проповедник Писания, стал так же бережно носить ядро в руках, боясь потерять его вместе с ногой в каменоломнях и не помышляя о дальней дороге.

Кормили нас ещё хуже, чем в гостях у Делузи. И на третий день я начал испытывать ностальгию. Пора было собираться домой, хотя груз обстоятельств этому не способствовал.

На четвертую ночь меня под конвоем пригласили к разговору с Капказ-батоно. С порога он выглядел подозрительным до неразговорчивости, поэтому беседу начал его сподвижник по штабу.

– Мистер Блуд, – официального доверительно начал он, – по нашим сведениям вы продались лорду Митуэну за английскую овсянку и шотландский виски.

Меня словно собственным ядром ударило по башке. Из какой же выгребной ямы почерпнуты такие сведения?

– Прошу не оскорблять меня гнусными предположениями, – вспылил я, как обычно в начале допросов. – Я вам не шлюха из Кейптауна, а пламенный борец за идею, – попытался я нащупать правильную платформу.

– Не советую разбрасываться святыми понятиями, – тут же посоветовал штабист, – мы не на торгах. В своём письменном отчёте вы ясно дали понять, что оставили наши позиции не только в силу приказа, но, главным образом, ради встречи со старыми друзьями: пехотным майором англичан и капитаном английского же флота.

– Это один и тот же человек, знакомый мне по мирной жизни, – вставил я.

– Презренный наймит, – взвизгнул помощник, – имей мужество отвечать за свою писанину! В то время, когда простой народ свободной почти республики сплачивается в борьбе за светлое будущее своих детей, ты и тебе подобные отщепенцы вступаете в преступный сговор с гидрой колониализма, чтобы воткнуть нож и натруженную спину. И ты поспешил окунуть по плечи свои грязные руки в праведную кровь.

– Я не хочу и стакана чужой крови, – упёрся я, – это поклёп на невинного человека.

– Нам виднее, – вступил в перебранку Хозяин. – Всякий человек виновен, но главное – это успеть вовремя бесполезно раскаяться.

– Мне не в чем каяться, – повысил я голос.

– Какой горячий паразит, – усмехнулся горец и повернулся к помощнику: – Поставь этого упрямого писаку на место.

Я приготовился, но бить почему-то не стали.

– Мистер Блуд, мы уважаем достойных противников, способных изменить свои прогнившие взгляды под гнётом безоговорочных улик, – начал осыпать меня мало вразумительными словами помощник, – а поэтому открыть вам глаза на нашу историческую действительность моя прямая обязанность, ибо мы, истинные борцы за свободу, зиждемся на доверии к человеку, как к винтику в сложном механизме общества беззаветных тружеников. Наша с вождём партия вечного процветания подневольных и носительница свежих идей развития, ведёт народы через горнила внутренних и внешних потрясений к сияющим вершинам материально недоступных благ, чтобы насладиться там их залежалыми плодами. И мы никому не позволим вставлять палки в спицы наших колёс и лить воду на крылья чужих мельниц, будь то доморощенный изгой или чужеродный пришелец. Мы поганой метлой вычистим наши ряды, не говоря уже о толпах попутчиков и приспособленцев, укрепляя тем самым смычку с народной массой. Наша партия стеснёнными рядами надвигается на прогрессивное человечество, чтобы миллионнопалой рукой, сжавшейся в единый громящий кулак, указать светлый путь городам и весям.

– Даже двум пальцам на одной руке тесно бывает, в кукиш складываются, а тут… – осмелился я перебить непонятный здравому уму поток слов, но не успел развить здравую мысль.

– Молчать гад, гнида и выкормыш, – залаял штабист и попросил горца: – Хозяин, прикажи пытать!

– Рано, – отозвался тот и заметил: – Сила умирает в свободе, пусть свободно и выскажется, а там посмотрим, что делать с отчаявшимся.

Разгорячённый своею речью, помощник кругами ходил по палатке. От его грузного тела исходил жар неистраченной энергии мастера заплечных дел, а в жирных складках шеи топилась чёрная грязь, слегка прикрытая золотой цепочкой, стыдливо сползающей за ворот рубахи – видимо, штабист не забывал себя баловать материальным достатком, не дойдя ещё полностью до своих сияющих вершин.

– Мы, партийцы, – вновь заговорил он, немного успокоившись, – постоянно бдим возле народных слоев, вовремя выявляя вражеские происки и потуги, а наша доблестная армия даст отпор любому врагу на его же территории. Наши внутренние органы, циклично самоочищаясь, постоянно развивают целкость народа по внешнему агрессору и противозачатие чуждым идеям на своей территории.

Помощник взмок и запутался, а поэтому перешёл на более высокий слог:

– Да будь я и негром преклонных годов, и то – без унынья и лени, я б в глупые массы стрелял лишь за то, чтоб в них не рождались сомненья!

– Но среди народонаселения встречаются и белые, – осмелился вставить я.

– Всех под одну гребёнку единомыслия, – рубанул штабист категорически.

–Головокружение от успехов, – не выдержав словесного блуда помощника, заметил Хозяин и разродился длинным монологом: – О наших успехах в разных областях говорят уже все. Наш народ умело борется не только с голодом и средой обитания, но и с внутренним врагом, не говоря уже о внешнем. От успехов кое у кого начинает кружиться голова и многие останавливаются на достигнутом, не закрепляя далее наши достижения. И это радует наших врагов. Поэтому мы, партийцы, призываем положить конец разброду и шатаниям в закружившихся малокровных головах. В этом одна из очередных задач партии, не считая вооружённой борьбы с мировым колониализмом, в нападение которого на нас мы не верим, но все равно держим порох сухим и переводим армию с рельс устаревшего прошлого на узкоколейку запасного тупика сегодняшнего момента. И мы не свернём с этого пути, так как нас не возьмёшь и серебряной пулей, как прочую ночную кровососущую нечисть. Наши кадры решают всё, даже в условиях их планомерного истребления для пользы общего дела. Поэтому мы испытываем некоторый голод людского резерва, хотя и пополняем свои ряды молодой безголовой порослью. А посему, смело надеясь на будущие мировые войны, партия слепо верит в успех обращения в свою веру любые массы на чужой территории. С этой целью мы развиваем военную теорию, не признавая границ. Искусство ведения современной войны состоит в том, чтобы овладев всеми формами войны и всеми достижениями науки в этой области, разумно их использовать, умело сочетать или своевременно применять ту или иную из этих форм, опираясь на массовую кавалерию и не поддаваясь на провокации. И тогда дело наше правое, а с победой – как повезёт, хотя она и не за горами. Да и что такое армия? Армия есть замкнутая организация, строящаяся сверху партией. А что такое партия? Партия есть передовой отряд простонародья, строящийся на началах добровольности снизу и управляемый сверху штабом, который назначает вождь. Между штабом партии и остальными членами нет низовой материальной заинтересованности, и этим объясняется тот факт, что штаб не может двигать ряды партии произвольно, куда угодно и когда угодно, а лишь по линии интересов трудового люда, которые продиктованы ему штабом, являющимся, как известно, его малой частицей без элементов принудительности, – наконец прервался оратор и поднял глаза от бумаг, которые, не полагаясь на память, зачитывал по-видимому где-то с середины.

Пока я пытался уловить смысл изложенного, главный штабмейстер военно-партийных структур встал из-за стола и, мягко ступая, стал важно, словно незаменимый слуга на званом рауте, прохаживаться по палатке, явно довольный собственными словесными изысками. Я никогда ранее не слышал столь пронзительно-идиотского словоблудия, разве что от индийского мракобеса Пандита-гуру. Капказ-батоно вроде говорил и обычным языком, но столь обильно и мудрёно, что моя усталая голова отказывалась воспринимать смысл, а начинала верить ему на слово, И как бы разрешая мои сомнения, Хозяин сказал: