Он был на корабле. Стоял на высокой палубе и смотрел на приближающийся берег. Больная рука гротескно вытянулась, свесившись за борт. Пальцы причесывали быстрину в трех палубах ниже. Блаженное ощущение. В море его опрокинул частый и тяжелый стук, и он вскочил в кровати, слегка дезориентированный. Потер глаза и бороду и поплелся к двери, волоча за собой по полу край ночнушки.
— Слышу-слышу. Уже иду.
Он открыл дверь и обнаружил, что за ней переминается с ноги на ногу грузный Чапек.
— Быстро, один пропал. Мы должны его найти. Вы должны помочь.
— Что, кто, кто пропал?
— Один из них.
— Из кого?
— Хинц и Кунц. Наверху, — он показал пальцем и пошаркал прочь.
Гектор запутался еще сильнее, услышав такое пренебрежительное прозвище.
Профессор знал, что «Хинц и Кунц» — обозначение простолюдина, вернее, пары простолюдинов, появившееся в одиннадцатом веке и все еще ходившее в уличной речи. Он подумал спросить, почему этих весьма непростых созданий нарекли именно так; вместо этого только уточнил:
— То есть Былые? — впервые применяя и смакуя это название.
— Кто? — переспросил Чапек раздраженно.
— В том вашем письме говорилось, что в Африке их зовут Былыми.
Чапек не представлял, о чем речь, и уставился подергивающимися глазами. Потом бросил попытки понять и рявкнул:
— Одевайтесь, нужно его отыскать. Встретимся наверху.
Какая-то частичка Шумана уже пробовала этот инцидент на роль смертельного удара по его лондонскому путешествию. Другая же наслаждалась драмой, и он споро оделся. Он — Шерлок Холмс, и игра началась. На верхнем этаже Чапек более чем удовлетворительно исполнил доктора Ватсона. Метался перед двумя кроватями. Тараторил и переживал. Даже не заметил, что оставшийся Хинц следил за его повторами туда-сюда, как зритель теннисного матча. Это придавало происходящему жутковато комичную атмосферу. Пустая кровать стояла незастеленной и кричала о побеге.
— Мы обшарили каждый дюйм этого этажа. Должно быть, он спустился.
Шуман кивнул.
— Нельзя, чтобы его видели, его нужно все время скрывать. Если мы потеряем пациента, последствия будут страшными.
Гектор догадался, что подобная реакция рождена страхом директора перед Химмельструпом и его новоучрежденным ведомством. Наставали странные и беспокойные времена. Массовые скопления мысли были тревожными и упрощенными, настораживали Шумана. Он уже замечал неприметный значок на лацкане Химмельструпа; в последнее время такой попадался на глаза все чаще и чаще, и Гектор знал, что значок этот означает новомодные политические убеждения. И если Химмельструп — их образец, то будущее Гектора в этой стране рисовалось в мрачных красках.
— Куда же он мог деться? — суетился Чапек.
— А вы спрашивали Хинца? — поинтересовался Шуман. — Он ведь уже с нами заговаривал.
Чапек взглянул так, будто Шуман сошел с ума. Под его паникой росла ярость.
Гектор молча подошел к Хинцу и тихо обратился к нему, надеясь, что пророненное вслух просторечное имя не ухудшит положения.
— Куда, по-твоему, ушел твой друг? — спросил он деликатно.
Черная фигура на кровати слегка шелохнулась, а затем очень старательно взяла простыню, подоткнутую у пояса, и натянула себе на голову, одновременно сползая, чтобы спрятаться под ней.
Чапек, наблюдая за этим, покачал головой и начал распределять группу посвященных. Рассылать по этажам.
— Гектор, бросьте вы его, пойдите с Мунксом и обыщите первый этаж.
— Нет, — сказал Шуман, — я осмотрю территорию, — он-то понял, что ему передали, и теперь торопился действовать.
— Хорошо, Мункс, поди с ним, вы обыщите территорию.
Снаружи холодало, и дыхание изгибалось в ледяном воздухе белыми облачками. Свет из окон выхватывал клубы пара и драматизировал их в темнеющем саду.
Гектор показал перед домом, и Мункс приступил там к поискам. Начал заглядывать за деревья и на ветки.
— Не там, — крикнул Гектор, пуская волну пара в озадаченного медбрата. — Он у земли, ищите отпечатки на инее.
Теперь он и в самом деле почувствовал себя Холмсом — озвучивал догадки и раздавал приказы прямиком из книжек. Сам же обошел сад к заднему двору. Стоило пройти всего несколько метров, как он увидел следы, ведущие от черного хода к небольшой яблоневой роще. Дошел по ним до темнейшего уголка сада, к вороху собранной дворниками листвы.
Распинал листья и нашел место, где почву царапали и разгребали.
— Мункс, — позвал он, — Мункс, он здесь!
Мункс примчался опрометью и чуть не запнулся о садовые вилы. Чертыхнулся и поднял их.
— Вот, — показал Шуман.
— Да, профессор, — отозвался с одышкой медбрат и начал копать прямо вилами.
— Нет, не этим же, вы его убьете.
Шуман оттолкнул Мункса и принялся разрывать почву руками. Почувствовал, как под его потугами шевельнулся Кунц, почувствовал, как тот пытается закопаться глубже.
— Помогайте же! — воскликнул он.
Оба стояли на коленях, скребли и сгребали сырую подмороженную землю. Ухватились за пижаму и начали вытягивать хрупкую фигурку из неглубокой могилы. Кунц трепыхался и тянулся прочь, как капризное дитя, которое силится вырваться от воли не в меру заботливых родителей. Высвобожденный из-под земли, он бросил всякое сопротивление и повис в смирительной хватке. Гектор быстро поискал на теле раны. Их не было, так что он обмахнул Кунца и выбрал из пижамы листья и сучки. Былому помогли дойти до черного входа. Гектор прислонил его к стене и приказал медбрату пройти вперед и убедиться, что путь чист.
Дождавшись отмашки, он протолкнул Кунца в дверь и бросился с ним к лифту. На случай, если они натолкнутся на забредшего сюда любопытного пациента, Мункс закутал Былого в один из непромокаемых плащей, висевших за дверью.
На верхнем этаже они встретили остальных поисковиков, замерших на месте при виде такого зрелища. Крошечный ухмыляющийся профессор-еврей в халате и мокрых ковровых тапочках подпирает высокое, угрюмое, черное чучело в мешковатой и заляпанной пижаме. Из ушей, носа и других мест, куда Гектор достать не смог, у Кунца торчали мокрые листья.
Хинц медленно подполз к краю кровати и поднялся; он был выше, чем представлял себе любой присутствующий. Пересек комнату, точно марионетка, обмакнутая в мелассу. Руки вытянулись перед ним, придавая вид лунатика. Он остановился перед нелепой парочкой и опустил руки, чтобы схватить Шумана за дрожащие ладони. Больше никто не двигался; комната застыла. Хинц склонил голову и уставился на завороженного Шумана. Медленно поднял пойманную руку и положил на свое заскорузлое сердце. Кунца же игнорировали, и он просто торчал вялым, потерянным и отвергнутым. Хинц начал говорить, сгребая полузадушенный выдох в обессиленный голос. Обращался он исключительно к Гектору.
— Дыхание агнца, — сказал он.
Чапек сиял.
— Химмельструп очень вами доволен — вернее, доволен нами, что мы уладили потенциальную катастрофу. Лондонская поездка одобрена, можете отправляться на следующей же неделе. Его ведомство оплатит проезд. Ввиду возраста и здоровья я убедил их выслать вас первым классом.
Гектор благодарно, но еле заметно поклонился и начал прихорашивать бороду.
— Я, конечно же, исполню свои обязанности с усердием и заботой, чтобы окупить каждый вложенный в меня и это предприятие пфенниг.
Ему почти можно было поверить. Нисколько его не заботил несчастный Химмельструп со своими бюрократическими иерархиями. Шуман намеревался промотать как можно больше денег. Его дни сочтены, и он выжмет каждое мгновение удовольствия и радости из привалившего случая. Однако и задача интересовала его искренне, и он намеревался довести тайну до удовлетворительной разгадки.
Неделя минула быстро. Перед отправкой он еще дважды навещал Былых. Новых слов уже не звучало, зато неотступно чувствовалась какая-то связь с Хинцем. На обгорелых губах древней статуи иногда мерещилась слабая улыбка, но Шуман отмахивался от нее как от самовнушения.
Самым незаурядным открытием из последнего визита было физиологическое. Один из врачей верхнего этажа привлек его внимание к коже на шее Хинца. Вначале Шуман думал, что смена окраски — лишь обман света. Но при ближайшем рассмотрении она оказалась новым слоем здоровой кожи. Розовизна выглядела аляповатым воротником или пьедесталом между тьмой и возрастом тела и головы. Доктор рассказал, что лоскуток регенерировавшей кожи есть и на спине Кунца, и он распространяется. Пошутил, мол, к возвращению профессора они уже вырастят двух новых людей. От мысли об этом на выходе из палаты пробежали мурашки по спине. На полпути к лифту настигло воспоминание — интенсивное дежавю. Он обернулся к двойным стеклянным дверям, пока доктор поворачивал ключ в недавно врезанном замке. Шуман поднял руку, словно хотел остановить его. Но доктор ничего не заметил. Закончил свое дело и ушел. Момент сошел на нет, и Гектор опустил руку. После недолгой паузы, потраченной на попытки распробовать невидимое, он вернулся к лифту и началу путешествия, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь.
Шуман упивался каждым мгновением поездки в Лондон, особенно в первом классе. Шел второй день его пребывания в соответствующем отеле на Стрэнде, и он ожидал в баре «Ватерлоо», готовый принять указания от лондонского агента Химмельструпа, мистера Комптона. Того, кто изначально и прислал вести, что где-то здесь держат другую находку. На часах было 12:47, и Гектор решил допить свой «гибсон», пока приспешник Химмельструпа не прибыл и не бросил на дообеденный коктейль неодобрительный взгляд. Как раз закусил пропитанной джином луковичкой, когда в бар вошел увалень в дождевике. Не могло быть сомнений в том, кто это. Гектор поднялся и подошел к агенту, который отряхивался, как мокрый пес. Час спустя тот ушел; Гектор получил все нужные сведения, новую чековую книжку и неограниченное время на расследование и доклад. Все это имело величайшее значение, но казалось маловажным в сравнении с насущным и животрепещущим делом отложенного обеда. График Шумана был распланирован с огромной аккуратностью и отводил времени не больше необходимого на неторопливую трапезу и сон перед оперой и легким поздним ужином. Завтра Шуман уже приступит к расследованию всерьез. И он был более чем готов встретиться с британским Былым — пациентом 126, как его называли, — и его опекунами за рекой, в Сент-Джордж-Филдсе.