Едва миновала получасовая вражеская артподготовка тылов, как огненный вал англичан накатил и на наши головы. Куда удавалось бросить пытливый взгляд из-за бруствера окопа, повсюду грозно высились султаны земли и пыли от разрывов лиддитовых снарядов. Удушливый зелёный дым стелился над нашими траншеями, мешая выверить прицелы и полногрудо пользоваться атмосферным воздухом.
– Дыши в тряпочку, – орал мне Дени в перерывах между разрывами, не в силах выносить мой надсадный кашель.
Я знаками посылал его куда следует и продолжал стойко переносить тяготы военной службы. А снаряды уже рвались среди наших окопов, предварительно стерев с многострадального лика земли тыловые заградительные отряды. По воздуху то и дело проносились лишившиеся тела конечности и прочая амуниция обороняющихся. Огнестрельного оружия теперь хватало на всех уцелевших, и хоть применять его было не по кому, мы продолжали уверенно держать оборону своим зримым для врага присутствием, ибо наши кровавые останки нет-нет да устремлялись в свободном полёте к стану неприятеля.
Кто не был под артобстрелом, тот вряд ли поймёт тихую радость рукопашного боя или штыковой атаки. Для любого старого вояки прекращение пушечной канонады приносит истинное удовлетворение осознанием честно выполненного долга солдата под вражескими снарядами, если остается чем его осознавать. Вот и я немо лежал, умиротворённый навалившийся тишиной и пластами взрыхлённой земли, словно не проросший в почве злак. Противостоять кому-либо уже не хотелось, и не к стати вспомнились алмазы, захороненные в недрах земли.
Когда Дени меня откопал, томми, окрылённые успехами своей смертоносной артиллерии, уже шли в атаку. Впереди, под пение горнов и гнусавые зазывания волынок, наступала бригада шотландских гайлендеров. Сбоку от сомкнутых колонн юбочных пехотинцев шли офицеры с саблями наголо, а за этими парадными строями виднелись тучи, одетых в хаки, англичан. Наступление было величественно в своей суровой сермяжной правде, и я невольно залюбовался этим зрелищем, представляя, какая каша будет из этих молодцов после ответного удара бурских пушек, ежели таковые уцелели. Но пока что британские пехотинцы смело выступали вперёд, вверив свою судьбу богу и офицерам.
Враг стеной надвигался на наши, вспаханные снарядами, позиции. В напряжённых руках солдат уже стали ясно различимы знаменитые лиметфорды и маузеры с примкнутыми штыками. И этот вражеский парад своей целеустремлённой и губительной силой стал угнетать не только мою нервную систему. То тут, то там кое-кто засобирался в тыл за получением дальнейших распоряжений.
– Дик, ты сейчас получишь пулю в череп от своих, или в зад от противника. Немедленно вернись в окоп, – неожиданно раздался знакомый голос друга, превратно понявшего мой ловкий манёвр.
– Дени, надо же проверить тылы!
– Обойдутся и без тебя, – повысил голос Дени, так и не научившийся заботиться не только о себе, но и о нуждах всей армии.
Наши пререкания прекратила ожившая артиллерия буров. Загрохотали пушки Крезо, рявкнул знаменитый «длинный Том», а когда из окопов застрекотали ещё и «максимы», на душе значительно стало легче. Град смертоносного металла обрушился на стройные ряды наступавших, внося в их сомкнутые колонны разброд и шатания. Артиллерийская прислуга буров работала с изумительной точностью, каждым прицельные выстрелом ощутимо прореживая британские пехотные шеренги. Горы развороченных трупов росли прямо на глазах, мешая атакующим продвигаться вперёд, а нам визуально наблюдать ход событий. Очень скоро ряды противника расстроились, живые пехотинцы залегли, тем самым похоронив план лорда Митуэна о молниеносной победе войск Соединённого Королевства над забитым мужичьем Трансвааля, а атака захлебнулась в крови ее инициаторов. Но наши пушки не успокоились на достигнутом, а продолжали терзать распластавшихся по земле томми с таким упорством, что через каких-то полчаса привело к беспорядочному отступлению хвалёных военных профессионалов. Налицо был первый успех в англо-бурской войне и перелом в ходе всей битвы под Кимберли. Буры затянули благодарные песнопения господу, а мы с нетерпением ждали приказа Кронье о немедленном преследовании и разгроме противника, но так и не дождались. Генерал остался верен своей оборонительной тактике, и войска напрасно томились ожиданием атаки на паникующего противника вплоть до самого утра.
Новый день повторил события дня предыдущего, с той лишь разницей, что пушки буров, на сей раз почти полностью выведенные из строя во время вражеского обстрела, оказались настоль немощны, что не смогли помешать англичанам сходу преодолеть проволочные заграждения и войти в непосредственное соприкосновение с нами. Последующий за этим ближний бой был ужасен и оставил в моей памяти глубокий, но нечёткий след. Помню, я стрелял как сумасшедший в сторону противника, едва успевая перезарядить ружье. Всё пространство перед моим окопом было завалено телами в ненавистных мундирах, и сама смерть витала над моей головой, смрадно дыша в стриженый затылок. Патроны кончались, юные пластуны не успевали обеспечивать сражающихся отцов боеприпасами, но мы так и не пустили лютого врага в свои обжитые окопы, куда он, впрочем, не очень-то и стремился, предпочитая умирать на открытом пространстве от меткой пули, нежели быть беспощадно заколотым штыком в тесноте траншей.
Дени тоже был ещё жив и, не целясь, посылал пулю за пулей в самую гущу противника. Стволы наших ружей раскалились, что, несомненно, мешало броситься в штыковую атаку. Правда, этого уже и не требовалось, так как англичане вновь залегли, повторив манёвр предыдущего дня. Я смахнул кровавый пот со лба и начал оценивать сложившуюся обстановку.
На нашем левом фланге английские уланы теснили бурскую конницу, а далеко по правому – двигались колонны неприятеля, начиная окружение наших войск. Это старый Боб, генералиссимус Робертс, прибывший, как впоследствии выяснилось, к местам боёв из Кейптауна, предложил гениальный способ враз покончить с неприступной обороной буров, взяв армию генерала Кронье в кольцо. И для меня сразу прояснилась преступная бездеятельность англичан перед нашими окопами. Они просто отвлекали наше внимание, давая возможность своим конникам взять нас в клещи. Начиналась печальная для бурской добровольческий армии развязка всей военной кампании.
– Дени, – обратился я к другу, после самостоятельного анализа происходящего, – не пора ли подсказать Кронье о бесперспективности ведения боя в котле?
– Будем ждать приказа, Дик, – ответил дисциплинированный Торнадо, – не торопи события.
Я, к слову сказать, и не собирался их торопить, так как дело шло к вечеру и пора было озаботиться ночлегом. И отдых наш растянулся на целые сутки. Кронье провёл их в более чем преступной бездеятельности в своём лагере, ожидая лишь лобовой атаки англичан и не доверяя сообщениям разведки, о грядущем окружении.
– Я лучше знаю, что мне делать, – по свидетельству очевидцев спесиво отвергал старик-генерал предложения офицеров-иностранцев об отводе войск. – Вы ещё не родились, когда я уже был генералом.
Так и подошёл последний тяжкий день армии Трансвааля. С самого утра англичане открыли перед нашими окопами беспорядочную, но очень плотную стрельбу. Мы огрызались, как могли, но лобовой атаки всё же не дождались. Зато на флангах и даже в тылу стала слышна канонада разгорающегося боя. А это, как ни печально, значило лишь одно – мы были окружены со всех сторон, а генерал Кронье залез-таки всей армией в уготовленный котёл.
Однако, армия буров, даже находясь почти в полном окружении, продолжала сопротивляться, и все мы готовились геройски погибнуть, не подоспей под вечер приказ об отступлении, что для нас с Дени особого труда не составило, как людей военных и крайне дисциплинированных. А вот для всего бурского лагеря, с его буйволами, повозками и прочим скарбом, бегство представлялось задачей весьма сложной. Лишь к двум часам ночи, кое-как загрузив повозки и фургоны, армейские тылы смогли сняться с насиженных мест и до вечера следующего дня, по указанным разведчиками дороге в обход англичан, беспорядочно двигались к долине Вольверскрааль на Моддере, чтобы найти там последнее пристанище.
В долине мы весь последующий день рыли траншеи, закапываясь в землю и вновь готовясь к обороне. И уже на следующее утро нас накрыл такой ураганный огонь английских пушек, что мы могли только молиться о спасении души. Буры гибли сотнями, не считая животных, детей и женщин. И за три дня такого интенсивного обстрела наши новые позиции превратились в кровавое месиво из земли и человеческих тел. Истерзанные трупы животных начали разлагаться, наполняя смрадом долину. Вода в реке, отравленная гниющим мясом, стала ядовитой и непригодной для питья. Мы стояли на пороге эпидемий и мора.
Безвыходность нашего положения ещё более усугублялась отказом Кронье о сдаче остатков погибающей армии на милость победителя. И мы провели четвёртый кошмарный день сражения под непрерывным обстрелом противника. Лишь только к вечеру упрямый генерал запросил перемирия для погребения убитых, на что лорд Робертс, взбешённый упрямством старого командира, ответил отказом.
– Никакого перемирия. Сдавайтесь! – гневно ответил он парламентёрам.
– Не сдамся! – глупо, но исторически ответил Кронье. – И делайте со мной что хотите!
И англичане сделали что хотели. Снаряды их пушек еще три дня выравнивали излучину реки, занимаемую войском буров. Таким образом, лишь после недели непрерывного обстрела, над почти полностью угробленной армией был выброшен белый флаг, а сам Кронье на последней оставшейся лошади отправился сдаваться лорду Робертсу.
При виде побеждённого соперника, старый Боб снял шляпу и пожал руку такому же престарелому генералу.
– Вы мужественно защищались, сэр, – произнёс он краткое надгробное слово над армией Трансвааля, и на глазах у присутствующих при капитуляции накатились скупые мужские слёзы.
Наша армия немедленно приступила к сдаче оружия, выпуская тем самым из своих рук всякую надежду на возможность свободы и независимости. Кто испытал горечь капитуляции, тот знает, каких душевных мук стоит осознание того, что сапог захватчика тепе