– Да, обмен мыслями является постоянной жизненной необходимостью, а язык орудием борьбы и развития общества, поэтому нужно воспитывать в себе любовь к слушанию моих речей днём и ночью, в здравом уме, а то и вовсе при его отсутствии.
– Язык мой – враг мой с первых классов приходской школы, – ляпнул я доверчиво.
– Оно и видно, – обрадовался Хозяин, – но не пугайся, ты среди друзей, которые на второй год в одном классе не оставляют, – сердечно заключил он, пустив вдоль щёточки усов жёсткую улыбку.
Но до меня усатый юмор не пробился. Штабист, видимо понимавший лишь физические шутки, тоже долго молчал, но в дальнейшем, уловив всё же какой-то свой смысл в словах Хозяина, весь вечер давился смехом и плотоядно посматривал в мою сторону.
– Кстати о классах, – горец вновь уселся за стол и принялся за дело: – Не только образовательные институты поделены на классы, но и все наше общество исторически расколото на враждующие между собой группировки, называемые в простонародье классами. Вот я, например, отношусь к классу пролетарского толка, твои заморские друзья находятся на низшей ступени классового мироустройства, то есть среди загнивающих останков колониализма, буры нищают в крестьянстве, изредка выбиваясь в имущее кулачье, а ты вместе с неграми болтаешься дерьмом в болотистой прослойке, нанося вред всеобщему делу борьбы труда с капиталом своею бесхребетной бесклассовостью и путаясь в ногах у гегемона. Поэтому ты в первую очередь подлежишь перевоспитанию в зонах активной концентрации масс с последующим выводом в расход по мере утраты жизнеспособности в каменоломнях. И ты должен верить в справедливость такого порядка вещей, черпая силу в надежде, что приносишь пользу будущим поколениям своим покаянием. Итак, классы испокон веку враждуют между собой, но борьба эта протекала вяло до тех пор, пока наш передовой класс научных пролетариев, не имеющих отечества, подмяв под себя крестьянство, не начал подрывать силой оружия устои колониального хозяйствования и премного в этом преуспел. И вот тогда возник исторический парадокс, а я открыл закон обострения классовой борьбы, о чём обострившиеся в борьбе классы и не подозревали. Так о чём же идёт речь? Речь идёт о будущем золотом веке социализма. Пока что тебе это понимать рано, но запомнить придётся.
И тут Хозяин крепко задумался своей твёрдой узколобой головой, а затем, чтобы не сбить себя с толку, вытащил из стола толстенную амбарную книгу и, найдя в ней нужную строку, торжественно выплеснул на меня сборную мозговою солянку своих околонаучных потугов:
– Для большей убедительности, – уверенно начал он, – я позволю процитировать себя самого. Так о чём же идёт речь? Речь идёт о том, что социализм успешно наступает на капиталистические элементы, социализм растёт быстрее капиталистических элементов, удельный вес капиталистических элементов ввиду этого падает, и именно потому, что удельный вес капиталистических элементов падает, капиталистические элементы чуют смертельную опасность и усиливают свое сопротивление. А усилить свое сопротивление они пока еще имеют возможность не только потому, что мировой капитализм оказывает им поддержку, но и потому, что, несмотря на падение их удельного веса, несмотря на снижение их относительного роста в сопротивлении с ростом социализма, абсолютный рост капиталистических элементов все же происходит, и это даёт им известную возможность накоплять силы для того, чтобы сопротивляться росту социализма, – Хозяин поднял от книги затуманенный взор и далее понёс неписанную отсебятину, иногда все же заглядывая в страницы: – И это не знахарство, а наука. Яснее этого сказать уже никому не удастся, да и не понадобится. Сейчас об этом говорить рано, но всеобъемлющая мудрость моего тезиса еще отзовётся в поколениях бессильным стоном жертв классовой борьбы. Поэтому, кто не за нас, тот поспешил родиться.
На этом месте, почтительно затихший помощник, бурно оживился и разразился долгими и никем не прерываемыми аплодисментами с криками «ура» и «аллилуйя». Хозяин ласково посмотрел на своего почитателя, подождал пока тот отобьёт ладони до мозолей и охрипнет, а после чего бросил ему:
– Переходи к делу, пора закрывать вопрос.
Штабист сразу же вцепился в меня.
– Мистер Блуд, – приосанившись, заговорил он официально, – только что вы прикоснулись к неиссякаемой сокровищнице научной мысли и кладезю мудрости. С глубоким удовлетворением вижу, что нетленные слова нашли радостный отклик в вашей душе, и вы готовы следовать за нами и послужить отечеству, которого, как доподлинно известно, угнетенный не имеет, но надеется заполучить. Так потрудимся же вместе на благо, как призывает великий Учитель и Хозяин в своих эпохальных лирических произведениях, прокладывая свежую глубинную борозду на литературной ниве! – и он заученно забубнил, как последний чернокнижник:
Ветер пахнет фиалками,
Травы светятся росами,
Всё вокруг пробуждается,
Озаряется розами.
И певец из-под облака
Всё живее и сладостней,
Соловей нескончаемо
С миром делится радостью:
– Как ты радуешь, Родина,
Красоты своей радугой,
Так и каждый работою
Должен Родину радовать…
– Не надо песен, – скромно запротестовал Капказ-батоно. – Я давно уже не посещаю поэтический Олимп, – разъяснил он мне, а уже помощнику приказал: – Переходи на прозу, время не ждёт.
– Но ведь нельзя без трепета и восхищения не склонить голову перед вышеизложенным элегическим слогом вашего, еще семинаристского, мышления, – как бы оправдался помощник и обратился ко мне: – Итак, черновая повседневная работа прежде всего, поэтому завтра соберем митинг волонтеров, и ты, Блуд, – как к равному обратился штабист ко мне, – выступишь с саморазоблачительной речью о собственных преступлениях перед народом и зверствах англичан на оккупированных территориях,а затем призовёшь весь наш сброд к бдительности и любви к Хозяину. После этого заклеймишь себя позором и отдашься на поругание толпы, как запутавшийся в сетях англичан лазутчик, а признав таким образом ошибки политической близорукости, вымолишь на коленях прощение, хотя вряд ли последнее тебе и удастся. Но для тебя выбора нет, поэтому подпиши признание с перечисленными мною именами сотрудничающих с тобою шпионов из числа твоих же друзей и вовсе тебе незнакомых, но неугодных нам лиц, – он протянул мне стопку мелко исписанных листов и дружески похлопал по плечу: – Полной гарантии не дам, но лет десять поражения в правах обеспечу, а там, глядишь, и своей смертью загнёшься.
Во мне вскипела вся англоязычная кровь, и, разрывая листы, я заорал:
– Никогда Дик Блуд не станет продажной сволочью и не станет пятнать доносами своё честное имя! Вот мой ответ, – и я неразумно запустил в усатого первым же подвернувшимся под руку предметом. Это было мое собственное чугунное ядро, которое не достигнув желанной цели, почти что лишило меня ноги, ибо злость удвоила мои истощённые силы.
На шум и крики помощника набежала охрана, и, пока младшие чины ставили меня на ноги и выворачивали руки, штабист вполголоса доложил Хозяину:
– Батоно, по показаниям полоумного английского перебежчика, не позднее сегодняшнего утра начнётся вражеское наступление по всему фронту. Какие будут ваши бесценные указания?
– Всем бурам и вольнонаёмникам стоять насмерть и смотреть за ними в оба! – прогремел усатый, а когда меня выволакивали из палатки, я все же успел расслышать его последние слова: – Подонок, сколько раз говорил тебе: вырой подвал, чтобы не возиться с отработанным материалом. Немедля прикажи расстрелять этого твердолобого янки вместе с его засранцами на полянке за каменоломнями, а сам займись транспортом. Будем перебираться на запасной командный пункт за пределами Трансвааля
Так закончилась моя беседа с большим другом живой и мёртвой природы. Более я его не встречал, видимо, по зряшной скороспелости моих выводов о преждевременной победе потусторонних, но впечатляющих единопартийностью тёмных буйных сил.
Долго ли я пребывал в размышлениях о путях своего восстановления, как особи, я не помню, но все же волею судеб расстрела избежал. В наступившем сером рассвете подтвердились слова перебежчика – англичане начали наступление, а все лагерники были срочно отконвоированы на передовую смывать неведомый позор кровью безо всякого предварительного отбора. Наш Хозяин и его помощник, окопавшись за пределом театра военных действий, последующему ходу бое в уже не мешали, а все волонтёры перешли под команду генерала Кронье, и война получила свое законное историческое развитие без досужих домыслов мемуариста Блуда, то есть моих взглядов на историю, и теоретические выкладок возможных будущих вершителей всё той же истории.
* * *
Погожим февральским утром профессиональная армия Соединённого Королевства всей своей многопудовой мощью навалилась на слабо обученные добровольческие соединения самообороны республики Трансвааль в районе Кимберли, где англичанами давненько планировалось исторически и основательно пустить кровь бурам. Хорошо вооружённая новейшими образцами стрелкового оружия южноафриканская группировка войск лорда Митуэна пришла в движение, чтобы обрушиться в едином наступательном порыве на позиции генерала Кронье, ярого противника атакующих действий и уповающего только на оборону. Предстояла историческая схватка не только двух противоборствующих сил, но и двух противоположных военных доктрин.
Наступление англичан спасло многих невинных лагерников от позора смерти. Мы были раскованы и загнаны в траншеи первого эшелона обороны буров. Во втором расположились заградительные отряды из самых метких стрелков. Таким образом, Хозяин гениально решил задачу защиты позиций своей команды от внешнего врага силами противника внутреннего и до последней капли крови последнего. Это был широкий шаг вперёд в военной науке будущего.
Мы все были рядовыми бойцами, но кое-чем всё же вооружены. Кто-то ружьями устаревших систем, а кто-то и просто холодным оружием, но с правом добыть огнестрельное в первом же бою. Мы с Дени хладнокровно таились в окопах в непосредственной близости от проволочных заграждений и намётанным глазом профессиональных военных напряжённо следили за развивающимися событиями на поле боя. Английские пушки, как из глубины вражеских позиций, так и от реки Моддер с бронепоезда неистовствовали. С жутким воем и свистом проносились над нашими головами снаряды, выпущенные откуда-то из-за горизонта, терзая обозы и мирное бурское население. Ясно слышался рёв гибнущих домашних животных и распевание псалмов богобоязненными гугенотами. Казалось, спасения уже не будет, хотя очередь до нас еще не дошла.