йствительно все. Как только моя машина остановилась около ямайского корпуса в Олимпийской деревне, большая толпа людей окружила меня. Могло показаться, что они собрались здесь из-за пожарной тревоги или еще из-за какого-нибудь происшествия. Все стояли на улице и ждали. Я обернулся на Рики.
– Эй, что происходит?
– Я думаю, что они здесь из-за тебя, Усэйн! – сказал он.
Он был прав. Когда я вышел из машины, толпа ринулась к нам. Люди безумствовали, просили автографы, хотели сфотографироваться со мной. Волонтеры, атлеты, друзья атлетов, куча других незнакомых ребят – все они махали ручками, бумагой и кричали:
– Фото! Фото!
Я не понимал, какого черта происходит. Кто-то закричал:
– Сделай жест Молниеносного Болта!
Моя жизнь насегда преобразилась.
Я словно глотнул свободы, которую не мог получить нигде в другом месте. Это было одновременно удовольствие, восторг, чистая энергия. Это было прекрасно.
Я думал, что если выиграл олимпийское золото на стометровке, меня просто будет узнавать большее количество людей, но то, что произошло, выглядело как-то намного серьезнее, чем просто кучка дополнительных фанатов. Это было более масштабно и в то же время более нелепо, чем что-либо в моей жизни. Это была настоящая истерия.
Я нуждался в тишине своего ямайского корпуса, чтобы просто переварить все происходящее. Но когда я зашел внутрь, там меня уже ждали тренер, массажист Эдди и все наши атлеты. Все были на взводе, и атмосфера была накалена от праздничных вибраций. Морис Смит привез с собой в Китай видеокамеру и сразу испытал ее на мне.
– Эй, вот Самый Быстрый Человек на земле! – кричал он.
Я смеялся и смотрел в объектив.
– Теперь я великий чемпион, – сказал я, смакуя этот момент.
Я был рад оказаться дома, если то место можно было так назвать. Здесь я хотя бы ненадолго прятался от сумасшествия и напора Олимпиады. В команде Ямайки царила классная атмосфера, все атлеты знали и любили друг друга, и настроение там всегда было радостным. Во многом эта команда была похожа на юниорскую группу, с которой я выступал в Венгрии и Кингстоне. Тогда мы больше походили на футбольную команду, чем на группу атлетов, выступающих индивидуально, и всех ребят объединяло что-то вроде крепкого товарищества. Мы подбадривали и мотивировали друг друга перед соревнованиями, обсуждали каждого, кто побеждал на состязаниях.
Такой же дух царил и на пекинской Олимпиаде, несмотря на то что в группе было несколько талантливых и целеустремленных атлетов – например Шелли Энн Фрейзер, золотая медалистка на дистанции 100 метров; Мелани Вокер, которая победила в беге с препятствиями на 400 метров; и Вероника Кемпбелл-Браун, золотая медалистка на дистанции 200 метров. Моя медаль была лишь первой в целом ряде других ямайских олимпийских трофеев.
Тренер шутил, не переставая, – ну, или мне казалось, что он шутит.
– У меня для тебя есть несколько новых задач перед твоей следующей стометровкой.
Я пытался запомнить каждый фрагмент гонки, чтобы рассказать о ней остальным и передать то, что я чувствовал, выиграв Олимпийское золото. Эдди хотел узнать, какого рода наслаждение я испытывал, когда мчался по беговой дорожке.
– Просто радость, приятель, – сказал я. – Я испытывал удовольствие, как обычно бывает со мной на соревнованиях, но на этот раз чувство было сильнее. Я словно глотнул свободы, которую не мог получить нигде в другом месте. Это было одновременно удовольствие, восторг, чистая энергия. Это было прекрасно.
Кто-то вспомнил, что на протяжении всей гонки у меня были развязаны шнурки. Я засмеялся. Да неужели? Я даже этого не заметил, настолько был вовлечен в момент Здесь и Сейчас.
Я тяжело дышал, я был измотан. Когда я вошел в свою комнату, чтобы передохнуть, там был Морис. Мне нравилось общаться с ним. На протяжении всей поездки мы были как двое детей, впервые вырвавшихся из дома. Мы любили болтать и рассказывать истории, но больше всего шутили. Это жутко раздражало тренера, потому что его комната была как раз напротив нашей, и он просил нас прекратить шум, но при этом наши посиделки с Морисом создавали идеальную атмосферу для выигрыша. Мы дурачились вместе вдали от толпы и напряжения Олимпиады. Когда мы отрывались таким образом, мои мысли редко возвращались к стадиону Bird’s Nest, Тайсону, Асафе или гонкам. Вместо всего этого мы говорили о девушках, футболе и крикете. И никакого беспокойства.
Но той ночью все было по-другому. Морис хотел обсудить дело.
– Эй, а что ты собираешься делать с этим мировым рекордом на 200 метрах?
В мою голову полетела подушка, заглушив все мысли. Я знал, что это было практически нереально, и все это знали. Время Майкла Джонсона было 19,32 секунды, что было за пределами моих возможностей. Никто не мог побить этот рекорд на протяжении 12 лет с 1996 года на Играх в Атланте – на гонке, которая впервые зародила во мне желание стать чемпионом беговой дорожки. Даже он сам уверял, что этот рекорд больше недостижим. Недавно он даже заявил в СМИ, что у меня не хватит выносливости выдержать его скорость на этой дистанции, по крайней мере на всей дистанции.
– Я не знаю, – сказал я. – Я не уверен, что смогу это сделать. Ведь речь идет о времени 19,30 или 19,31, а я никогда даже не приближался к такому результату.
Однако Морис думал, что теперь это возможно. Он был на взводе.
– Но, Усэйн, ты только что пробежал стометровку за 9,69 секунды, подумай об этом, приятель.
– Я знаю, но 200 метров – тяжелее, – сказал я. – Я не знаю. Я просто хочу сказать…
Это была правда. Я действительно не знал. Это была моя честная реакция, и я не разыгрывал Мориса. Конечно, я был уверен в победе на 200 метрах даже больше, чем на 100 метрах, но при этом знал, что время Джонсона – серьезная задача для меня, а я чувствовал себя вялым, особенно от затраченных усилий и возбуждения от получения золотой медали.
Все же я понимал, что мне нужно взбодриться, потому что было нечто важное в 200 метрах, нечто, что другие даже не осознавали, потому что были так поглощены моим успехом на короткой дистанции. Правда была в том, что 200 метров были моей любимой дистанцией. Забудьте о 100 метрах. Да, многие думают о стометровке как о звездной дистанции и хотят, чтоб я бегал ее все быстрее и быстрее, но моей мечтой было стать чемпионом именно на 200 метрах. Это было пределом моих стремлений, и получение золота на этой дистанции было мечтой всей жизни.
Для меня 200 метров были Большим Делом, а стометровку я считал гонкой в свое удовольствие. Однако я знал, что тренер рассуждает по-другому. Он хотел, чтобы я выиграл на 100 метрах, потому что он был человеком скорости: им постоянно владело желание узнать, насколько быстро может бежать атлет. Это было классно, я это понимал, но моей целью были именно 200 метров, я хотел сконцентрироваться на этой победе.
Пока мы с Морисом болтали и громко смеялись, я вдруг услышал голоса в коридоре. В дверь постучали. Это был тренер.
– Ну хорошо, – сказал он. – Ты получил медаль на 100 метрах, теперь можешь получить то, чего действительно хочешь.
И мы оба знали, о чем идет речь.
Сначала я говорил Морису и другим ребятам, что скоро все успокоятся и ликование закончится. Я действительно полагал, что ажиотаж исчезнет, когда я вернусь на Ямайку и спрячусь от всех на несколько недель. Я не знал, что шумиха вокруг моей победы на 100 метрах продолжится. Это оказалось чем-то значимым, и, куда бы я ни пошел, люди хотели получить кусочек меня. Я не мог выйти на улицу и даже покинуть свою комнату. В Китае живут несколько миллиардов человек, и складывалось впечатление, что все они окружили Олимпийскую деревню, чтобы только взглянуть на меня.
То, как я добирался до своего корпуса в ночь после забега, было только началом, настоящий хаос начался на следующее утро, когда я сел в автобус, чтобы доехать до кафе. Как только я вышел из дверей ямайского корпуса, я был окружен и не смог добраться до автобуса. Когда я все-таки сел в него, то не смог выйти, потому что множество работников и волонтеров хотели поздравить меня. Но больше всего они хотели автографы – целые страницы автографов.
Я надеялся, что мне удастся избавиться от всех этих помех, когда я войду в кафе, но когда я попал в зал, все разом обернулись и уставились на меня. Я как будто был ходячей рекламой. Парень ростом шесть футов пять дюймов стоял в проходе, спрятаться было некуда, и я не знал, как мне быть. Есть куриные наггетсы, когда все толпятся вокруг тебя и просят автографы, – совсем не здорово, поэтому я попросил Эдди прихватить мне несколько коробок с курицей на вынос и вернулся в нашу комнату, подписывая клочки бумаги по дороге.
Так вот что значит быть суперзвездой.
Вот так неожиданно в моей жизни появились затруднения. Я не мог больше прогуливаться по Деревне, как это было до Игр, и знал, что не смогу больше свободно гулять по Пекину, не нарушая общественный порядок. Зато теперь ни один охранник ночного клуба не сможет не впустить меня, потому что я пришел в кроссовках.
Мне сказали, что на родине все тоже сходят с ума. Я видел фото и видео в интернете. Тысячи людей смотрели Олимпиаду на больших экранах на улицах Кингстона, а придорожные бары были переполнены фанатами, собирающимися около телевизоров. Отец позвонил мне и сказал, что на улицах Трелони образовались пробки из-за машин, сигналящих в честь моей победы на Олимпиаде, а когда я позвонил ЭнДжею со стадиона, он сказал, что в Америке та же сумасшедшая реакция.
И все-таки спрятаться от внешнего мира в Олимпийской деревне было возможно. Обстановка здесь походила на университетский кампус. Для каждой национальной команды было выделено отдельное здание – «дом». В каждом «доме» были спальни, где атлеты селились вместе. Здесь были общие кухни и гостиные, поэтому каждый мог потусоваться, поиграть в компьютерные игры и посмотреть DVD. Внешний мир находился в отдалении.