Владимир Ильич любил обстановку в кабинете, в своей комнате, в квартире привычную, неменяющуюся, как будто в этом покое вещей — всегда на тех же местах — находил отдых от насыщенной разнообразными и многочисленными событиями жизни. А здесь, в Горках, все было утомляюще внове: изысканная мебель из карельской березы, на каждом шагу венецианские зеркала в золоченых рамах, хрустальные люстры, ковры, зимний сад. В своем кремлевском кабинете, увидев, например, что подле письменного стола расстелили медвежью шкуру, он мог потребовать: немедленно уберите эту роскошь. В Горках же, в этом бывшем барском доме, не позволял ни себе, ни кому другому что-либо менять в обстановке: видел в Горках не свою, пусть и временную, дачу, а государственный санаторий. И спустя уже немало времени, давно привыкнув к Горкам, писал Надежде Константиновне: «…отдыхаем на «нашей» даче по воскресеньям», не забывая при этом заключить в кавычки местоимение, как бы произнося его с улыбкой отрицания.
«Обстановка была непривычная, — писала Крупская. — Мы привыкли жить в скромных квартирках, в дешевеньких комнатах и дешевых заграничных пансионах и не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет и умер; в ней и поселились. Но и маленькая комната имела три больших зеркальных окна и три трюмо». Окон было так много, что Надежда Константиновна даже ошиблась в подсчетах: в этой комнате четыре зеркальных окна.
А с началом октября дали себя знать холода. Из окон нещадно дуло, отопление работало плоховато. И решили разжечь камин — внушительный, облицованный мрамором камин на площадке второго этажа. А вскоре — было это часов в десять вечера — Владимир Ильич услышал встревоженные голоса, какой-то шум и возню на чердаке. Разволновался: что происходит? Успокаивали, стараясь убедить, что все благополучно, а на потолке между тем над камином все больше расползалось пятно, проступала вода. И, не слушая уговоров, Ленин отправился на чердак.
Там тушили пожар. Камин, при всей своей роскоши, оказался фальшивым: на месте дымохода проходила деревянная балка. Она и загорелась. Снизу штукатурка потолка, а сверху насыпанная на чердаке земля не давали пламени разойтись, но тлела балка сильно, и, сколько ни лили воды, дым продолжал идти. Увидев все это, Владимир Ильич укоризненно покачал головой: «Плохие хозяева, что недосмотрели». Ушел к себе.
А тлеющую балку все продолжали заливать. Вскоре обвалился потолок подле камина, устроили наводнение в двух соседних комнатах. Предстоял ремонт, и Ульяновы перебрались в северный флигель — там у прежних хозяев жила прислуга.
Ленин занял опять же самую маленькую комнату на втором этаже, чуть большие — Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Но зачем вообще отапливать в холода такой большой дом, не проще ли жить во флигеле? Так утвердилась одна из первых горкинских привычек: летом располагались в большом доме, когда же наступала пора топить печи, перебирались во флигель. А там, где утверждаются привычки, начинается, как известно, налаженная жизнь.
У Ленина были свои четкие представления об удобствах: они должны способствовать работе без помех. Кремлевская квартира — в двух шагах от зала заседаний Совнаркома, кабинета, библиотеки; прекрасно, можно не терять ни минуты даром.
Вот и в Горках поставили три чашки, три тарелки, три подставки для яиц — все это на самом краю полированного обеденного стола, раздвинув который можно усадить сто двадцать персон. И так же во всем остальном словно выбрали сообща такой угол зрения, вне которого оставалось все, что противоречило принятому в семье образу жизни.
Не обходилось, конечно, и без казусов: «…чернила у меня, как видите, дрянь: пришлите, пожалуйста, маленькую баночку хороших, для наливного пера…» Или же: «Конверты присланы мне неслыханно дрянные, все расклеиваются. Клей тоже дрянь. Пришлите, пожалуйста, клея получше»,
«…Прошу еще конвертов побольше. И бумаги немного», — писал в Москву, лишь расположившись, казалось бы, на отдых.
И никогда не прерывал связь с Москвой, часто досадуя на плохую работу телефона.
«Провод и до сих пор работает из рук вон плохо: 50 верст хуже 600–750, Петроград и Харьков!!
Похоже, что организация и дисциплина в деле телефонной связи из рук вон плохи».
«Еще и еще раз обращаю Ваше серьезное внимание на безобразия с моим телефоном из деревни Горки».
А от исправной работы связи между тем зависело многое, очень многое. Светлой июньской ночью девятнадцатого года Ленин получил в Горках сообщение с фронта: «Опасность угрожает Петергофу. С его падением Питер висит на волоске. Для спасения Питера необходимо тотчас же, не медля ни минуты, три крепких полка».
И, не медля ни минуты, Владимир Ильич передает из Горок:
«8/VI, 2 1/2 часа ночи.
т. Склянский! Только сейчас получил телеграмму… Надеюсь, Вы уже дали распоряжение (необходимо!крайность! 1/2 или 2/3, т. е. 2 полка с Архангельского фронта, 1 с Восточного)…»
И в ту же тревожную ночь еще одно распоряжение из Горок:
«Помочь Питеру необходимо с Восточного фронта.
Приеду завтра.
Ленин».
Утром Владимир Ильич вернется в Москву, а помощь Питеру для его спасения необходимо было оказать в ту же ночь. И Ленин требует безукоризненной работы телефона: «…подтвердить: чтобы всегда был в исправности».
Дмитрий Ильич Ульянов писал, что Ленин «не ездил на дачу, если не было связи с Москвой». Оказавшись в Горках на первом этаже большого дома, не забудьте взглянуть на телефонный аппарат в деревянном футляре с ручкой, которую приходилось крутить, порой ожесточенно, чтобы получить соединение. Кто скажет теперь, кто подсчитает, сколько часов провел Владимир Ильич подле этого аппарата, диктуя, спрашивая, вновь вызывая Москву, чтобы продолжить прерванный помехами разговор. Несколько сот ленинских записок, распоряжений, запросов было передано отсюда…
Постепенно, как писала в воспоминаниях Надежда Константиновна, Горки «были «освоены», «приспособлены» к деловому отдыху. Полюбил Ильич балконы, большие окна».
Да, Ленин полюбил Горки, и самое красноречивое свидетельство того: начал уговаривать окружающих воспользоваться этим прекрасным местом, непременно отдыхать здесь же. В свой первый приезд писал в Москву: необходимо устроить поездку Цюрупы в Горки: «…здесь есть 1 большая чудесная комната, отопление; когда мы уедем, надо найти Цюрупе кухарку и здесь можно устроить санаторий для наркомов». И звал Горького:
«Дорогой А. М.!
Приезжайте отдохнуть сюда — я на два дня часто уезжаю в деревню, где великолепно могу Вас устроить и на короткое и на более долгое время».
…Осенью восемнадцатого года, первый раз приехав в Горки, сразу же взялся за работу. Была у Ленина-руководителя такая черта: обращая внимание окружающих на необходимость заняться неотложным делом, чаще всего брался за это дело и сам. Собираясь на отдых, писал советским полпредам о необходимости откликнуться на выступления Каутского, который занимается теоретическим опошлением марксизма. А устроившись в Горках, начал работать над книгой «Пролетарская революция и ренегат Каутский».
Вскоре Владимиру Ильичу доставили материалы, которые он просил, привезли из Вены только что увидевшую свет брошюру Каутского «Диктатура пролетариата». Ленин прочел ее и оставил на полях пометки, надписи, подчеркивания — на 50 страницах, а их всего-то 64 в брошюре. Все складывалось к тому, чтобы этими, еще нехолодными днями в осенней тиши Подмосковья не торопясь, как говорится, в свое удовольствие заняться задуманной работой. Но тогда надо было бы отвлечься от событий, происходящих в мире. А в Германии поднималась революционная волна — все яснее, все стремительней.
На пятый день пребывания в Горках, 1 октября, писал в Москву: «Дела так «ускорились» в Германии, что нельзя отставать и нам…» Настаивал, чтобы завтра же собрали самое широкое, соединенное собрание, которое примет резолюцию: «Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим…» И просил, буквально умолял, чтобы прислали из города машину, разрешили выступить на этом собрании («…мне дайте слово на 1/4 часа вступления, я приеду и уеду назад…»). Владимиру Ильичу отказали, не желая нарушать режим необходимого для него отдыха. И хоть знал наверняка, что машина из города не придет, весь день провел у дороги, ожидая и надеясь: «А вдруг пришлют?»
Вот она, обсаженная старыми, в обхват, деревьями, дорога из Горок. Осенние, гонимые ветром потоки дождя хлещут по ней. И Ленин, терпеливо ожидающий машину. Давно ли, выступая на IV Чрезвычайном съезде Советов, называл Брестский мирный договор архитяжелым, насильственным, позорным, поганым, похабным, унизительным и в то же время доказывал необходимость его ратификации. А впервые увидев массивную папку, в которую заключили немцы текст Брест-Литовского мирного договора, заметил: «Хороший переплет, отпечатано красиво, но не пройдет и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа…»
Какой же поразительной силой исторического предвидения надо было обладать, чтобы спустя семь месяцев — всего лишь семь! — полностью подтвердилось сказанное: революционные события в Германии снесли кайзеровскую империю вместе с ее договорами.
А машины не видно, и Ленин терпеливо ждет ее на дороге под потоками осеннего дождя…
Казалось бы, можно продолжать без помех работу над книгой. В те дни Крупская писала: «Владимир Ильич поправляется понемногу, легкое совсем зажило, плечом тоже начинает двигать, хотя надо еще понабраться силёшки. Работаем вовсю».
Но вскоре Ленин снова прервал начатое: «…ввиду того, что моя работа затягивается, я решил просить редакцию «Правды» дать место краткой статье на ту же тему». Статью «Пролетарская революция и ренегат Каутский» закончил 9 октября.
А как же рукопись? Отложена до лучших времен? Нет, находил время, продолжал работать. И вскоре закончил — меньше чем через месяц — книгу «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Последние строки, как вы помните, — «Заключение, которое мне осталось написать к брошюре о Каутском и о пролетарской революции, становится излишним» — написал 10 ноября восемнадцатого года, после того как пришло известие о победе революции в Германии.