Настоящий ад было это судно – ржавая жестяная коробка до отказа набитая людьми, сходящими в вонючей полутьме с ума от жары, голода, заразных насекомых и собственного бессилия. Арестанты мёрли, как мухи, а их грязные трупы стражники выкидывали по утрам за борт на завтрак акулам, которые стаями кружили вокруг понтона и требовали добавки.
В целом, партизанская война сделала свое чёрное дело. В самый разгул освободительного движения англичане перестали выявлять степень причастности к герилье каждого арестованного. Они так ополчились на народных мстителей, что позволили им свободно вымирать под жёстким присмотром, не затрудняясь элементарным обустройством каторг и лагерей для пленных.
К нам в трюм стражники никогда не заглядывали, опуская раз в сутки бадьи с похлёбкой и пресной водой на верёвках прямо на наши головы. Этими же верёвками вытаскивались и трупы, тем самым не позволяя нам и носа показать на палубе. Если бы не открытые пушечные люки в трюме понтона, то от недостатка воздуха мы бы все погибли не более чем через сутки. В охране заключённых стражникам помогали даже акулы. Двух отчаявшихся на побег буров, эти прожорливые твари тут же сожрали на наших глазах, едва несчастные беглецы достигли поверхности воды, вывалившись из пушечных люков. И мы с Дени, готовившие побег этим же путём, крепко задумались после разыгравшейся на глазах трагедии и решили повременить с самоубийством, хотя для этого и не было уже веских причин, ибо мы слабели день ото дня – болезни и сумасшествие наступали на пятки, и не лучше ли было одним махом покончить с недостойным человека существованием?
* * *
Море радовало глаз бирюзой, а свежий ветер ласково овевал лицо и грудь. Чайный клипер «Рваная рубаха» весело скользил по волнам, торопясь к берегам Франции в порт Марсель. Все африканские ужасы остались за кормой, и мы с Дени Торнадо вольными пассажирами смело вглядывались в далёкий горизонт и строили планы на будущее.
После того, как нам удалось умело распорядились частной собственностью моего друга, неприкосновенной при любых цивилизованных режимах, и продали дом в Дурбане, мы не только смогли оплатить проезд до берегов Европы, но и оставить некоторую наличность в виде камушков, припрятанных Дени в своё время про запас, рассчитывая на неё, как на стартовый капитал в начале нашей деятельности на новом континенте.
– Джентльмены, – донёсся с мостика до нас голос капитана клипера Анри Дюбуа, – не желаете ли спуститься в кают-компанию, чтобы за рюмкой бренди досказать удивительную историю ваших странствий?
– С удовольствием, капитан, – опередил меня Дени с ответом.
– У вас отличные напитки, – всё же польстил я радушному капитану.
Мы спустились в уже обжитое нами уютное прибежище старого морского волка, где, почти в домашней обстановке, неспешно потягивая бренди, не первый вечер рассказывали добродушному Анри о своём боевом прошлом.
– Собственно говоря, дорогой капитан, – продолжил я прерванный накануне рассказ, – вы уже слышали почти всё. Но если вам не наскучило наше бесхитростное повествование, то я поведаю о плавучей тюрьме «Розмари». Да, скажу я вам, условия содержания пленников там были поистине ужасны. Произвол стражников, болезни и мор, а, главное, полное отсутствие надежды на выживание косили наши ряды направо и налево. Кое-кто сходил с ума, и остальные завидовали этим несчастным. Ежедневная шлюпка, привозившая на понтон баланду и воду, да раз в неделю швартовавшееся корыто с новой партией обречённых, вот и всё, что напоминало нам о покинутом мире. Ни посещения врачей, ни инспекции представителей власти мы так и не дождались за всё время нашего пленения. Поэтому я мрачно смотрел в будущее, а Дени впадал в отчаяние…
– Ты отклоняешься от курса, – перебил меня друг. – Я скажу проще. Мы ежечасно думали о побеге, но силы наши таяли, а озарения так и не наступало. Три мили до берега одолеть вплавь еще представлялось возможным, но проклятые акулы делали этот путь непреодолимым. И всё же мы решились. Дик предложил захватить с собой чей-нибудь не слишком тяжёлый труп, чтобы на первых порах отвлечь им от себя прожорливых тварей и отодвинуть тем самым собственную смерть, а, возможно, и вовсе избежать её. Мысль была более чем оригинальной, но в нашем положении тихого помешательства явилась той соломинкой, за которую хватается не умеющий плавать.
– Ничего себе, соломинка, – несколько обиделся я за свой план. – Пока акулы занимались бы трупом, вырывая его друг у друга из зубов, вполне можно было бы избежать их последующей атаки. По крайней мере, повезло бы сильнейшему. Главное, нельзя было сразу терять голову, а там, глядишь, в полосе прибоя счастливчик сумел бы выброситься на берег с признаками жизни.
– Впервые слышу о столь дерзком до безрассудности способе усмирения акул, – удивлённо заметил капитан, – и если бы не видел вас перед собой живыми, то никогда бы и не поверил в возможность осуществления подобного плана. Правда, я не знаток повседневной жизни акул, – мило слукавил Анри, интеллигентно избегая спора о подводных пиратах.
– Мы, к счастью, не успели осуществить задуманное в горячке Диком, – поспешил разочаровать Дени капитана. – Мистера Блуда осенила новая идея, и он снял с наших душ грех самоубийства.
– Не надо так резко, Дени, – вставил я, – не начатое – не есть проигранное. Просто в то безысходное время мне помогло, как ни странно, ненужное знание закона, выведенного Хозяином об обострении классовой борьбы в любой обстановке. Лезет в голову всякая чушь, когда смерть обивает пороги.
– Вы верно заметили, дорогой Блуд, – поддержал меня капитан. – Когда мой клипер напоролся на рифы у берегов Цейлона, я, уже уходя под воду, вдруг вспомнил о забытом в каюте на видном месте кошельке и, знаете ли, очень расстроился.
– Человеческий мозг и продукт его деятельности – это неразрешимая загадка для его же обладателя, – согласился я и продолжил: – И так, все наше понтонное общество я разделил на две категории: класс имущих стражников и класс бесправных пленников. Согласно закона обострения, классы должны ненавидеть друг друга при любой расстановке сил и вести между собою непримиримую борьбу до победного конца угнетённых масс. Но если с ненавистью, хоть и не бурно выраженной, у нас все обстояло благополучно, то классовая борьба, вопреки требованиям закона, не велась, а если и имела место, то лишь среди самых отсталых гегемонов при раздаче баланды. Ощущалось полное отсутствие направляющей руки, и я задумался над созданием руководящей и направляющей партии. Горячо и с умом взявшись за дело, я сразу же ограничил членство в партии одним кандидатом, чтобы в дальнейшем не оголять ряды будущих борцов за нашу свободу и независимость. Буквально за считанные минуты я принял Дени в наши высшие эшелоны, рассказал о своём замысле и поделился властью.
– Без Дика на «Розмари» было бы совсем тошно, – вставил Дени и предложил очередной тост за мудрое устройство моей головы.
– И за её прекрасную память, – добавил капитан.
– Не стоит превозносить мои природные способности, – скромно возразил я, – но и от правды, как говорится, никуда не денешься при хорошей жизни. Я ведь хоть и туманно, но помню себя с рождения, а первый арест так и совсем ясно. Но не будем отвлекаться. Итак, нужно было классово обостряться в борьбе, чтобы привлечь к себе внимание стражников, а в последующем и береговое начальство. С этой целью мы с Дени решили затеять в трюме потасовку с вовлечением в рукоприкладство всех дееспособных обитателей плавучей тюрьмы. При достаточно буйном поведении колодника надзиратель, как правило, должен проявить здоровое любопытство и нагрянуть к возмутителю подневольного спокойствия для приведения последнего в подвластное состояние. Это известный закон любого воспитательного учреждения. А так как наведение порядка силой вызывает недовольство арестантов, тут-то и вступает в силу закон обострения борьбы, и следует несколько расстрелов на месте с последующим выявлением зачинщиков бунта. С главарями обычно разбирается высшее начальство, чтобы затем покарать их более сурово в назидание остальным оставшимся в живых.
– Опять голая теория, Дик, – сбил меня с мысли Дени. – Словом, уважаемый Анри, – обратился он к Дюбуа, – несмотря на риск, эта идея мне понравилась больше. Нас, как зачинщиков, если не убивали сразу, то долины были препроводить на берег к лагерному начальству, у которого Дик собирался требовать возможности встречи с представителем штаба генерала Митуэна майором Бобом Слеем, как секретный агент последнего.
– Естественно, – вмешался я, – Боб должен был вытащить нас из плена, если был ещё жив. А нам, после поражения партизанского движения, почему было бы не помочь, скажем, шотландцам в усмирении каких-либо матопо или ботоламо? Да и мало ли ещё неизученных племён в Африке!
– Совершенно справедливо, – одобрил капитан, – вполне разумное решение. И ваш английский приятель, естественно, помог вам выбраться из плавучего ада?
– Боюсь, что нет, – выпив, ответил я. – Скорее наоборот, после акции протеста положение наше стало еще более незавидным.
– Как же так, господа? – воскликнул поражённый капитан. – Неужели майор оказался полнейшей сволочью?
– Дело не в этом, – начал разъяснять Дени. – Всё проще. Когда мы с Диком затеяли потасовку, по плану задев кое-кого из сокамерников, стражники действительно вмешались, но, не утруждая себя разбирательством, прямо с палубы расстреляли десятка два арестантов через верхние люки, пригрозив оставшихся скормить акулам.
– А мы стали изгоями общества, – подхватил я. – Да к тому же, живучий Карлос призвал пленников покончить с нами раз и навсегда. Поэтому нам пришлось перебраться к пушечному люку поближе к доходягам. И хоть там было свежего воздуха побольше, зато отсюда уже никто не успевал к приёму пищи. Так наши бывшие товарищи обрекали своих вождей на верную голодную смерть. Да и спать мы могли только по очереди.
– Джентльмены, вы попали в жесточайший переплёт, – выразил соболезнование добрейший капитан.