По пробуждении Владимир Андреевич был мрачен. К тому же лицо его имело синеватый оттенок, а угол рта дергался.
При виде этого нового для него человека Счастливчик залаял, но потом встретился с Каллиником взглядом и благоразумно отполз под лестницу, к своей миске.
– Не хотите ли позавтракать… э-э-э… – Родион посмотрел на часы и уточнил вопрос: – Не хотите ли пообедать, Владимир Андреевич? Вчера угощали вы, сегодня – я. Так как с обедом?
– Не помешало бы, – прохрипел Каллиник. – Где у вас ванная комната? У меня во рту словно табун лошадей ночевал…
Через полчаса Владимир, умытый и несколько оживившийся, сидел за столом и поедал обед из трех блюд, хотя при этом на его лице было выражение, будто его пичкают сушеными сморчками и компотом из сухофруктов. И только когда Родион достал из бара бутылку коллекционного коньяка, мало чем уступающего тому, что перепал нам вчера на халяву в «Клеопатре», Владимир Андреевич немного порозовел и даже выдавил на бледном, с тонкими чертами, еще больше подчеркивающими эту бледность, лице нечто вроде улыбки.
После первой Владимир оттаял. Он даже начал смотреть в мою сторону, хотя в первую половину обеда этого не делал. По всей видимости, воспоминания о том, что не далее как несколько часов назад жизнь тебе спасла женщина, не лучшим образом отражаются на мужской психике. Впрочем, о чем это я… у меня у самой от всего этого, кажется, ум за разум помаленьку заходит.
– Владимир Андреич, – деловым тоном начал Родион, – я хотел бы поговорить с вами…
– Да чего уж там, Родион, – перебил его Каллиник, – я все понимаю. Не стоит мне теперь на улицу высовываться, так, Родион Потапович?
– Да, пожалуй. Вы, конечно, на меня обидитесь, Владимир, но я уже привесил на ваш «Мерседес» фальшивые номера, питерские, кстати, и отогнал на стоянку. Тут, недалеко. Вон из того окна можно увидеть.
– То есть я теперь некоторым образом под домашним арестом, – полушутя-полусерьезно заметил бизнесмен. – Причем не у себя дома. Что, впрочем, меня нисколько не удручает. Я так понимаю, Родион Потапович, вы серьезно решили заняться моим делом?
– Уже занялись, – тихо произнесла я. – Разве вы не заметили, Владимир Андреевич?
– Заметил. Только вчера вы, Мария, меня по имени называли и бессовестно «тыкали»… когда из магазина меня выволокли и в салон «мерса» сажали, – грустно сказал он. – Но в любом случае – спасибо. Мне нужно ехать. Сами понимаете – работа.
– Работа? – уже горячась, произнесла я. – Значит, работа? Вы постоянно должны себя поддерживать в рабочем тонусе, так? А потом обеспечить работой веселую команду могильщиков и похоронное агентство, так?
Родион смотрел на меня с изумлением…
– Неужели тебе сложно взять отпуск и свалить куда-нибудь из Москвы? На время? К дражайшей супруге – на Лазурный берег! Чем плохо? Неужели ты не можешь перепоручить все своим замам и помощникам и умотать отсюда, чтобы не повторить судьбы твоих друзей? Ведь, в самом же деле, не могу я быть все время рядом, чтобы… кидаться ботинками в твоих убийц!
Родион Потапович с недоуменным видом взял со стола сигарету, закурил – и все это не отрывая от меня самого пристального любопытствующего взгляда.
Каллиник коснулся пальцами лба, а потом, когда я закончила свою пламенную речь, произнес:
– Ты забыла упомянуть, что нельзя искушать господа бога и цеплять на грудь мишень. Как ты говорила это вчера. Родион Потапыч, дайте-ка мне сигаретку.
При отчестве «Потапыч» Счастливчик сделал стойку на дичь и залаял.
Каллиник не спеша прикурил, выпустил струю дыма и неторопливо произнес – так, как будто речь шла об обсуждении условий рядовой сделки:
– Ну что ж, я думаю, вы правы. Мне действительно стоит на время залечь на дно. Я хочу, чтобы вы расследовали это дело. Согласен платить любые деньги. Сколько вы обычно берете?
– Вообще я беру прилично, – ответил Родион Потапович. – Но с таких, как вы, – по усмотрению клиента. То есть по вашему же и усмотрению. Хотя, конечно, меньше чем за пять тысяч долларов я редко берусь за расследование. Проклятая меркантильность, но куда без нее в наше время?
– Я дам десять тысяч, – сказал Каллиник, – и в случае успешного раскрытия дела добавлю бонусную сумму. Пока не скажу сколько. Но уж будьте уверены, не поскуплюсь. Понимаете, – он выпил стопку коньяку, закурил, потом перевел взгляд с босса на меня и продолжил: – Понимаете, как-то сложно давать цену крови своих друзей.
– Она живет вот здесь, – сказала Марина Борисовна, указывая мне на коричневую дверь с табличкой «18» на ней. – Только подождите, Машенька, не звоните. Я спущусь к себе, тогда звоните. Честно говоря, не хочу лишний раз попадаться ей на глаза.
– Да, суровая бабушка, – согласилась я. – Это точно. А она всегда дома, да?
– По крайней мере, я знакома с ней десять лет, но еще ни разу не было так, чтобы я не застала ее дома, – сказала Марина Борисовна. – Успехов вам, Машенька. Ну ладно, я пошла.
Она скользнула вниз по лестнице с удивительной для ее возраста легкостью, и мне подумалось, что идея Родиона – нанимать внештатниками пенсионеров, – которая показалась мне сначала на редкость абсурдной, на самом деле является очень удачной. Главное – подобрать подходящие кадры.
Я вспомнила далеко не самое милостивое выражение лица Екатерины Измайловны Адамовой, невольно поморщилась, но, поколебавшись, решительно нажала на кнопку звонка.
Открыли не сразу. Я позвонила еще два или три раза, прежде чем за дверью послышался кашель, шарканье ног по полу и сиплый бас спросил:
– Кто?
Я даже как-то сразу не сообразила, что этот трубный глас принадлежит Екатерине Измайловне.
Конечно, в пору визита в наше агентство она тоже говорила далеко не фальцетом и даже не контральто, но то, что я услышала за дверью, скорее могло соответствовать голосу здоровенного грубого мужика, чем бабушке.
– Я к Екатерине Измайловне, – отозвалась я.
– Понятно, что не к Василию Петровичу из соседнего подъезда, – сообщил бас. – Я спрашиваю, не к кому вы, а кто вы?
– Екатерина Измайловна, это вы?
Угрюмое молчание.
– Екатерина Измайловна, это Мария из агентства…
– Какое еще агентство? – недовольно спросил голос. – Блядское агентство, в котором Лильке работать предлагали, что ли? Тогда иди отсюда, не будет она там работать!
Ничего себе…
– Я не из блядского агентства, – поспешно проговорила я. – Я Мария Якимова из детективного агентства «Частный сыск». Вы к нам приходили вчера утром, Екатерина Измайловна.
Загрохотал замок, один, второй; щелкнул блокиратор; зашумел отодвигаемый засов – один, другой; звякнула откидываемая цепочка, и дверь распахнулась.
Екатерина Измайловна, в темно-зеленом халате и белых тапочках – привыкает, что ли? – мрачно посмотрела на меня и произнесла все тем же поразившим меня сиплым басом:
– Проходите. Мне нельзя на сквозняке стоять. Простудилась.
– Спасибо, – сказала я. – Жарко как у вас.
– Разувайтесь, – сказала дотошная бабка. – Не пачкайте пол – только что мыла. Вот тапочки. Надевайте. Ну что, сообразили наконец, что к чему?
– Сообразили, Екатерина Измайловна, – сказала я. – Вы были правы, а мы нет. Я хотела бы поговорить с вами о вашей внучке, Лилии.
– Да, я уже знаю, – сказала старуха. – Я внимательно слежу за криминальной хроникой. Я позвонила своему старому другу, Ивану Алексеевичу, и узнала кое-какие подробности, не вынесенные в криминальные сводки.
– Вот как? Что же вы узнали?
– Хотя бы то, что вы, Мария, спасли жизнь Каллинику. Иван Алексеевич, правда, не мог узнать все, потому как он в отставке, хоть и генерал.
– Мне только одно непонятно, Екатерина Измайловна, – проговорила я. – Вы пришли с компроматом на собственную внучку, и пришли не куда-нибудь, а к нам. Не в милицию, где у вас знакомые, а именно к нам пришли. Но это не суть важно. Вероятно, вам говорили, что мы солидная фирма и умеем хранить тайну. Насколько я могла понять, вы давно о нас знаете.
– Да, я хотела пойти к вам внештатником, – призналась старуха. – Но потом подумала и решила: а зачем мне это надо, если я из дома почти не выхожу?
– Екатерина Измайловна, а какие у вас отношения с вашей внучкой? Насколько я понимаю, не очень?..
– А что тут много говорить? – отозвалась Измайловна. – С внучкой у меня не очень. Натянутые у нас отношения. Конечно, помогает она и денег подбрасывает, и никогда я не знала такого, чтоб копейки до пенсии считать. Но… не нравится мне, с кем она знакомство водит. Не нравится. И вообще – мне ничего не нравится. Особенно после того, как я нашла эту самую бумажку.
– Неужели вы в самом деле верите, что она причастна к одному из этих убийств? А? – тихо произнесла я. – Одно дело – мы, наше агентство. Мы чужие люди. Но вы – вы же ее родная бабушка. Вам…
– Да знаю я! – сурово перебила меня Екатерина Измайловна. – Но пойдемте в ее комнату. Я вам покажу кое-что похлеще этой кошачьей лапы.
– Похлеще? – переспросила я. – Что же может быть… похлеще?
– Пойдемте, пойдемте, – повторила Екатерина Измайловна. – Убедитесь сами.
Она встала с табуретки и, не дожидаясь, когда я последую ее примеру, большими и твердыми шагами, так не похожими на семенящую старческую походку, прошла в комнаты.
Я пожала плечами и последовала за ней. По всей видимости, свирепая бабуля ничего не говорит просто так, на пустом месте. В этом я уже убедилась.
…И не дай бог еще кому-нибудь убеждаться в чьей-то правоте такой ценой.
Когда я вошла в комнату Лилии, Екатерина Измайловна стояла перед ее столом и мрачно смотрела на прекрасно нарисованный портрет красивой черноволосой женщины, висящий на стене.
Большие, чуть раскосые глаза, уверенные четкие линии носа, рта и бровей. В каждом штрихе, в каждой черточке, в игре полутонов чувствовалась рука мастера.
…И еще: мне показалось, что это рисовал тот самый человек, кому принадлежит авторство зловещей «кошачьей лапы».