— Што за беда? Еще полбеды… Гляди, не написаны товары сразу нашлись-таки: самоцветы да зенчуг… Все первосортное… Все ценное. Где одно было, еще нет ли? Уж не взыщи: поглядим, пошарим… Гей, што стал? Досмотри, Фомка, купца именитого. Помоги ему еще хто, коли одному не под силу со стариком справиться.
Второй казак кинулся на помощь. Старик стал бороться. Кафтан не выдержал, затрещал, полетели клочья. Обозленные пьяные казаки скрутили назад руки старику, связали их туго полотенцем, сдернутым со стола, и стали грубо обшаривать, не обращая внимания на то, что купец с пеной у рта топал ногами, кричал, осыпал их угрозами, бранью и проклятиями.
— Глотку, гляди, надорвешь… Шарь, шарь, робя… В кафтане… Ворот рубахи оглядывай… В подкладке, где чево не зашито ли? На кресте, на шнуре, на гайтане не подвязано ль?.. Ладонка? Пори ладонку… Ничего нет? Трава?.. Добро… Шарь далее… Чулки стащи… Там нету ли?.. Промок пальцами… Всюды гляди… Так… Не кричи, старичок… Не стыдись, мы не бабы, не сглазим…
Вдруг зоркий глаз Василия заметил, что одно плечо старика, случайно обнаженное в борьбе, обхватила крепкая розоватая шелковинка, почти сливающаяся с окраской кожи, он сам встал из-за стола, отвел от ребер левую руку Худекова, которую тот все прижимал поплотнее к телу, и, дернув под мышкой, вытащил оттуда небольшую ладонку, обшитую темной замшей.
Хрипло застонал старик, увидя ладонку в руках у грабителя.
— Стой… Сжалься… Отдай… Все бери… Деньги… товары… все… Еще прибавлю… Не раскрывай… Отдай… Не трожь… Царское добро то… Не смей… Самому царю везу, по указу… Вещь заветная… Не смей…
— Ой ли? А я такой уж смелый… Дай погляжу. Авось не ослепну!..
И быстро, ловко концом небольшого ножа подпорол Василий нежную замшевую оболочку, под которой прощупывался какой-то твердый предмет.
Прежде чем добраться до него, пришлось казаку развернуть листа три тончайшей китайской бумаги. И вдруг при лучах солнца, скупо проникающих сейчас в горницу, перед глазами у всех засверкал кровавым блеском огромный рубин величиною с голубиное яйцо, чудной воды и окраски.
Даже эти полудикари, ничего не смыслящие в самоцветах, поняли, что перед ними лежит камень огромной цены.
— Вот энто так товарец! — после некоторого молчания проговорил наконец Василий.
Нестеров, сидевший все время в конце стола и как бы безмолвно поощрявший действия казака, сейчас так и пожирал глазами драгоценный камень.
— Цены ему нет! — подтвердил он рвущимся от волнения скрипучим голосом. — Гляди, да он еще не простой, а со знаками… Заговоренный, видно… Гляди… Вот как талисманы бывают…
И прыгающим от нервного напряжения пальцем подьячий указал на одну из граней рубина, где ясно были видны начертанные кем-то два иероглифа {Судьба этого рубина довольно необычайна. Он попал в руки князя Гагарина, потом перешел к Меншикову, от него к Екатерине I и теперь украшает одну из русских корон. (См. «Обвинительный акт князю М. П. Гагарину»).}.
— Заклятый… заклятый камень, — быстро заговорил старик, словно обрадовавшись новой мысли, проскользнувшей в уме. — Не трожьте ево… Хто силом возьмет — на гибель себе возьмет… Кровью заплатит за красный камень… Кровью…
— Ничего… Видали мы ее, крови, немало. И своей и чужой. Не привыкать стать… Ты, чай, тоже не добром таку вещь у людей отнял… Хто отдаст? И не подумает!.. Царская вещь, подлинно… Царю ее и свезем…
И казак завернул камень опять в бумагу, достал свой кошель, висящий на груди, и стал укладывать туда сокровище.
— Эх, один конец! — вдруг как-то визгливо выкрикнул купец, на которого после обыска перестали обращать внимание и даже развязали руки. Быстрым движением ухватив нож, брошенный на конец стола Василием, он так и ринулся на грабителя и успел ткнуть его в плечо.
Измученный борьбой старик только прорезал кафтан Василия и поцарапал слегка кожу. Тот вздрогнул, ухватил руку с ножом и отшвырнул Худекова далеко прочь.
Казаки сначала было опешили, но сейчас же кинулись снова на купца. Он увернулся от них отчаянным порывом, тем же ножом полоснул себя по горлу и повалился на пол, громко хрипя и обливаясь кровью из широкой, хотя не и глубокой раны.
Казаки невольно отступили.
Савелыч и Нестеров подняли старика и при общем молчании унесли его вон из горницы, уложили снова в светелке на той же кровати, где он пролежал всю ночь.
Савелыч, как опытный знахарь, успел скоро остановить кровь и перевязать рану купца, впавшего в беспамятства и от волнения, и от сильной потери крови.
Пока они возились с Худековым, внизу шла целая оргия.
Василий Многогрешный, и без того опьяненный своей сказочной удачей, дал полную волю себе и своим товарищам. Стол уже был заставлен сулеями, жбанами. Притащили и бочонок с вином, который нашелся на возах у Худекова. Товары старика кучами сбросили с возов и стали делить между собой. Есаулу его часть принесли в горницу, отобрав лучшие меха и куски парчи, шелку, камки китайской.
Все женщины, какие нашлись в усадьбе, — и старая стряпуха, и одноглазая Наташка, и сама Василида с Софьицей, которую-таки разыскали казаки, — вынуждены были принять участие в разгуле насильников.
— Ау, девица! Ау, красная… Теперя не убежишь от меня! — привлекая на колени плачущую, трепещущую девочку, объявил Василий.
— Как же, красавчик, — заговорила Василида, желая хоть как-нибудь выручить сестру, — а меня уж никуды?.. А улещал, што тебе я больно по сердцу… Так не гоже… Пусти ее… Я к тебе подсяду лучше, слышь, желанный!
— Вот к им садись, к товарищам… Им тоже баба не помеха… Больно у вас насчет бабья круто на подворье. Вон у тех у обеих — всево три глаза. Да твоих два — выйдет пять… Берите товарищи…
И, толкнув Василиду прочь, он плотнее прижал к себе Софьицу. Казаки не заставили повторять предложения. Двое сейчас же овладели Василидой и наперерыв старались приласкать и «утешить» ее, «покинутую», как они говорили.
Василий, вконец потеряв самообладание, выведенный из терпения сопротивлением Софьицы, грубо кинул ее тут же на лавку и грозил, что свяжет ей руки, если она станет еще царапаться и кусаться.
— Пусти!.. Христом Богом тебя молю! — замолила девочка.
— Пусти ее… Не губи, — стала просить и Василида.
— Пущу, коли пора придет! — не обращая внимания на вопли баб, отрезал Василий и пьяными грязными губами прильнул к груди девочки, с которой успел сорвать почти всю одежду.
Неистово закричала Софьица и забилась в истерическом вопле.
Крик этот услыхал и Савелыч. Он кинулся вниз, инстинктивно захватив заряженное ружье, стоящее всегда наготове в светелке.
Распахнув дверь в горницу, он невольно отшатнулся назад, увидя, как зверски расправляются казаки с Василидой и Софьицей. Беззащитные, обессиленные, они только стонали и плакали, подвергаясь самому грубому поруганию от пьяных полудикарей.
Василий, возбужденный, весь пылающий, сейчас оторвался от Софьицы и, крикнув:
— Чей черед? — отошел к столу, где стал наливать себе чару меду.
Глаза Савелычу застлало туманом.
— Што ж энто кум не едет со своими?.. Што Митьки нету? — машинально прошептал он.
В то же время, словно против воли, навел ружье, грянул выстрел, и Василий, вторично раненный, но уж более серьезно, с проклятием повалился на пол.
Несколько казаков кинулись к окнам, словно желая бежать. Другие метнулись на выстрел к дверям, но попасть в них сразу не могли, так как густой дым заволок почти всю горницу.
Савелыч в это время, пользуясь суматохой, успел кинуться прочь и скрылся со двора.
Товарищи, уложившие Василия на лавку, перевязали ему кое-как три раны, нанесенные картечью в голову и в грудь. Остальной заряд, не задев никого, вошел в стену.
— Сыщите подлого старика, — прохрипел Василий, — зарубите ево! Да… Бабенку проучить надоть… Она подучила… И с девчонкой…
Еще что-то хотел приказать он, но не успел, потеряв сознание.
— Мы за есаула расплатимся! — грозя обеим перепуганным женщинам, крикнул старый седой казак с калмыцким лицом, подручный Василия, Федор Клыч. — На воз несем ево. Надо в город, к лекарям. Пусть отходят. А это чертово гнездо и со всеми, хто в ем, сожжем дотла!
— Сожжем окаянных! — подхватили остальные.
— Гляди же, ни с места, змея… И ты, — крикнул Клыч Василиде и Софьице, оглушая обеих двумя ударами кулака.
Затем пинком ноги оттолкнул девочку, которая, падая почти навалилась на него, и вышел из горницы.
Через четверть часа несколько возов выехало из ворот усадьбы. В крытом возке, на котором ехал прежде Худеков, уложили казаки Василия.
Рядом с ним сел Нестеров, заявивший, что он умеет лечить и кровь заговаривать. Купец и его племянник уместились на простом возу. Едва умолил парень не сжигать старика.
Все тронулись, когда заметили, что нет Клыча.
— Где Федька?.. Федька… Клыч!..
— Подождите. Иду… Тута надо еще… — отозвался пьяный дикарь из глубины двора.
Быстро пробежал он в горницу, где были заперты обе несчастные женщины.
— Говорите, суки: куды старик ваш убег? Не то, видишь?!
И он поднял высоко над головой Мосейку, которого разыскал на кухне, забытого, покинутого Наташкой, убежавшей в лес от близкой гибели.
Отчаянно вскрикнула Василида, кинулась к ребенку и вырвала его из рук казака.
— Не дам… Убей, не дам младенчика!
— Не дашь ли?.. Где сила?! — грубо вырывая снова ребенка, глумился казак.
Напуганный ребенок залился громким плачем.
— Ослеплю… Удавлю… Не дам! — вне себя, кричала Василида и кинулась на палача, стараясь вырвать одной рукой ребенка, а другой вонзаясь ему в глаза.
Софьица, сначала пораженная тем, что перед ней творилось, теперь тоже поспешила на помощь сестре, царапала, кусала разбойника, тащила из рук у него малютку…
— А, ведьмы… Вы так-то… Так вот же вам! — с пеной у рта пробормотал обозленный разбойник, отшвырнул от себя обеих, взметнул над головой ребенка… Миг — глухой стук, треск, как от раскола костей… И к ногам матери полетел мертвый ребенок с головкой, раздробленной об угол печи.