Миссис Брэдли, с интересом наблюдавшая за его профессиональными манипуляциями, неприятно улыбнулась.
– Вы согласны со мной?
Доктор вымыл и вытер руки, снял халат и аккуратно повесил его на крючок.
– Никогда не задумывался, – ответил он и, вытянув перед собой крупные красивые руки, стал горделиво разглядывать их. – О ком вы? Наверняка о ком-то конкретном?
– О моем сыне Фердинанде Лестрендже. И о вашем сыне.
Доктор Барнс пожал широкими плечами:
– Он ваш сын? Не знал. Блестящий человек!
Внимательные черные глаза миссис Брэдли, быстрые, яркие и по-птичьи бесчувственные, следили, как он берет с вешалки и надевает пиджак.
– Да, Фердинанд – мой сын. Умница, весь в мать.
Она самовлюбленно хмыкнула, а врач насупился. Он терпеть не мог женских причуд, тем более старушечьих! Вспомнил, что эта неприятная особа сумела прославиться, пусть не самым достойным способом. Не иначе известность ударила ей в голову!
– Кажется, он защищал вас на суде по обвинению в убийстве? – спросил доктор, сознавая, что говорить так не принято и вообще негуманно, но получая удовольствие именно от этого.
– И добился моего оправдания! Можно указать вам на складку на плече? Пиджак вам идет, но не жарко ли в нем в это время года?
– Приходится страдать, заботясь о профессиональном достоинстве, – ответил он, приподняв в насмешливой улыбке ровный черный ус. – Если вы к Марджери, то она отправилась в деревню за покупками. Потом будет играть в теннис у викария. Жаль, что я не посвятил себя церковной жизни: до чего беззаботная жизнь у наших пастырей!
– Сам священник – плохой теннисист, – произнесла миссис Брэдли, выходя за ним в сад, – зато Марджери, если верить Обри Харрингею, – настоящая звезда. Ей бы соперника под стать!
– Она практикует там подачу и удары. Викарий – единственный, кому безразлично, когда сбивают головки его цветов. Я бы не стал устраивать на своей лужайке корт: плохо для травы.
Миссис Брэдли зашагала к калитке, отпустив доктора в гараж.
«Да здравствует национальное здравоохранение! – подумала она, оглянувшись на распахнутые ворота, в которых поблескивал докторский механический экипаж. – Если медицинский совет в полном составе не проголосует за либералов, значит, не знает, что такое благодарность».
Миссис Брэдли заторопилась к дому викария, но на полпути передумала и повернула к коттеджу на холме.
Дома находилась Лулу, Сейвил и Райт отсутствовали, что было кстати.
– Мне очень жаль, – сказала Лулу, провожая гостью в гостиную, расположенную под помещением, служившим Райту и Сейвилу мастерской. – Вероятно, вам нужны они?
– Я пришла по делам Реставрационного фонда, – легко солгала миссис Брэдли.
– Вот оно что! Конечно, им позарез нужны денежки. Как ни хороши старинные церкви, закон держит их на голодном пайке. Сама я перестала туда хаживать. Никогда не была богомолкой. – Лулу хихикнула и украдкой бросила на гостью вопросительный взгляд. Она была прелестна, из тех женщин, которых порой можно наблюдать на берегу Темзы в Ист-Сайде; в ней угадывалось нечто восточное, какая-то загадочность, пробивавшаяся из-под грубой речи кокни и заливистого, откровенно английского смеха.
Миссис Брэдли кивнула.
– Вы очень помогли викарию и его дочери, взявшись за стирку церковных облачений и одежды самого викария, – сказала она.
– А, это! – Лулу отбросила прядь сверкающих вьющихся волос и показала отличные зубы. – Я выросла рядом с тазом. Подумаешь, немного постирушки! А их помощница – настоящая ирландка, судя по тому, какое белье она вешает сушить! Не могла я видеть, как мальчишки-хористы и сам священник воскресенье за воскресеньем щеголяют в грязном. Позор! Так я и говорила Клифу. Я тогда еще ходила слушать пение Клифа. Вот кто пел – заслушаешься. И весь хор, этого у них не отнять. Не слышали? Напрасно. А теперь я их обстирываю. Мне хоть бы что, а мои труды припомнят на Страшном суде. Никогда ведь не знаешь, что там и как…
– Верно, – серьезно произнесла миссис Брэдли. – А скажите, дитя мое, как вас угораздило все так испортить месяц назад?
– Меня?! – Лулу побагровела от гнева. – Я тут ни при чем! Это все лупоглазая свинья, мой дружок. «Дай, подсоблю», – говорит. Схватил утюг и стал наглаживать свои носовые платки, я как раз приготовила их для глажки. Я на него напустилась, но ему хоть бы что. А утюг-то у него! Ему бы ничего не стоило прижечь мне лицо, он такой! Я схватила вещи священника и бежать, только воротники и занавески не забрала, столько у меня в руках было этих…
– Стихарей?
– Да. Их я выгладила после его ухода на следующий день. Один воротник он загубил вместе с занавесками, превратил в кусок угля, осталось только его выбросить. На той неделе он отдал мне в стирку свой галстук, короткие подштанники и нижнюю рубашку. Хорош, нечего сказать! Ну, я свое дело знаю. Но он их все равно испортил и выбросил. Не знаю, кто их стирал. И про занавески не знаю.
– Какой формы был воротник? – спросила миссис Брэдли.
– Мягкий, как на тенниске. Даже священникам иногда хочется поменять ошейник.
– Вы уверены, что воротник принадлежал не мистеру Райту? Или мистеру Сейвилу?
Лулу повернулась и уставилась на нее. Удивление, подозрение, страх промелькнули, сменяя друг друга, по ее лицу, как грозовые тучи по нахмурившемуся летнему небу.
– Это что еще такое? – угрожающе произнесла она. – Я же сказала, что это был воротник священника!
Миссис Брэдли встала, подошла к камину и оперлась спиной о каминную полку.
– Вы ответите на мой вопрос? – ласково спросила она.
– Отвечу. – Испуг и тревога полностью преобразили лондонскую уличную девчонку. – Не Клифа и не Джорджа, ясно?
– Ясно настолько, – сказала миссис Брэдли прежним ласковым, даже грустным тоном, – что вам лучше будет рассказать мне побольше.
Лулу ощерилась, сверкнула глазами, ее грудь вздымалась и опадала – явный признак волнения. В маленькой комнате было хорошо слышно ее шумное дыхание.
– Выкладывайте, с чем пришли, и поживее, – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Где вам со мной тягаться? Будете тут вынюхивать, вам не поздоровится, понятно?
Она подошла к миссис Брэдли вплотную, ее алый рот оказался на одном уровне с хитро прищуренными черными глазами гостьи. В гневе Лулу была опасна, потому что не заботилась о последствиях сказанного и сделанного.
– Лук! – произнесла миссис Брэдли отчетливо, не скрывая отвращения. – Сколько можно повторять: не смейте подходить ко мне, наевшись лука! Что за отвратительный, тошнотворный, зловонный, антиобщественный овощ!
От неожиданности Лулу отпрянула.
– Я… я… – пролепетала она.
Миссис Брэдли немедленно развила свое небольшое преимущество.
– Ели лук, ели, – усмехнулась она. – Как вы после этого ждете от мужа поцелуев?
– От него?! – Лулу могла бы не продолжать, так выразительно это прозвучало. – Его поцелуев? Хотелось бы мне дождаться такой невидали!
Она с горьким смехом запрыгнула на стол и заболтала ногами – посрамленный, надутый, бунтующий ребенок.
– Не обращайте внимания, – примирительно сказала миссис Брэдли. – Я только хотела…
– Мне-то что? – Лулу откинула со лба волосы. – Для поцелуев найдутся другие, живущие неподалеку.
Она беззаботно расхохоталась. Миссис Брэдли поправила над каминным зеркалом свою нелепую шляпку, оглянулась на Лулу и грустно покачала головой:
– Бедное дитя!
– Не смейте меня жалеть! Таким, как я, ваша жалость ни к чему! – воскликнула Лулу. – Вы – мерзкая высохшая ворона! Оставьте меня в покое! Один из-за меня уже окочурился, а…
– А другого из-за тебя повесят, если не придержишь язык, – многозначительно промолвила миссис Брэдли.
Громкие шаги оповестили о возвращении Сейвила. Он заявился с непокрытой головой, в грязной рубашке, в пыльных башмаках, ворвался, как ураган.
– Вот я тебя и поймал! – крикнул он. – Ах ты, маленькая… – Сейвил увидел миссис Брэдли. – Это вы?.. – беспомощно протянул он. – Я думал… То есть…
Она снисходительно улыбнулась.
До дома священника миссис Брэдли добралась только в восемь часов, вскоре после возвращения Фелисити. Марджери Барнс все еще сидела там: Фелисити развлекала ее и отца рассказом о событиях дня. При появлении миссис Брэдли она замолчала, но Марджери попросила ее не прерывать увлекательного повествования. Фелисити усадила миссис Брэдли в самое удобное кресло и продолжила описание старушек и их экскурсии в Кулминстер.
– Представляете? – обратилась она, закончив, к миссис Брэдли. – Там не оказалось…
Миссис Брэдли закашлялась, причем сильно и надолго: она хрипела, сипела, булькала, задыхалась, хваталась за грудь. Приступ следовал за приступом, бедняжка уже сползала с кресла. Несколько минут она не могла обрести дар речи, так обессилела от кашля.
– Выпейте воды! – крикнула Фелисити, прибежав из кухни с полным стаканом.
– Спасибо, милая, – простонала та, позволив Фелисити поднести стакан к ее губам. – Старость не радость, а тут еще вечерняя прохлада… Пора домой, под одеяло. Простите, что помешала!
– Я с вами, – вызвалась Фелисити.
– Мне тоже пора, – сказала Марджери, вставая. – Отец решит, что я потерялась.
– Можно мне присоединиться к компании? – спросил викарий. – Чудесный вечер для прогулки.
Вчетвером они покинули дом. На узкой тропинке, тянувшейся к дороге, им пришлось разбиться на пары: викарий и Марджери впереди, миссис Брэдли и Фелисити сзади.
– Прости, что вызвала у тебя жалость под ложным предлогом, – произнесла миссис Брэдли, любуясь высокими вязами.
– То есть как? Вы сильно кашляли.
– Да. Полезный навык. Я часто им пользуюсь, – призналась она, со вздохом вспоминая собственное двуличие. – Главное его достоинство – невыносимый шум. Ты чуть не поделилась со всеми сразу сведениями, которые лучше сообщить мне одной. Что ты собиралась рассказать им про череп?