Чашу яда сам да вкусишь! Спасение ее души. Чашу яда сам да вкусишь.
Глава тридцать четвертая
Он был у всех на устах. Куда бы Шоле ни шла. Герой Ворра, тот, кто сражался и выжил в ужасной битве. Спаситель города. Как же она гордилась.
Ей отчаянно хотелось увидеться с Измаилом, услышать все подробности из его уст, когда те не заняты более рьяным трудом. Был день его возвращения. Его первый день в городе, и она тосковала. Не могла уснуть из-за ожидания. Всю ночь выслушивала его поступь на лестнице. Воображала, как он прокрадывается в ее новую спальню с обувью в руках, как прежде. Стараясь не опуститься всем весом на скрипящую половицу. Эта Сирена станет держать его при себе. Удушит своим вниманием. Однажды Шоле ходила увидеть ее, пока его не было. Измаил упоминал о ее поездках в приют слепых. Каждую первую пятницу месяца она наносила туда визит с финансовыми дарами. «Благодетельница наша», — говорил он, и еще «слепая ведет слепых». Оба смеялись над ее причудами.
Пришел день очередного ее визита, и Шоле уже была на месте в сопровождении двух попрошаек, с которыми сдружилась у ворот в старый город. Она пообещала одарить такой суммой за час, какой они не заработают за день, если они пойдут с ней в эту пятницу. Белыш с сестрой согласились. Все трое поджидали у боковой двери клинического отделения в приюте для слепых. Шоле не хотелось упустить возможность, так что время она подгадала тщательно. Купила спутникам лимонное мороженое в бисквитных рожках. Редкое угощение для профессиональных попрошаек, отдававших всю свою добычу отцу. Теперь они торопились съесть лакомство раньше солнца. По рукам уже бежала липкая вода. Изнанку горла хватал холод.
Мимо проплыла сиреневая машина, и Шоле ожила. Это была ее затея, ее власть, все это не имело никакого отношения к Измаилу. Он никогда не узнает, никогда не увидит, что она сейчас делает. Он сидел в блаженном неведении на другой стороне города.
— Сейчас, — сказала она и схватила Белыша за рукав, подталкивая его с сестрой через тропинку к маленькой очереди у двери в клинику. Столь внезапно было движение, что вкусный лед вылетел из рожка сестры и мгновенно растаял на раскаленной мостовой. Обездоленная девочка не знала, что произошло и куда делось угощение, и горестно довольствовалась тем, что сосала промокший бисквит.
Когда шофер поставил машину прямо перед входом, Сирена проплыла в приют. До Шоле и липких детей в очереди ожидали еще пять человек. Все требовалось сделать как положено. Ей уже нужно было стоять у стойки.
— Не трогай их, иначе они еще больше заразятся, — громко сказала Шоле ошарашенной девочке. — И тебе вообще никого нельзя трогать, сама знаешь, что случилось вчера. Несчастная женщина, она всего лишь хотела тебе помочь.
По очереди прошла дрожь. Белыш повернулся к даме.
— Вы говорите о Касании, фройляйн? — вежливо спросил он.
Никто не произносил этого слова вот уже два года. Ужас перед Касанием — заразой Фанг-дик-кранк — стерся из памяти. Изгнали из бесед и мыслей. Некоторые в очереди оглянулись на женщину со странными шрамами и на слепых детей, в том числе девочку вовсе без глаз.
— А ну цыц, этого никто не должен слышать.
— Но мы не…
Твердая рука заткнула Белыша, притворяясь, будто промокает ему лицо мокрым платком.
— Цыц, иначе нас услышат.
Услышать люди как раз и услышали, и быстро скрылись. Шоле неспешно прошла в начало очереди, по-матерински подводя несчастных слепых найденышей. Встала у приемного стола, как раз когда Сирену препроводили по первому этажу к лестнице. Все глаза были прикованы к проходившей даме. Шоле заметила за спиной сестры Белыша поднос с инструментами из нержавейки. Пока никто не видел, быстро опрокинула его и вернулась в озабоченную позу, когда тот стеклянно рухнул на затертый пол. Девочка жутко подскочила и ударилась в слезы. Белыш запаниковал и приготовился бежать. Шоле присела перед ними, утишая тревогу. Сирена мгновенно сменила направление и подошла к отчаянной сцене.
— Несчастное дитя, — сказала она. — Ты ни в чем не виновата, не переживай, не переживай.
Шоле потрясла ее краса. Со слов Измаила ей представлялся кто-то старше, суше, без этих зрелищных глаз.
— Вы в порядке, дорогая моя? — спросила она у Шоле, а идеальные очи считывали каждый шов и морщину на изборожденном лице.
— Да, мэм, — сказала Шоле, мгновенно ее возненавидев.
Добрые руки успокаивающе опустились на детей — так, как двигаются только слепые или бывшие слепые. Реакция была незамедлительной. Руки словно сняли весь ужас.
— Это ваши дети? — спросила Сирена, зная, что нет. По крайней мере, не по рождению. Смуглая кожа Шоле не шла в сравнение с конголезской чернотой малышей.
— Нет, мэм. Я нашла их на улице и решила, что им требуется лечение.
— Чудесно, какая доброта. Нам нужно больше таких, как вы, — сказала Сирена и затем — другим голосом и с другой скоростью — подозвала санитара. — И да, вы правы, лечение им требуется.
Она сказала пару слов санитару, затем обратилась к детям.
— Хотите есть?
Оба закивали, и Шоле впервые стало стыдно.
— Эта милая женщина о вас позаботится.
— Но нам еще нужно просить деньги для семьи, — нервно ответил Белыш.
Сирена напряглась, а затем еще добрее сказала:
— Об этом не волнуйтесь, я дам вам денег для семьи.
Санитар, тоже умевший подступиться к детям, увел их из отделения клиники. Тогда Сирена обратила все свое внимание на Шоле.
— Вы будете не из их семьи?
— Нет, мэм, — будь это так, Шоле боялась бы за себя. Во властном взгляде Сирены стояло леденящее и бесконечное выражение. Она боялась этой женщины, о которой наслушалась столько всего, что теперь казалось бессмыслицей. Эта встреча была ошибкой, ей хотелось убраться как можно дальше. Сирена открыла сумочку и достала две банкноты. Вложила ей в ладонь.
— Это вам, — с этими словами она снова взглянула на работу Небсуила, и Шоле испугалась, что она распознает его подпись, как на лице Измаила, изобличит ее и подвергнет величию своего наказания. Взамен Сирена улыбнулась искренней и многогранной улыбкой, полной тепла. — Это вам, за доброту. Дальше о них позабочусь я, — она пожала Шоле руку и прибавила: — Прощайте, дорогая моя.
Шоле отпустили, и ее злость и ненависть только обострились, когда она ушла. Ранее неведомая ей материнская гордость гневно отпрянула от такого обхождения. Приют слепых она покинула, барахтаясь в омуте презрения, унижения и тоски.
К темноте она приняла твердое решение отнять его у этой высокомерной суки. Шоле отвращала сама мысль об Измаиле, отданном на произвол странных сексуальных прихотей Сирены. Он порассказал об аномальных аппетитах, какие ему приходилось утолять, и о том, что он искал возможности сбежать. Что ж, вот она и представилась. Измаил стал самостоятельным человеком, весь Эссенвальд лежит у его ног. Надо только вырваться из голодной хватки этой страстной женщины. Шоле напугала ее очевидная способность к любви. Об этой черте он не упоминал никогда.
Ей не стоило беспокоиться. Дом Сирены был хрупок.
Измаил увидел их, как только подошел к машине. Эти глаза, способные на многое, не умели лгать, и выражение в них сейчас было противное тому, чего он ожидал. Тому, что заслужил. Радостное восхваление его гения осталось позади в тот же миг, когда он сел и за ним закрылась дверца. Звуки снаружи приглушились и отскочили от обивки безразличного салона.
Он не мог поверить в холодность Сирены; такая вызывающая и ужасно несправедливая. Даже Гертруда выказала в машине по пути домой больше тепла. Не этого он ждал. Несколько дней он находился в страшном волнении и тревогах. Чуть не погиб, потрудившись во славу города. Города, который питал закрома Сирены и ее семьи. Он вернулся с победой, и все чествовали его оглушительный успех. Но она смотрела на него как на незнакомца.
Атмосфера в машине неуклонно близилась к ледниковой. Когда они добрались до дома, все уже молчали. Попытки Гертруды поднять настроение падали на бесплодную почву. Замечал он и то, как шофер стрелял надменными взглядами в зеркало заднего вида.
Слуги и то приняли его с большим радушием и торопливо внесли сумки.
— Гуипа, думаю, Измаил в настроении для ванны. Наполни-ка для него, пожалуйста, — сказала Сирена, затем обернулась к друзьям.
— Я вернусь меньше чем через час, — она чуть улыбнулась и покинула прихожую. Гертруда зримо смешалась.
Измаил же был в ярости.
— Какая муха ее укусила? — рявкнул он после ее ухода.
Гертруда пропустила вопрос мимо ушей.
— Буду ждать в библиотеке, когда ты освободишься, — сказала она.
Снова им пренебрегли. Он схватил шляпу и протопал по лестнице в ванную. Гертруда печально проводила его взглядом и покачала головой. С самого возвращения он ни разу не спросил о Ровене.
Он отмокал в огромной ванне, злился и репетировал всевозможные ядовитые нападки. Кипел под белой пеной обеззараживающего мыла, так многозначительно выложенного для него. Примерял злобные взгляды и душераздирающие нотации о ее несправедливости и бесчувственности. Пальцы на руках и ногах поджимались и скребли эмаль, а выражения становились все более жесткими и личными. «Как она посмела», — чуть не проронил он вслух. После всего что он для нее сделал. Если б он мог обратно вырвать зрение из слепой суки, так бы и сделал, чтоб она молила о пощаде. На клятых коленях. Он выпил виски, пристроившийся у локтя, и бессильно пнул по воде.
Сирена же убеждалась во всех нестыковках, обнаруженных во время описи. В сотый раз перепроверяла, что это не ошибки: просчеты в ведении расходов или ненароком пропавшие драгоценности. Объективно измерив жизнь через лигатуры имущества, она смогла занять далекую моральную высоту. Точку, откуда обозрела ранее не подвергавшийся сомнениям механизм своей любви к Измаилу и их жизни вместе. Она увидела, что многое из внешне искреннего континуума на самом деле склепано обстоятельствами. Их ежедневное равновесие было никаким не равновесием, а асимметричной выдумкой, державшейся исключительно на ее вере. Пропавшие предметы окончательно склонили весы ее перекошенной перспективы, их призрачное тяжелое волнение взломало иллюзии.