— Ну хорошо, вы победили, я не расскажу о вас Мете.
Тут же они разошлись, вернули прежние позы, словно просто отмотали пленку.
— Хорошо. Тогда нам не придется уходить. Мы хотим оставаться поближе к тебе, — сказал Сет так, словно перед продолжением речи не брал паузу даже на то, чтобы перевести дыхание или задуматься.
— Иногда вы точно дети малые, — рассердилась Гертруда.
— Мы не испытывали это состояние, — сказала Лулува.
Гертруда выслушивала сарказм в пощелкивающем стрекоте речи, но поняла, что его там не существовало.
Через два дня без объявления явилась Сирена. К ее величайшему удивлению, дверь открыла Мета.
— Здравствуй, Мета, не ожидала тебя здесь найти. Как ты, дорогая моя, после всех этих ужасных происшествий?
— Очень хорошо, мадам, — отвечала Мета.
Сирена что-то уловила в куцем ответе и языке тела, что мигом ее заинтересовало.
— Гертруда дома?
— Да, мадам.
И снова что-то сквозило в том, как крошечная фигурка перекрывала дверь.
— Тогда мне можно войти?
— Конечно, мадам, — и она сдвинулась с места.
Гертруда слышала звонок и голос Сирены у дверей и поспешила встретить подругу в коридоре. Они обнялись, улыбнулись и рука об руку направились в студию, оставляя Мету придерживать дверь против света внешнего мира. Та никогда не ощущала ревности по-настоящему, так что эта горечь поднялась в ней незнакомо и непроизвольно. Она закрыла дверь и подошла ближе к тому, что говорилось.
— Да, мы с Метой крепко ладим. Она поддерживает меня в эти трудные времена.
— Трудные? — невпопад переспросила Сирена. Гертруда пропустила это мимо ушей и продолжала.
— Мы планировали, чем займемся по возвращении Ровены.
Она повела рукой, словно подразумевая, что Мета поблизости. Та увидела это снаружи и поспешила к дружественному охвату. Сирена тоже это заметила. Ничто не ускользало от зорких умных глаз и незрячего прошлого, проведенного за угадыванием расположения по интонации. Сколько человек присутствует рядом, пока говорит только один?
— Сюда, дитя, — скомандовала она подошедшей Мете. Которая была только на середине комнаты.
— Теперь она здесь, Гертруда, можешь продолжать.
— Э-э… я говорила, что мы планировали… планировали…
— Ты ее все еще не видишь.
— Что…
— Ты ее не видишь, верно?
Гертруда запаниковала, ее глаза прокатились по комнате.
Мета молча двинулась к ней и коснулась ладони. Та тут же схватилась, опустила взгляд и несколько успокоилась.
— Мы… Мы…
— Что происходит? — Сирена потребовала ответа уже не так дружелюбно.
Гертруда струхнула и лишилась дара речи под натиском вопроса.
— Прошу вас, мадам. Госпожа Гертруда может меня отчасти слышать и видеть, когда держит за ладонь.
Сирена смотрела на парочку, отчаянно схватившуюся за руки, на свою подругу, переводившую умоляющий взгляд с нее на служанку, что с беспокойством и восхищением взирала на свою хозяйку. Сцена прямиком из мелодрамы или мрачно-сентиментальной викторианской картины. Сирена поперхнулась подавленным смешком.
— О чем вы? — спросила она равно театральным голосом.
— Это правда, я могу ее воспринимать, только когда мы касаемся. И то лишь как позабытую мысль, — сказала Гертруда. — Ты ее видишь?
— Я вижу вас обеих, и картина выходит чудная. Измаила готовят к казни. Твоей дочери нет и следа. Ты не выходила из этого дома несколько недель, а теперь я нахожу вас вдвоем, словно сбрендивших старых дев в грозу. Да что у вас за игры?
Сирена не собиралась оглашать такую тираду. Но сказалось напряжение из-за суда, проступавшего из будущего во все более и более леденящих душу подробностях. А Гертруда ни разу не связывалась с ней и не навещала Измаила.
Глава сорок вторая
Они пришли за Гектором. Воскресным утром в Уайтчепел вошли Комптон и еще трое, маскируясь и сливаясь с ордами, привалившими на рынки Петтикот-лейн и Клаб-роу. Очередная компания зевак в поисках хороших цен, гостинца в последнюю минуту до Рождества. Пересекают границы и века, чтобы поторговаться с библейцами и жидами и урвать что по дешевке. Лежал тонкими лоскутами снег. Толпа проталкивалась с утепленной решимостью, чтобы прочесать всю мишуру помятых товаров до единого дюйма. Торговцы вытаптывали холод из своих монотонных зазываний и пытались впитать тепло и деньги из вспухшего прилива накатывающей толпы.
Комптон со своей бандой вошел на рынки с юга, прошел Олдгейт, пересек заполоненные улицы до самого Уайтчепела. На его лице все еще светился синяк, а один зуб пошатывался и скрипел, если дотронуться, после встречи с Хеджесом. Безобразие, думал он. Врачам, образованным людям, негоже так себя вести. После моментальной реакции Хеджеса на вопросы военная полиция арестовала Комптона вместе с помощниками и допрашивала три дня кряду. Но у них на него ничего не было, так что пришлось отпустить с предупреждением впредь поостеречься заходить на военную собственность. В дальнейшем придется быть аккуратнее с расспросами. И здесь, среди бедного отребья из гетто, на рынке, он будет мягко, хитроумно выпытывать о своем друге, недавно прибывшем из фатерлянда. Эту шантрапу нетрудно обмануть и загнать в угол — многие здесь даже толком по-английски не говорят. На короткой дороге между двумя рынками ему казалось, что его вопросы о гейдельбергских академиках походя падали на глухие и ничего не подозревающие уши. Казалось, что незаметные крючки насчет беглецов из Бедлама не находят улова. Цепляют невинных и пожимающих плечами лотошников, которые слыхом не слыхивали ни о чем подобном. Роковая ошибка. Все уже были готовы, и его вопросы и личина посыпались перед ним, словно домино, за пятьдесят минут до его неуклюжей поступи. Банда Солли уже поджидала в конце рынка, где торговцы иссякали до растрепанных стариков, распродававших объедки нищеты. С любовью разложенные на отрезках ковров, шарфах или кухонных тряпках. Все ценные сокровища: старые челюсти, огарки свечей, гнутые вилки, самые чумазые и зассанные остатки остатков. Идеальное место для того, чтобы Комптон задал свой последний вопрос. Старики со своим больным пометом выстроились напротив старой бани и Рептонского боксерского клуба для мальчиков. Обнимали сами себя на морозной погоде, у многих с красных заложенных носов капала жидкость, грозя отрастить сосульки. Немногие стояли с кружками горячего рутбира, дымящими из сложенных перчаток в исхудалые лица. Солли и его проворная банда ждали через дорогу, рассыпавшись так, чтобы казаться незнакомыми друг с другом.
Комптон закинул десятки мелких сетей, но в них так ничего и не попалось. Пришлось приобрести пару пустяков, чтобы не нарушить свой искусный маскарад, а также подчиняясь озорному надувательству некоторых умелых торгашей, видевших его за милю и отмечавших его путь насмешками. Он накупил, а его люди теперь тащили следующее: абажур (рваный); массу разнообразных бытовых дезодорантов — тех, у которых надо вытягивать зеленый фитилек; полотняную спецовку; и африканское божество (что поразительно, однажды служившее ценнейшим предметом поклонения у Истинных Людей). Помощники шли позади него, стараясь выглядеть одновременно невидимыми и угрожающими с полными руками нелепого хлама. На последней улице за ними выросли трое из хевры раввина Солли. Их-то было не назвать нелепыми: молодые, поджарые, как волки, и довольные, что их снарядили и изготовили для потасовки. На своем недавнем подковерном опросе Комптон даже сказал слово «еврей». Ну и умница!
Солли встал позади него.
— Вы, случаем, не про старого жидовского фрица с вот такой шевелюрой, мистер? — произнес он с отличной комедийной подачей. Комптон обернулся и уперся в ухмыляющегося уличного отброса вполовину ниже его ростом.
— Именно, — сказал он. — Из недавно прибывших. — Из фрицлянда, — договорил Солли.
— Хм! Э-э, да.
— Так он вон там, дрыхнет на задах.
Комптона переполнила радость — нашел, а эти дурни рады его сдать с потрохами. Все вместе с широкими улыбками перешли узкую дорогу и нырнули в черный ход огромного высокого склада, стоявшего вдоль боксерского клуба. Там они шагали в тесном уродливом лабиринте ворсистых ковров и одеял, выцветших и стоптанных временем. Добрались в дальний угол, где здание съеживалось до комнаты с некогда белым кафелем и закрытыми воротами на внешний двор. Не говоря ни слова, все встали и стали ждать. Люди Комптона смекнули первыми; начали складывать свое барахло. Ленни, самый крупный, быстро придвинулся к Комптону, а тот спросил: «Ну и где он?» — глядя прямо в ухмыляющееся лицо Солли. Ленни навис над раввином, готовый выбить улыбку из наглого недоростка.
Бритва в секунду оказалась у его лица, а затем упала обратно к оцепеневшему боку Солли. Одно-единственное движение. Просто, как чихнуть или прихлопнуть муху. Действие — и снова неподвижность. Целую вечность ничего не происходило. Потом лицо Ленни треснуло. Солли рассмеялся, и его хевра вышла из теней и рвала бока бегущей банды Комптона, пока те панически метались по лабиринту из затхлых ковров в отчаянных поисках двери и спасения.
Комптон остолбенело уставился на задыхающегося Ленни, стоявшего с половиной лица в руке, а потом пустившегося бежать в ручьях слез и крови.
— У меня сообщение для тебя и твоих приятелей во фрицлянде.
Комптон поднял взгляд.
— У них там нынче вроде как новый крест?
Комптон пытался понять.
— Вот так выглядит, верно? — сказал Солли, и в воздухе промелькнули его твердая рука и парикмахерская бритва и вырезали на лице Комптона солнечное колесо раньше, чем у того успели отреагировать руки.
Его и еще одного, не успевшего выбраться, выволокли наружу и пнули к старикам, сгребавшим свои фальшивые зубы, битые чашки, рваные открытки и прочие бесценные пожитки, потому что рынок закрывался, а пабы открывались.
Комптон упал между ними, кровь брызнула на чайную скатерть, которую иссушенный старикашка изящно складывал огрубевшими руками, дрожащими после шести часов безблагодарного стояния на морозе. С его красного обледеневшего носа болталась длинная сосулька соплей, словно маятник из мозговой жидкости. Старик отшатнулся, утер нос волосатой тыльной стороной ладони и пнул открытую рану на лице Комптона с такой силой, какую только позволяли хрупкие кости.