— Однако гуси нас презрели, — перевёл Аласов разговор.
И только он это сказал, на северном берегу взметнулись в зенит два огненных хвоста, через секунду, сливаясь в единый гром, ахнули два выстрела, хлёстко отдались по воде.
Аласов и Кубаров мгновенно схватили ружья. Но голоса всполошившихся птиц стихли где-то в стороне.
— Поторопились, черти. Ведь договорились — стрелять, когда гуси к самому озеру подлетят! Один промажет, другой помог бы… Два слепца собрались…
— Кто там у нас?
— Да Тимир Иванович в своих золотых очках… и Кылбанов-вьюн…
— Вьюн?
— Не вьюн, а самый настоящий желтобрюх. Не мне бы это говорить про учителя, но я тебя, Серёжа, насчёт этого Кылбанова как сына родного хочу предупредить: остерегайся. Человек из тех, что и шёпот на верёвку нанижет.
— Спасибо, Фёдор Баглаевич, — засмеялся Аласов. — Только бояться-то мне нечего. Самогонку тайно не гоню, фальшивых ассигнаций не печатаю.
— А кто тебя знает, — хихикнул Кубаров. — Вы ведь молодые, ух!
Ночь заметно свежела. Лужица у ног Аласова подёрнулась тонким ледком.
— Ычча! Холодно! Плохо наше дело, голова мёрзнет, — Фёдор Баглаевич опустил наушники меховой шапки. — Эгей! Охотнички!.. — завопил он в темноту.
— Э-эгей! — раздалось из дальних зарослей. — Фёдор Баглаевич! Аласов! К костру давайте!
Когда напарники добрались до овражка в ивняковых зарослях, там уже весело трещал костёр, все были в сборе. Кылбанов, Тимир Иванович, который чистил ружьё, Роман Иванович Сосин — математик. Дымил папироской Нахов. Молодой Евсей Сектяев, не дожидаясь чая, уже что-то жевал. Халыев, русист, немногословный человек, ладил над костром большой железный котёл.
— Будет чаёк? — весело спросил его Аласов.
Русист взглянул на него и утвердительно кивнул. Поговорили.
— А наш Кылбанов, наш Аким Григорьевич дорогой, перед тем экзаменом всю ночь в скрадке просидел… — Уже начал первую охотничью байку у костра повеселевший Фёдор Баглаевич; Кылбанов, став героем анекдота, заранее скривился. — Только ты не обижайся, Аким Григорьевич, я ведь правду говорю, ничего не выдумываю. Просидел он, значит, полную ночь в скрадке, а наутро экзамены. Только и успел, что штаны переменить. Явился в класс, присел за столом комиссии, дремлет потихоньку. А тут девочка одна вышла отвечать, Машенька, я её помню, такая голосистая, так и звенит. Не знаю, что уж нашему Акиму Григорьевичу приснилось, только он вдруг в самом неподходящем месте ка-ак взлетит над столом: «Гуси! — кричит. — Гуси!..» — и хвать Тимира Ивановича за руку — он рядом сидел. Девочка с перепугу к порогу.
Все рассмеялись, пронял смех и самого Акима Григорьевича.
— Охо-хо… «Гуси», значит!
— Вот это охотник! Девочку за гусёнка принял! Счастье, что ружья при нём не было…
— Тимир Иванович, неужто всё так происходило?
— Не скажу, чтобы в совершенном подобии… — начал дипломатично Пестряков, но ему не дали говорить.
Вскипел чай в котле. Усевшись в кружок и расстелив газеты перед собой, охотники стали выгружать припасы из рюкзаков.
Аласов извлёк несколько бутербродов, кусок варёного мяса, солёный огурчик, а к огурчику — пузырёк. «Нынешнего мужчину без вина на гусей и не выгонишь», — сказала мать, когда он засомневался было насчёт пузырька. Взять взял, а сейчас почувствовал себя с этой посудиной не совсем уверенно. После драки с Антипиным вдруг стал ощущать какое-то сомнение во всём: скажут, он к тому же ещё и выпить не дурак. Поистине, горек удел человека с подмоченной репутацией!
Вот и Нахов достаёт свою снедь:
— Та-та, — пощёлкал языком Кылбанов. — Не многовато ли, товарищ Нахов, прихватил на одного?
— Почему же на одного? Я ведь знал, что ты, братец, будешь пустым сидеть, слюну глотать. Я и на тебя рассчитал. Ох, люди, люди! — с неожиданной ловкостью он сгрёб всю снедь. — Общий котёл, по-солдатски!
— Мо-моя! — только и успел крикнуть Кылбанов вслед заячьей ножке.
Развеселившиеся охотники принялись чаёвничать.
— Ну, как вам у нас, Сергей Эргисович, нравится? — спросил общительный Сектяев, самый молодой среди присутствующих; было видно, что ему-то всё нравится. — Как находите охоту в здешних местах?
— Хорошая охота. Хоть и не подстрелили пока ничего. Когда-то на этом озере мы по дюжине уток брали за зорьку.
— «Когда-то»? Вы, Сергей Эргисович, совсем как Фёдор Баглаевич, о старине-то…
— Всё-таки двадцать лет прошло.
— Двадцать! Ого! Вы, оказывается, тоже имеете право о силачах и бегунах рассказывать.
— А представить только, что здесь ещё через двадцать лет будет, в нашем Арылахе! — заметил кто-то.
— Да ничего особенного, — вставил Нахов с усмешкой. — Если верить газетам, коммунизм будет, только и всего.
— Что значит — «если верить газетам»? — встрепенулся Кылбанов. — Я вас хочу при всех спросить, Василий Егорович, что значит «если верить газетам»?
— Только то, что слышали, — Нахов смахнул со лба чаевой пот. — Уж не донос ли куда собираетесь соорудить? Так я вам могу ещё материала подкинуть.
— Товарищи! — закричал Кылбанов. — Будьте свидетелями оскорбления!
— Ай, хватит вам, — остановил их Фёдор Баглаевич. — Что за мужики пошли.
Но, осудив обоих, он при этом, на всякий случай, собственноручно налил опасному человеку Кылбанову стопку.
— Угощайтесь, Аким Григорьевич!
— О будущем хорошо на днях Всеволод Николаевич сказал… — вспомнил Аласов.
— Старик Левин — ух, умница! — вскинулся Сектяев.
— Вот-вот! А вам всё кажется, что старики так себе! — Кубаров даже грудь выпятил. — Старики — они…
Но такой благостный поворот беседы был не по вкусу ершистому Нахову; он с упорством набивался на скандал:
— Старик Левин о главном думает: наше дело человека растить, а не проценты да рапорты! Хвастаемся: практика в колхозе. А землю они любят? Научили мы их любить? Только бы табличку привесить: сто процентов, тыща процентов! А наших медалистов с позором в институтах заваливают. Вот как мы работаем на коммунизм!
— Верно, Василий Егорович! — взвился Сектяев. — Вот верно!
— А что «верно»? — поинтересовался Тимир Иванович, до того хранивший молчание. — Кто мешает вам работать так, как товарищ Нахов?
В темноте было видно, как смешался Сектяев, даже отодвинулся от костра.
— Я это к тому говорю, — пояснил завуч, — что критику «мы все, мы вообще» считаю демагогией. Прошла пора, когда нас всех чохом накрывали, одним мешком. Сейчас времена деловые. «Не выполняем своих задач»… Кто именно? Фёдор Баглаевич? Сектяев? Аласов? Я — как заведующий учебной частью школы? Нет, каждый из нас выполняет свою задачу. Я лично делаю всё, что в моих силах. Может, это вы, товарищ Нахов, говорите в порядке самокритики? Тогда, будьте добры, разверните свой тезис поконкретнее на ближайшем педсовете…
— Ух, как красиво! — восхитился Нахов, ничуть не смущённый скрытой угрозой. — Но я только и твержу на всех углах: дайте мне возможность высказаться перед коллективом! Я вам фактами докажу, что наша школа плохо выполняет свои задачи…
— Погодите-ка, друзья, — Фёдор Баглаевич встал и подошёл вплотную к спорящим. — Во всяком деле должно знать меру… Или вы пришли не охотиться, Василий Егорович? И на озере хотите продолжать свои склоки? Дайте наконец отдохнуть людям спокойно! Ночь уже проходит.
— Верно, товарищи, к оружью!
— А то и пёрышка не принесём…
Все дружно поднялись, двинулись к воде. Аласов помог подняться с земли Нахову. Василий Егорович, опёршись о плечо Сергея, несколько раз подпрыгнул, разминая затёкшую ногу с протезом.
— Вот какой я охотник теперь, — грустно проговорил он. — То ли дело, когда ноги целы…
— Василий Егорович, — сказал Аласов укоризненно. — Ну на черта вы завели этот разговор? Действительно, нашли подходящее место.
— Возможно, и не к месту, — виновато вздохнул Нахов. — Но меня интересует: а вы лично как? У вас что, для таких разговоров специальные часы выделены?
Сергей убрал со своего плеча тяжёлую руку Нахова, закинул ружьё за плечо, ответил как можно спокойнее:
— Прежде всего, не надо меня ни в чём подозревать. Вы своей подозрительностью, Василий Егорович, точь-в-точь повторяете Кылбанова. Он тоже любит ловить на слове.
Тут Нахов взорвался.
— Любители круглых фраз! Философы-теоретики! Уж я-то знаю, что за вашими круглыми фразами стоит. Одно желание — кругло жизнь прожить, да-с… А от вас, Аласов, густым духом прёт, хоть нос затыкай. Решили поладить со всеми в нашем бедламе? Позор — заставлять ребят ползать на брюхе перед этой… Пестряковой! Знаете ли, такого ловкача у нас ещё не было…
— Слушайте, вы! Ещё одно слово… — Аласов схватил Нахова за руку. Тот закачался, едва удержавшись на протезе.
Через ивняковую чащу, круша сапогами всё на своём пути, Аласов зашагал прочь.
XIII. Ночной разговор
Майю поздравляли шумно и радостно, вокруг плавали ахи и охи:
— Великолепно!
— И выставка, и вечер. Колхозу утёрли нос!
— Если на маленьких участках растёт, должно и на больших вырасти. Вы бы наших бригадиров, Майя Ивановна, на перевоспитание к себе.
— За пирог спасибо! И за салаты! Не бригадиров надо, а наших хозяек к вам на обучение.
— Хотела бы я посмотреть, каким ты станешь от картофельных блинчиков да капустных котлеток! Тебе мяса подавай!
— Ха-ха, это верно!
— Новых вам побед, дорогая Майечка!
Словно гибкая весёлая рыбка ленок, кружила Майя в толпе, запрудившей длинный школьный коридор. Волосы у неё растрепались, глаза сверкали счастливо. С находчивостью и проворством она умудрялась отвечать всем сразу и каждому своё: «Ребят благодарите, не меня. Что ж, присылайте свою жёнушку на стажировку. Солнце? На полях разве солнце другое?.. Хорошо, хорошо, семена дадим».
Сергей издали следил за ней. Только что колхозные ораторы превозносили её учёность, а она никогда, как сегодня, не была так похожа на девчонку. Счастье и мука — смотреть на неё.