тить лет». Ленин прочел, вздохнул и написал в ответ: «Я рад бы в рай, да…» (Только в 1922 году — «узнав от врачей, что такое раздвоение внимания вызывает сильное утомление и может снова ухудшить состояние здоровья Владимира Ильича, я попросила товарищей посылать ответы на записки Владимира Ильича мне, с тем, что я буду передавать их ему после заседания. На первом же заседании, не получая ответов и заметив скопление записок на столе секретаря, Владимир Ильич написал мне шутливую записку: «Вы, кажись, интригуете против меня? Где ответы на мои записки?» Пришлось отдать ему записки». Л. А. Фотиева)
Вынув часы в начале заседания, Ленин будет держать их весь вечер в левой руке — следит за временем выступления каждого докладчика. Оттого и записывает не только фамилию выступающего, но и время, когда предоставили ему слово. Позже установят строгий регламент («…1. Докладчикам 10 минут.
2. Ораторам 1-ый раз — 5, 2-ой раз — 3 минуты.
3. Говорить не > 2-х раз.
4. К порядку 1 за и против по 1 минуте…») А пока, заметив, что докладчик грешит общими фразами, Ленин говорит: «Тут, товарищи, не митинг; агитацией заниматься нечего, нужно говорить только дело». А если кто-нибудь попытается схитрить, выиграть время, попросив слово к порядку ведения, Ленин заметит: «Извините, это не к порядку, а к беспорядку».
Правда, не всякого докладчика удавалось унять. Иногда все-таки приходилось выслушивать. В этих случаях Владимир Ильич слушал не о чем говорит докладчик — здесь полезного не почерпнешь, — а как говорит. Лёнин назвал это занятие «размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях», написав однажды в ходе заседания страничку «Об очистке русского языка» («Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы?…Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?» Для себя написал, чтобы не терять попусту времени, а прочтут, эти. заметки много позже, разбирая бумаги Владимира Ильича…)
Короче, как можно короче, только по делу — все время напоминает Владимир Ильич: всякий раз в повестке заседания до сорока вопросов. Так и сегодня на очереди вопросы о финансировании заводов, изготавливающих военное снаряжение, и распределении спичек; о строительстве железных дорог для подвоза продовольствия — их так и называют: продовольственные железные дороги — и о создании фонда детского питания и об открытии столовых для детей…
Сегодня заседание Совнаркома назначено на девять часов. Сейчас откроется левая створка двери и в зал Совнаркома быстро войдет Владимир Ильич. Какие вопросы сегодня будут решены?
Нет, Владимир Ильич не выйдет из своего кабинета. Заседание Совнаркома сегодня, 30 августа 1918 года, не состоится.
Политику делают люди, и в ней есть сходное с обыденной жизнью: например, беда здесь тоже не ходит в одиночку.
«Лето 1918 года было исключительно тяжелое. Ильич уже ничего не писал, не спал ночей», — вспоминала Крупская. В мае голодом были охвачены Москва и Петроград, население всех промышленных центров Республики^ — «мучительным голодом», — подчеркивал Ленин. Недостаток топлива все пагубнее сказывался на работе заводов, железных дорог. Стремительно нарастала безработица. «Время не терпит: за непомерно тяжелым маем придут еще более тяжелые июнь и июль…» — предупреждал Ленин.
И мало этого. В середине мая Ленин говорил: «Мы присутствуем при таком положении, когда бушующие волны империалистической реакции, империалистической бойни народов, бросаются на маленький остров социалистической Советской республики, которые готовы, кажется, вот-вот затопить его…»
И мало этого. Восстание белочехов создало еще один фронт — чехословацкий. Кулацкие мятежи в Тамбове, Саратове, Ярославле. «…Всюду в деревнях раскол — беднота за нас, кулаки яростно против нас».
И мало этого. 6 июля убит германский посол Мир-бах, начался мятеж левых эсеров. Пришлось взяться за оружие против тех, с кем еще недавно отправлялись одним этапом, сидели в одних и тех же тюрьмах. Мятеж разгромлен, но это не из тех побед, которые радуют. Победа одержана, а с ней еще выше поднялась мера ответственности — ответственность единственной оставшейся в стране революционной партии. «Авантюра левых эсеров привела к чрезвычайному ухудшению положения Советской власти…» Германское правительство потребовало ввести в Москву для охраны своего посольства батальон немецких солдат. В требовании было отказано: «…правительство Советской республики никогда не упускало из виду, что есть пределы, за которыми даже самые миролюбивые трудящиеся массы будут вынуждены встать и встанут, как один человек, на защиту своей страны вооруженной рукой».
И мало этого. Участились террористические акты против советских работников. В конце июня эсерами убит редактор «Красной газеты» Володарский. А сегодня пришла весть из Петрограда об убийстве председателя Петроградской ЧК Урицкого, и туда по настоянию Ленина срочно выехал Дзержинский. После расправы над Володарским Владимир Ильич говорил: «Конечно, быть может, им удастся убить и еще нескольких активных деятелей Советской власти, но это только, укрепит ее в массах…»
Сколько уговаривали Владимира Ильича отказаться сегодня от выступлений на заводах. Звонили из Московского комитета — предлагали перенести на другое число. Упрашивала не выезжать в этот тревожный день из Кремля Мария Ильинична. Владимир Ильич все-таки уехал.
Заседание Совнаркома назначено на девять вечера. Уже десятый, а Ленина все еще нет, — это тревожно. Он выступает на заводе бывш. Михельсона. Но Ленин никогда не задерживается. А его все еще нет — и это очень, очень тревожно. Боже мой, да о чем же кричит эта женщина?
— Доктора! Доктора! — кричала одна из сотрудниц Совнаркома, вбежав в зал заседаний.
В тот день, когда произошло это трагическое событие, ты, мой коллега — репортер из года восемнадцатого, конечно же писал о нем на страницах газеты. Я же обращаюсь к тем же событиям спустя шесть десятилетий.
Могу представить себе — в тот вечер ты был на заводе бывш. Михельсона. Расположившись в гранатном цехе, где-то поближе к Владимиру Ильичу, ты вновь старался записать его выступление. И когда прозвучали сказанные в заключение слова: «У нас один выход, победа или смерть!», ты их записал, как все предыдущие, торопясь и не представляя, что спустя несколько минут они приобретут почти роковой смысл.
«У нас один выход: победа или смерть!» — закончил выступление Владимир Ильич, и его сразу же окружили тесным кольцом. А тебе лишь бы поскорее выбраться на улицу. Взглянул на стоящую неподалеку машину Ленина — и скорее в редакцию.
О случившемся узнал позже, когда понеслась страшная весть по коридорам редакции, заполнила все кабинеты. После одиннадцати ночи пришло обращение ВЦИК, оно пошло в номер, было передано по радио: «Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем.
Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина».
И с этих минут все твои мысли были прикованы к случившемуся, только к нему. Вместе со всеми ловил всякое известие о том, что говорят врачи, как чувствует себя Владимир Ильич. Наступал свободный час — ехал в кузове грузовика по Москве, раздавал в протянутый лес рук только что отпечатанный бюллетень о состоянии здоровья Ленина.
Спешил с одного митинга на другой, стараясь передать в газете то, о чем говорят люди. «Ты будешь жить, такова воля пролетариата», — единогласно постановили собравшиеся на рабочий митинг. «Предложение выразить соболезнование т. Ленину собранием отклонено, ибо т. Ленин в таком не нуждается и ему приятнее дела, чем выражение сочувствия».
Ты жил событиями, торопился рассказать о них, старался предугадать, какое они приобретут развитие… Я же обращаюсь теперь к тому, что давно уже из события стало фактом истории.
Тебя поражало: откуда нашлись эти люди, как смогли шагнуть за преступную грань, взяться за оружие, решиться на неслыханное — стрелять в Ленина! А нам всегда было известно: такие люди существовали.
Вместе с обращением ВЦИК ты читал бюллетень № 1 о состоянии здоровья Ленина на 23 часа: «Констатировано 2 слепых огнестрельных поранения; одна пуля, войдя над левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи, выше правой ключицы; другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области, имеются налицо явления внутреннего кровотечения…» И ты хотел проникнуть за эти строки, понять больше, чем было сказано в них, узнать то, что никому в ту ночь не было известно: справится ли, выживет ли Владимир Ильич. Мы же помним о том, что спустя 18 дней после покушения — 17 сентября 1918 года — Ленин вновь будет председательствовать на заседании Совнаркома.
О чем же рассказывать мне, решившему сегодня вести этот репортаж? Мой коллега, репортер из года восемнадцатого, писал о том, что случилось, — это было из ряда вон выходящим. И его конечно же не привлекало обыденное — зачем писать о том, что в порядке вещей. Но именно это — что было когда-то в порядке вещей, обыденные условия — и поражает теперь особенно.
Привычным для того времени, скажем, было то, что в этот тревожно начавшийся день, занятый множеством дел, понимая опасность выступления на митингах, — слишком взволнованно уговаривали его не выезжать из Кремля, чтобы не понимать, — Ленин успевает прочесть очередную жалобу. Начальник летучего отряда Московского военного округа Иванов-Кавказский отобрал письменные принадлежности, захватив при этом и стол, у начальника станции Бирюлево. Ленин посылает начальнику отряда обычную для себя телеграмму: «На Вас поступила жалоба, что Вы реквизировали письменные принадлежности, в том числе стол у начальника станции. Возвратите вещи тотчас. Пришлите свои объяснения по телеграфу… Требую лояльности к железнодорожникам».