– Мотив – слабое место обвинения, – объяснил Карстерс Берти Филиппсону. – Вот если бы они могли придумать более вразумительный мотив…
Обвинение было не в состоянии доказать, что между миссис Брэдли и Алиcтером Бингом когда-либо прозвучало хоть одно словечко любви или даже обычной вежливости. Их ни разу не заставали вдвоем. Говоря словами одной откровенной местной жительницы (излишне добавлять, что обвинение ее к этим словам не побуждало), «они друг друга на дух не переносили: стоило одному появиться в моей лавке, как другой выбегал вон».
Свидетельницу поспешно отпустили. Насмешливо улыбавшийся Фердинанд Лестрендж не стал подвергать ее перекрестному допросу.
Настало время заняться темой кофе. Карстерс, готовясь слушать новых свидетелей, затаил дыхание. Тема казалась ему опасной: у него в голове крутились слова обвиняемой о безвкусности снотворного в кофе и в чае.
Было заметно, что на присяжных подействовал факт, что подсудимая поила умершую кофе. К моменту завершения первого заседания суда более трех четвертей присутствующих были уверены, что миссис Брэдли признают виновной.
– У нее вид убийцы, – сказала одна женщина своей соседке, проталкиваясь с ней к выходу. – Видите ее презрительную ухмылку? У нее рыльце в пушку, уж поверьте мне! Она выдает себя одним своим видом!
– Вид – еще не все, Марта, – заметила та. – Надо выслушать другую сторону.
Когда суд собрался снова, у обвинения оставалось еще два свидетеля. Первой вызвали горничную миссис Брэдли, чтобы подробно расспросить ее о событиях ночи, предшествовавшей смерти Элеонор Бинг. Ее ответы на ломаном английском – главном привлекательном свойстве французских слуг – скорее помогли хозяйке, чем навредили. Предположение, что миссис Брэдли и убитая ссорились, горничная отвергла с галльской горячностью и убедительностью.
– Нет, нет! Мадам была добра с бедной девушкой. Она такая милая, такая преданная!
Суд, глядя на миссис Брэдли, не верил своим ушам.
– Вы говорите, что ваша госпожа предложила мисс Памеле Сторбин провести ту ночь у нее в комнате. Зачем?
– Мсье! – возмутилась Селестина, отчаянно жестикулируя. – Откуда мне знать? Я не могу говорить мадам: «Зачем это, зачем то?» Мне дают пинок, как это называется у вас, англичан! Я не лезу не в свое дело, это не годится!
К ее словам суд отнесся с одобрением, Фердинанд Лестрендж – с иронической улыбкой. Получив от Селестины полное описание событий той ночи, обвинение отпустило ее и вызвало своего последнего свидетеля.
Им был инспектор уголовной полиции Боринг. Это он распорядился арестовать обвиняемую на том основании, что она последней видела погибшую живой и дала ей чашку кофе, вероятно, содержавшую яд.
Фердинанд Лестрендж встал для перекрестного допроса свидетеля:
– Откуда вы знаете, что подсудимая последней видела мисс Бинг живой?
– Я не могу найти никого, кто бы видел мисс Бинг живой после того, как вечером 18 августа с ней рассталась миссис Брэдли.
– Именно так: никого не можете найти. Вы пытались кого-нибудь найти?
Вопрос как будто смутил свидетеля, и он не дал на него внятного ответа.
– И далее, – продолжил защитник, – на чем вы основываете ваше заявление, что кофе, который подсудимая дала умершей, был отравлен?
– На ее собственном признании, что она дала ей кофе, и на показаниях очевидцев, видевших, как она это сделала, – ответил Боринг.
– Конечно, – промолвил Фердинанд. – Но речь идет о кофе, а не о яде.
– Кроме безобидного снотворного, которое тоже давала умершей подсудимая, я не нашел ничего, что могло бы содержать яд, не выдавая его вкуса.
– Так-так, – проговорил защитник почти игриво. – Не намерены же вы утверждать, что если, как вы воображаете, в чашке с кофе находился яд, убивший мисс Бинг, то убийца не понимала, как опасно давать его при свидетелях?
– Я счел ее действия обманными, – ответил инспектор Боринг, обиженно глядя на него.
– Понятно. – Согласие защитника с инспектором вызвало в суде недоуменный шепот. Но защитник, не дав несчастному свидетелю опомниться, продолжил: – Почему вы не зачитали обвиняемой ордер на арест?
– Я считал, что ей уже зачитали его в обычном порядке. – Инспектор густо покраснел и добавил что-то про «местных олухов».
Защитник улыбнулся:
– Это, конечно, технический вопрос.
Инспектор Боринг покинул свидетельскую трибуну полностью дискредитированным в глазах жюри присяжных, чего Фердинанд и добивался.
Обвинитель, намеревавшийся еще раз вызвать для показаний Берти Филиппсона, вдруг вспомнил, что у того нет алиби на ночь 15 августа на случай, если неприглядные события той ночи будут извлечены на свет Фердинандом Лестренджем. Он благоразумно рассудил, что без его показаний государственное обвинение будет сильнее, чем с ними.
Фердинанд Лестрендж, глядя на свою мать, гадал, сможет ли добиться от нее правды после окончания процесса.
А процесс был тем временем отложен.
Глава XXIЗащита
Фердинад Лестрендж откашлялся и с беспристрастной учтивостью обратился к судье и присяжным. Голос у него был поставленный, облик благородный, он был полон решимости добиться победы. Судьба матери являлась для него при этом второстепенным обстоятельством.
Он сказал, что не желает отнимать время у суда и пространно опровергать доводы обвинения. Жюри присяжных, выслушав свидетельства с обеих сторон, само решит, виновна ли подсудимая в страшном деянии. Ему не пристало упоминать о сомнениях, возникающих у любого разумного человека – ответственного члена общества, разумеется, – насчет способности женщины, которую они видят перед собой, – состоятельной, известной, умной. Нелишне будет напомнить, истинной благодетельницы рода человеческого, врачующей в отличие от целителей тела человеческий разум, этот непостижимый феномен, без которого людей постигла бы участь безмозглых зверей, – сомнениях насчет способности такой женщины повторить чудовищный грех смертоубийства. Убийство – ужасное преступление, ужасное и почти невероятное, и если суд сочтет, что эта женщина совершила его, то он не должен пренебречь своим человеческим и гражданским долгом.
– Но, – тут адвокат сделал паузу и впился в присяжных гипнотизирующим взглядом, – убеждены ли вы в этом? Доказано ли это государственным обвинением? Помните, джентльмены, бремя доказательства возложено на обвинение. Если обвинение не способно доказать вину того, кто предстал перед судом, более того, если существует хотя бы малейшая тень сомнения в вине подсудимого, то он выходит на свободу.
Он выдержал еще одну паузу, чтобы данный принцип английского правосудия запал в головы присяжных.
– Теперь я предлагаю, – продолжил он, – заслушать свидетелей. Они докажут, что в доме в день отравления находилось не менее пяти других людей, бывших совершенно в том же положении, что и женщина, находящаяся в данный момент под судом. У них имелся мотив – или не было никакого мотива – совершить преступление и, это я обязан подчеркнуть особо, была равная возможность совершить это. Но их мы не судим, джентльмены! Нет! Их вызовут в качестве свидетелей, а потом и самой подсудимой предложат выступить с показаниями. Но они, дав свои показания, будут на свободе, а несчастная подсудимая останется там, где сидит сейчас!
Слушателям показалось, что он прервался, как бегун, замерший на середине дистанции.
Настал черед первого свидетеля защиты.
Дороти Бинг, урожденная Кларк, заняла свидетельскую трибуну, и ее привели к присяге. К этой заметно нервничающей свидетельнице Фердинанд обратился с отменной вежливостью:
– Вы – миссис Гард Бинг?
– Да, – прошептала свидетельница.
– Вы жили в поместье, когда произошли эти трагические события?
– Когда мисс Бинг… Когда она умерла? – пискнула Дороти.
– Громче, пожалуйста, миссис Бинг. Да, в то время, о котором я говорю.
– Да, я находилась в доме.
– Вы уже вышли замуж?
– Да. Незадолго до этого я вышла замуж.
– Все поздравляли вас обоих, желали вам счастья?
– Да, все они были очень добры.
– Еще бы! Все, миссис Бинг? Все до одного?
– Да… Ну, может…
– Вот и сомнение! Требуется минута на размышление. Среди всех этих добрейших людей, миссис Бинг, находился ведь человек, не проявлявший доброты?
– Боюсь, я не совсем вас понимаю.
– Я поясню. Как отнеслась к вашему замужеству мисс Элеонор Бинг?
– Наше обручение ее… очень рассердило, – еле слышно ответила Дороти.
Фердинанд торжествующе воскликнул:
– Вот как? Как же вы к этому отнеслись?
– Я… В общем, я полагала, что это нехорошо с ее стороны. Я… Мы… Она была недовольна Гардом, моим мужем!
– Из-за этого вы ссорились?
– Нет. Мы… Все было еще хуже. Вы… Вряд ли мужчина поймет такое…
Фраза была оборвана громким смехом в суде, усугубившим волнение свидетельницы. После восстановления порядка Фердинанд вкрадчиво произнес:
– Предположим. Но мисс Бинг хоть раз раскрыла вам причину своей ненависти?
– Да.
– А в другой раз она в припадке гнева швырнула на пол ваши комнатные часы?
– Может, она уронила их случайно. Не думаю, что она намеренно их бросила, чтобы разбить.
– Миссис Бинг, – пленительный голос Фердинанда стал хриплым от притворного восхищения, – вы чудесное, нежное создание, славная женщина! Вы обладаете даром прощения, какого я желал бы всем нам. На самом деле эта женщина, чье неистовство вы пытаетесь скрыть от нас, не просто покусилась на ваше имущество. Все гораздо хуже: она покушалась на вашу жизнь!
Свидетельница побледнела и покачнулась, но адвокат не ведал жалости.
– Вы станете это отрицать, миссис Бинг? Разве она не прокралась к вам в комнату в ранние утренние часы…
– Не надо! Прошу вас, не надо! – крикнула свидетельница. – Да, так и было! Но, пожалуйста, не нужно об этом говорить!
Вторым свидетелем защиты был Гард, который в своих брюках-гольф выглядел невероятно огромным и рослым. Он обаятельно улыбнулся Фердинанду и стал ждать вопросов.