– Не знаю. – Гард смотрел на дорогу перед собой, что придавало их разговору беспечности, а его самого делало похожим на диктора в радиостудии. – Когда женщина виновна в убийстве, то где-то должны быть улики, надо только не полениться добыть их.
– Виновна?! – в ужасе ахнула Дороти.
Гард расхохотался:
– Святая невинность! Кто же, по-твоему, это сделал, если не она?
– Но… но… Нет, не верю! Не она! С какой стати? И потом, как же вердикт?
– А что вердикт, дорогая? – Гард ожесточенно загудел клаксоном.
– По вердикту присяжных, она невиновна! Они оправдали ее! Жюри постановило «невиновна»!
– Вот и прекрасно! Я люблю эту старушенцию и очень переживал бы, если бы ей грозила виселица за то, что она избавила нас от Элеонор. Между нами говоря, моя сестрица была совершенно психованная. Разве ты не знала?
– Психованная? – воскликнула Дороти.
– Вот именно. Сумасшедшая, – уточнил Гард. – Я пойду еще дальше и сообщу тебе, что если бы миссис Брэдли не проявила любезность и не взяла это на себя, то я бы сам прикончил сестрицу. У меня уже чесались руки.
Дороти разинула рот от удивления.
– Но почему же ее назвали невиновной, когда она виновна? Осторожно, не раздави поросеночка, Гард!
– Потому что это нужно было доказать, – ответил Гард, объезжая поросенка. – Сомневаюсь, что получилось бы. У обвинения буквально ничего не было, тем более когда против него сражался сам Лестрендж. Вот уж умница из умниц! И в придачу сама честность.
Он свернул в ворота поместья и подъехал к дому.
– Главное, – добавил Гард две минуты спустя, уже в холле, – миссис Брэдли поступила очень великодушно. Таково мое мнение. Она сильно рисковала ради других.
– Конечно, мама, – сказал Фердинанд Лестрендж, любуясь вином в бокале на просвет, – будь обвинителем я…
Миссис Брэдли добродушно рассмеялась. При свечах она еще сильнее напоминала дьявольскую хищную птицу, невзирая на драгоценности, мерцавшие у нее на шее, и на кольца, унизавшие ее руки, похожие на клещи.
– Ведь это сделала ты? – продолжил сын, отставляя бокал и вопросительно глядя на мать.
– О да, – ответила она своим удивительным, завораживающим голосом, – конечно, я. Когда-нибудь я расскажу тебе как.
– Расскажи, зачем, – попросил молодой адвокат.
– Зачем? Разумеется, никаких личных чувств я при этом не испытывала. Скорее это можно назвать логическим устранением чего-то лишнего и, главное, опасного.
Фердинанд задумчиво кивнул.
– Я начинаю понимать, откуда взялись мои исключительные способности, – скромно заметил он.
Миссис Брэдли радостно закудахтала.
– В обычном, газетном смысле слова, я не убивала Элеонор Бинг. Просто стерла ее из семейной хроники Бингов. Все свелось к простым выкладкам. Если бы я не убила Элеонор, то она убила бы Дороти – девушку, на которой женился Гард Бинг.
Или так: если бы я не убила Элеонор, это мог бы сделать сам Гард.
Или еще страшнее: если бы я не убила Элеонор, то Элеонор убила бы Дороти, а Гард потом убил бы Эленор, а правосудие – Гарда.
Или более иррациональное: если бы кто-то не убил Элеонор, то она убила бы безобидное дитя по имени Памела.
– Тебя правосудие оставило в живых, – сухо напомнил сын.
– Я все-таки умная женщина, дорогой, – возразила любящая мать, – тогда как бедняги Гард и Берти – глуповатые молодые люди.
Сын улыбнулся. Свет отразился от его сияющей манишки и от густых гладких волос. Миссис Брэдли сидела неподвижно, глядя на бокал, похожая на насмешливый череп на случайном пиру. Сын встал, взял свой бокал, молча поднял его и поклонился матери.
Миссис Брэдли закудахтала от восторга:
– Благодарю, дорогой! Приятно, когда твои мотивы оценивают по достоинству.
Инспектор уголовной полиции Боринг с упреком посмотрел на спящую жену. Та, словно почувствовав его недовольство, приоткрыла один глаз и тихо застонала, что обозначало у нее возвращение к осмысленной жизни. Открыв второй глаз, она уставилась на небритую укоризненную физиономию в двенадцати дюймах от своего лица.
– Доброе утро, Герберт! Разве уже пора вставать? – пробормотала жена.
– Уже восьмой час, – отрезал мистер Боринг сварливым тоном человека, бодрствовавшего уже давно.
– Неужели? Все равно сегодня воскресенье, можно еще поваляться, – ответила бесчувственная женщина, забывшая о долге.
Повернувшись на другой бок и подоткнув одеяло под подбородок, она мгновенно снова погрузилась в сон.
Инспектор уголовной полиции Боринг почувствовал себя оскорбленным.
– У меня будущее под угрозой, а тебе нет до этого никакого дела! – громко сообщил он спине жены.
Жена вздрогнула и пробормотала что-то себе под нос.
– Вот именно, – проворчал несчастный полицейский. – Спи себе! Что тебе мои беды? Не важно, что муж вынужден подать в отставку, потому что куча слепых и глухих неотесанных болванов из местной полиции и дюжина безголовых тупиц-присяжных не могут распознать убийцу, даже когда ее усадили на скамью подсудимых, прямо под их носом!
– Герберт, дорогой, – всполошилась жена, наконец проснувшись, – потише! Не забывай, оба окна открыты!
Инспектор уголовной полиции высказал свое мнение об открытых окнах с такими ужасающими подробностями, что его супруга встала, надела халат и отправилась заваривать утренний чай, заявив, что даже жену закон не обязывает слушать подобные выражения.
– Тебе самому не хотелось, чтобы бедную старушку повесили, – заметила она, – даже если это ее рук дело. Но преступница не она, таково решение присяжных.
– Не она?! – взревел Боринг, так завертевшись в кровати, что она возмущенно взвыла. – Не она, говоришь? – И он засмеялся с такой горечью, какой от него еще ни разу не слышали за всю его непростую карьеру. – Я знаю, что это она! – крикнул он уходящей жене. – Откуда? Знаю, и все!
– Только это невозможно было доказать, – возразила она. – Так ведь?
– Доказать? – продолжал бесноваться безутешный супруг. – Докажи мне, что черное – не белое. Давай! Послушаем твои доказательства.
– Не глупи, дорогой, – ласково ответила ему жена с лестницы.
Инспектору уголовной полиции Борингу осталось только поморщиться от безнадежности.
– Вердикт присяжных, конечно, принес мне облегчение, – сказал Карстерс Берти Филиппсону, сидя с ним на трибуне Твикенхема ясным субботним днем в ноябре.
– Как и мне, – рассеянно произнес Берти. – А второй тайм всегда начинается с опозданием в одну-две минуты или мне так только кажется?
– Придется подождать еще три минуты, – успокоил Карстерс. – Ей повезло, что она выпуталась, не так ли?
– Даже не знаю… Сижу и гадаю: кто же, в конце концов, убил старушку Элеонор? Или вы считаете, что это самоубийство?
– Какое самоубийство! – возразил Карстерс. – Нет, самое настоящее убийство, и преступница – миссис Брэдли.
– Да бросьте вы! А как же вердикт?
– Полагаю, вердикт шотландского жюри гласил бы: «не доказано».
– Ну, это все сказки! – махнул рукой Берти. – Лучше ответьте, что же, по-вашему, произошло той ночью?
– После того как Элеонор осталась без своего разделочного ножа, – начал Карстерс, – и миссис Брэдли удалось уложить ее в постель, она вернулась к себе в комнату в сильной тревоге.
– Боялась, как бы Элеонор не набросилась еще на кого-нибудь?
– Совершенно верно. Именно поэтому, думаю, она и прибегла к своему тайному оружию, гиоцину, и накапала смертельную дозу яда в термос, из которого, как она созналась на процессе, уже выпила полчашки кофе. Имея под рукой отраву, она была готова к любым случайностям. Думаю, бедняжка Элеонор отказалась выпить предложенное ей снотворное: вряд ли ей понравился вкус бромного раствора, который дала ей выпить миссис Брэдли в ночь счастливого спасения Дороти. Она всегда ненавидела лекарства. Наверное, ее отказ и принудил миссис Брэдли влить в кофе яд. Если бы Элеонор приняла снотворное, то не выказала бы свою склонность к убийству той ночью вторично. Но вышло так, что Элеонор бодрствовала и была исполнена ревнивой ненависти к юной Памеле Сторбин, да еще кляла вас…
Берти невесело кивнул:
– Миссис Брэдли боялась худшего. Понимаю, что она чувствовала.
– Вот и команды! – обрадовался Карстерс.
– Нет, продолжайте, – попросил он. – Мне не терпится дослушать до конца.
– Смотрев, как миссис Брэдли поит Элеонор кофе, мы наблюдали за убийством.
– Значит, найди полиция чашку из-под кофе, как она нашла рюмку из-под снотворного… – начал Берти.
– …то миссис Брэдли ждала бы петля, – промолвил Карстерс. – Это-то больше всего и озадачивает меня в данном преступлении. Не понимаю, как миссис Брэдли могла проявить такую опрометчивость: не позаботилась о чашке! Совершенно на нее не похоже! Риск – положить тело в ванну – еще куда ни шло, но чашка – нет! Она выбивается из общей картины.
– А кстати, зачем было класть тело в ванну? – встрепенулся Берти. – И, собственно, как ей это удалось? Элеонор весила шестьдесят килограммов, а миссис Брэдли – женщина маленькая и худенькая.
– А ее опыт медсестры? Медсестры справляются даже с крупными беспомощными мужчинами. Да и мускулы у нее стальные. А насчет того, зачем было тащить тело в ванную, то это своеобразный юмор. Жертву Элеонор, Маунтджой, нашли мертвой в ванне, вот миссис Брэдли и решила, что саму Элеонор найдут там же. Может, ей хотелось запутать следствие или создать неверное мнение о времени смерти. Хотя лучше было бы сделать так, чтобы голова убитой находилась под водой. Было ошибкой оставить волосы сухими и положить тело лицом вверх.
– Подобные мысли появились у вас еще до суда? – спросил Берти. – Глядите-ка, гол! Молодчина! Посмотрим, отквитаются ли противники. Отличный матч, сэр, просто загляденье!
Он повернулся к Карстерсу с виноватой улыбкой:
– Простите, сэр. Не хотите продолжить?
– С удовольствием. Нет, до суда я был иного мнения. Да, понимал, что миссис Брэдли может попасть в переплет. Прежде всего ей было нетрудно раздобыть гиоцин. Она известный психоаналитик и, как мы знаем, посещала в Америке лечебницы для душевнобольных. Мне известно – хотя защита постаралась не вытаскивать этот факт на свет, – что в Америке она ассистировала одному видному психиатру, добиваясь разрешения применить к его пациентам свой психоаналитический метод. Что помешало бы ей разжиться препаратом в количестве, дост