В доме тишина, Тимира ещё нет из школы, сын сбежал в кино. Лира в соседней комнате готовит уроки, едва слышно мурлычет себе под нос: «Я всегда тебя помню»… Что за привычка, господи прости! За уроками непременно ей нужно что-нибудь напевать.
Я все-ег-да те-ебя по-омню,
Как мелькаешь ты в окошечке своём…
Надежда взяла рубашку мужа, очень тщательно, не пропуская ни шва, стала разглаживать. Странно, что Тимир запаздывает сегодня, не затащил ли его кто в гости…
Бывало, прежде в праздники, когда жёны возвращаются домой под руку со своими повеселевшими мужьями, лишь одни они, Пестряковы, бредут домой трезвые и усталые. В такие минуты Надежда иногда с тайной досадой подумывала: хоть бы Тимир уж выпил как следует, хоть бы от вина повеселел! Однако, когда в последнее время Пестряков стал всё заметней благоволить к рюмочке, Надежда быстро разочаровалась в таком способе увеселения жизни. Ничего хуже она и представить себе не могла.
Сорочка наконец выглажена, и Надежда лёгким движением набросила её на спинку стула. Но упал свет из окна, и на рукаве — вот беда! — явно обозначилась морщина. Может, на Тимире эта морщина и не будет заметна, но всё равно непорядок: муж любит только безупречно выглаженные вещи, да Надежде и самой приятно видеть, когда на муже всё аккуратно и чисто. Как живётся человеку в семье — об этом прежде всего скажет людям его одежда. А Сергей сегодня явился в школу с таким измятым воротником, что у Надежды сердце сжалось. Наверно, баба Дарья гладила, совсем уже слепая, бедняжечка, и старается, наверное, да не умеет. Если бы Надежда его рубашку погладила! Погладила, помогла бы надеть мягкий холодящий шёлк, прижалась бы щекой к его плечу.
Из комнаты Лиры без всякого выражения:
Я все-егда-а те-ебя по-омню…
Вот уж действительно: я всегда тебя помню… За годы жизни с другим она никогда не расставалась с Сергеем. В любом случае мысль всё равно повернёт к нему, — так горячая кровь, совершив круговорот, снова и снова возвращается к сердцу.
— Мама, палёным пахнет! — крикнула Лира.
Надежда схватила утюг. На сорочке, на видном месте, остался отчётливый след.
Раздосадованная, она сгребла приготовленное для утюжки бельё, швырнула на кровать и ничком упала на него. За что ей такая мука!
Я все-егда-а тебя по-омню-ю…
Надежда забарабанила кулаком в стену.
— Эй, хватит! Перестань сейчас же…
Но оттого, что усмирила дочь, легче не стало. Ничего нельзя поделать, совсем ничего!
Как можно: замужней женщине целыми днями размышлять о чужом мужчине! А что страшного? Иные не то что думают — делают невообразимое, и при этом ходят, не опуская глаз. Зачем противиться себе самой? Не лучше ли отдаться во власть потока — уж к какому-нибудь берегу да прибьёт. Значит, продолжать всё так же ловить его взгляды, искать нечаянных встреч, придумывать, как лишний раз ввернуть в разговоре злосчастного Макара или пятёрки Кудаисова, опять как бы невзначай приставать к почтальонше Галине: «Что-то у тебя сумка толстой стала, уж не новому ли нашему учителю Аласову поклонницы пишут?» Терзаться, сходить с ума — сколько это выдержишь?
Как-то на днях совершенная уже нелепость приключилась, рассказать бы кому! Бог знает с чего вдруг ударило в голову: я сижу сейчас дома, а он в школе, кружок у него. Может, отпустил ребят, остался один в пустой учительской, надеется — а вдруг она заглянет. Он ждёт её там, а она сидит дома! Так явственно это представилось, что, не давая себе отчёта, она мгновенно оделась, что-то сказала своим и побежала к школе: милый, погоди ещё минутку, я лечу к тебе!
Конечно, никого в школе не было. Натыкаясь в тёмном коридоре на скамьи, она ощупью добралась до учительской, зажгла свет. Долго и бессмысленно стояла, вслушиваясь в тишину большого здания, и вдруг заметила ещё сырые отпечатки чьих-то ног у дверей. Его ног! Ждал и не дождался…
Пошатываясь, как больная, вышла она на воздух. Ждал и не дождался! Что бы тебе поторопиться чуток, хоть бы на полчаса раньше!
Стояла ясная ночь. В свете луны избы слились с белизной снега, но чёрные их тени ложились поперёк пути. Дыхание застывало, шуршало, как сухая трава. Вдруг стеклянный скрип чьих-то поспешных шагов — Надежда вся напряглась: оказалось, мальчишка пробежал к интернату, зажав руками уши.
Она пошла по улице, всё ускоряя шаг. Ресницы опушило, она едва различала дорогу. Наконец остановилась — перед домом Аласовых. Сами ноги сюда привели.
Дом Аласовых! Порог любого дома в Арылахе она могла переступить просто. Но сюда, где когда-то была желанной гостьей, она войти не могла.
«Деточка, доченька», — звала её баба Дарья.
Получив от сына треугольничек с фронта, старушка терпеливо ждала Надежду, не распечатывала, только ей одной доверяла. Когда письмо приходило Надежде, она бежала с ним к бабе Дарье. Читая, отдельные строки опускала: «Тут лично меня касается». И баба Дарья согласно кивала, она-то понимала, какие там слова написаны.
Выходя замуж за Пестрякова, ничего так не боялась Надежда, как встреч со старухой. Но как ни избегай, а в одной деревне, под одним небом — разве не встретишься!
В войну не стало свадеб. Такой-то женится — перебирается на жительство к такой-то или наоборот. Зарегистрировались — вот и семья. Даже словечко такое пошло: не женились, а сошлись…
Полмесяца прошло, как Пестряков жил у неё. Уже стал притупляться страх перед встречей, уже свободней ходила она по деревне, как вдруг на улице навстречу ей — баба Дарья…
Отнялись ноги со страху.
«Деточка, что же ты совсем меня забыла? — стала говорить старушка, поглаживая ладонью её рукав. — Люди врут бог знает что… Ведь врут же, проклятые. Ведь неправда?» Надежда смотрела в сторону, а баба Дарья всё гладила её рукав: «Зачем же ты в глаза мне не смотришь?»
И тогда Надежда не сказала, а крикнула: «Правда! Всё правда!» Но, сказав, она всё ещё продолжала стоять.
«А как же наш Серёжа? Или узнала что-нибудь о нём?»
«Что вы, баба Дарья! — тут и у Надежды слёзы брызнули. — Грех вам так говорить!»
«Так почему же ты… Почему?»
Ещё много дней потом слышался ей этот вопрос: «Почему?» За все годы Надежда больше ни разу не разговаривала с бабой Дарьей. Не однажды шарахалась за ближний угол, заметив старушку, запинающуюся на каждой выбоине деревенской улицы… Серёжа, милый мой, простишь ли ты меня когда-нибудь?
Да, я виновата. Но послушай меня: девятнадцать лет мне тогда было, пустая, легкомысленная девчонка, за глупость той не может отвечать сегодняшняя взрослая женщина! Честно сказать, я даже не представляла, что так сильно и беззаветно люблю тебя. Это ведь я только сейчас поняла! А тогда была война, разлука, разве трудно сбиться с пути? Тебя-то ведь не было рядом! Ты оставил меня одну — слабую, безвольную. Разве одна я бросилась в те годы к случайному огню — от страха, от неверия в свои силы! Но и став женой другого, я ни на секунду не подумала о тебе плохо! Да, я виновата, но разве не сказано: нет такого греха, которого не простил бы истинно любящий. А ты меня любил истинно. Я твоя любимая. С тех давних лет и навсегда! Я знаю: ты из однолюбов, которые до гроба остаются верны своей единственной. Потому ты и холостяк до сих пор. Сердце привело тебя в Арылах. Я — любовь твоя. Если другой и завладел моим телом — это всего только его вероломство! Ты не совершишь ничего предосудительного, протянув ко мне руки. Я — твоя единственная! Ты не мог забыть меня, как ни пытался. И теперь не пытайся бороться с сердцем, оно всегда победит. Я — твоя любимая!
Стучат? Ну, конечно же, муженёк. Судя по всему, явился сердитый.
Умылся, переоделся, сел за стол — всё молча.
— Где мальчик?
— Гуляет… — ответила Надежда смиренно.
— Девочка?
— У себя. Лира, иди обедать!
Некоторое время ели молча.
— Между прочим, этот ваш Аласов всё-таки изыскал способ прославиться. Наконец-то подвезло человеку! — В слова «этот ваш Аласов» Тимир вложил весь возможный сарказм.
Надежда невинно спросила:
— Чем же он прославился?
— Спроси у дочери. Лира, расскажи-ка…
Девушка передёрнула плечами.
— Не дёргайся! — вконец рассердился глава семьи. — Что за отвратительная привычка! Почему молчишь? Или Аласов не велел рассказывать родителям про свои художества?
— Тимир, как можно!
Тимир Иванович осёкся на полуслове, краска сошла с лица.
— Так какой же способ прославиться нашёл Аласов?
— А такой: подбил группу учеников идти к Кардашевскому, просить, чтобы после выпуска приняли их в колхоз. То он наотрез отказывается поддержать райком комсомола, а то в единоличном порядке быстро проворачивает дельце!
— Папа! Ведь не так было…
— Лира, помолчи, — оборвала её мать.
Девочка потупилась над тарелкой.
— Когда он осенью запретил собрание, я и подумать не мог, что тут просто ловкий ход. Ещё бы! Ведь тогда это была инициатива руководства школы и комсомола, а сейчас — мудрость одного человека. Воспитал, пробудил гражданское сознание и те де, и те пе…
— Неправда! — всё же не сдержалась Лира. — Папа, почему ты говоришь неправду?
— Твой отец лжёт? Или ты тоже записалась в колхоз?
Девушка вскочила с места.
— Лира, остановись! — приказала ей Надежда. — Тебя отец спрашивает.
— Не бойтесь, ещё не записалась!
— Что значит — «ещё»?
— А то! Мне стыдно за вас… Сергей Эргисович не сделал ничего плохого, а вы порочите его…
— Молчи, хотуой! — крикнул Тимир вслед дочери. — Ничего, мы ещё поговорим с ней. Едва ли девочка предпочтёт коровий хотон университету. Этот Аласов не одной нашей семье наделал бед. Представляю, в скольких домах сегодня такое же творится!
Он пытался говорить спокойно, но какой-то бес словно толкнул его под руку: