– Извиняюсь, – все еще ухмыляясь, он вытирает рукой глаза.
Да, он так сильно смеялся, что у него на глазах выступили слезы. И, возможно, я немного горжусь тем, что довела его до такого состояния. Несмотря на то что Чейз выглядит как легкомысленный тип, он, кажется, гораздо глубже. Раньше я не замечала этого, но таким, как сейчас, я его еще не видела.
– Это было очень нехорошо с моей стороны, – признается он, потирая бок.
– Все в порядке? – не раздумывая, я делаю шаг к нему и хватаю его за руку. Кожа по-прежнему распухшая, со вчерашнего дня она посинела.
– Болит?
– Теперь уже нет.
Я фыркаю.
– Выпендрежник.
Он корчит гримасу.
– Это просто синяк, ничего особенного.
– Тебе все равно придется дальше ездить на стройку?
Он кивает.
– Я помогаю отцу и дяде, меня отправили в Ричмонд. Но там все должно закончиться через несколько дней, тогда я напишу отчет и отправлюсь в другое место. Синяк – напоминание о том, что всегда нужно быть быстрым и внимательным.
Я легонько поглаживаю его по ушибу. Даже если он утверждает, что ему не больно, я почему-то в это не верю. Для этого его рука слишком забинтована.
– Мне жаль.
Что-то в его взгляде меняется.
– Мне нет.
Я тяжело сглатываю и делаю осторожный шаг назад.
Может, мне следует осмотреть колени, потому что они снова кажутся ватными.
– Мы должны идти дальше.
Он на мгновение удерживает мой взгляд, кивает и начинает двигаться.
– Верно. Иначе мы никогда не выберемся отсюда. И у меня на тебя слишком много планов.
– Правда? – я следую за ним, стараясь говорить непринужденно, но мой голос дрожит. Как и все во мне, потому что я слишком отчетливо осознаю присутствие Чейза. Удаляющиеся шаги, то, как его рука раскачивается взад и вперед, иногда, как бы случайно, касаясь моей. Его ровное дыхание. Взгляд, который он бросает в мою сторону и который я ощущаю почти физически. Здесь правда тепло, так душно, или я единственная, кому трудно как следует дышать?
Мы сворачиваем еще несколько раз, по дороге болтая обо всем подряд: еде, фильмах, сериалах, спорте – хотя я не очень разбираюсь в последней теме, но люблю смотреть теннис и снукер по телевизору или в интернете. В этом есть что-то странно успокаивающее. Чейз, с другой стороны, играл в хоккей в средней школе, что вызвало его интерес к этой игре в колледже. Тем не менее он болеет за Канаду на Кубке мира. Мне приходится поклясться ему, что я никому не раскрою этот секрет. Что касается любви к нашим автомобилям, в этом мы полностью соглашаемся друг с другом, потому что Чейз как минимум так же сильно привязан к своему «доджу», как и я к своей старой «хонде».
Примерно через час, в течение которого мы периодически натыкаемся на других людей, мы добираемся до знака, при виде которого я не могу не рассмеяться. Он поздравляет нас с тем, что мы достигли середины лабиринта, – но найдем ли мы путь дальше?
– Пойдем, – Чейз берет меня за руку и тянет в одном из трех возможных направлений.
Я понятия не имею, правильная ли это дорога или мы просто ходим по кругу, но, по сути, мне все равно, до тех пор, пока он продолжает держать меня за руку.
Мы проходим мимо очередных развилок, выбирая то одну, то другую сторону. Наверно, мы давно бы нашли выход, если бы были внимательней.
У меня всегда, на любой случай, имелся четкий план. Этим летом я впервые научилась плыть по течению, намеренно теряться и смотреть, что произойдет. Не все время я была довольна результатом, но все равно как-то справилась. И иногда, в таких ситуациях, как сейчас, я наслаждаюсь моментом по полной и ни о чем не беспокоюсь.
– Какая твоя любимая песня? – Чейз снова возвращается к допросу.
– У меня такой нет, – признаюсь я. – Но я люблю фолк, инди и хорошие поп- и рок-песни.
Плейлисты для этой поездки бесконечны. Всякий раз, как нахожу группу, которая мне нравится, я слушаю ее музыку на повторе, пока не нахожу следующую, которая меня зацепит. Причем старичкам я, конечно, не изменяю. Сегодня утром, пока я готовилась к смене в закусочной, песни WILD играли по кругу.
– Хорошо. И что было самым захватывающим из того, что ты сделала этим летом?
Я не сразу нашлась с ответом. Последние два с половиной месяца были как одна сплошная вечеринка. Я пробовала то, что никогда не ела раньше, – а недавно, к сожалению, пила, как никогда, – и делала то, что бы не сделала. Нет, то, что я не могла представить себе даже во сне. Но что было самым захватывающим из этого? Несмотря на все любопытствующие взгляды, сесть в ресторане Чикаго в полном одиночестве и сделать заказ. Точно так же, как в Нью-Йорке преодолеть свой страх высоты и насладиться видом из Рокфеллер-центра. Было интересно – и, возможно, немного опасно – постучать ночью в дверь фермы в Канзасе и спросить, могу ли я остановиться у них. Или подружиться в Аризоне на кемпинге с группой незнакомых студентов из Франции и спонтанно на следующее утро подвезти их на своей машине. Так же, как и кататься на мотоцикле с парнем, которого я видела в первый раз. Или подойти к другому парню в баре и притвориться, что мы знакомы целую вечность. Но каким бы захватывающим и непривычным все это ни казалось для меня, тяжелее всего мне было преодолеть только одно:
– Сесть в машину и уехать, – наконец отвечаю я. То, что я приняла это решение, и позволило мне совершить всю эту поездку, оно и было самой захватывающей вещью, которую я сделала этим летом. А без нее я не пережила бы всего, наверно, даже не написала бы свою рукопись до конца. Но самое главное, сегодня меня бы здесь не было. Посреди кукурузного лабиринта где-то в Вирджинии.
С Чейзом Уиттакером.
– Неужели ты ничего не боишься?
Этот вопрос удивляет меня так же сильно, как и выражение его лица. Именно это сочетание искреннего любопытства, очарования и заботы заставляет меня дать единственно возможный ответ.
– Нет, – честно говорю я. – Я боюсь очень многого.
– Например?
– Грозы. Я ненавижу гром и всегда хочу куда-нибудь залезть, пока все не закончится. И тараканов, брр! Кроме того, я нервничаю в толпе, и мне ужасно не по себе входить в заведение в одиночку. И…
– И?.. Я киваю и позволяю себе выплеснуть то, что до этого момента запирала глубоко внутри себя.
– Я боюсь того, что происходит со мной, когда ты рядом. Когда ты смотришь на меня… и когда касаешься моей кожи, – с каждым словом мое сердце бьется все быстрее, но я продолжаю: – Я боюсь того, что произойдет, если ты поцелуешь меня.
Секунды проходят, растягиваясь до бесконечности. Никто из нас не двигается. Чейз просто застыл, его глаза буквально прожигают меня насквозь. Я сказала правду, хотя мне было очень страшно. И, может быть, сейчас это самое захватывающее, уж точно самая смелая вещь, которую я сделала этим летом.
– Хейли… – за два больших шага он оказывается рядом со мной. Он проводит пальцами по моей щеке, совсем легонько, потом осторожно обхватывает мое лицо ладонями. Я не отступаю, не говорю ему остановиться. Потому что совсем этого не хочу. Пусть он не останавливается, а продолжает. Понятия не имею, что здесь происходит, правильно это или неправильно, и в то же время я слишком хорошо знаю, что хочу… Чейз наклоняется ко мне, медленно надвигаясь. Мое сердце колотится, а внутри все так сжимается, что я понимаю, почему говорят о бабочках в животе в такой ситуации. Хотя, по-моему, это скорее стая птиц, которая устраивает внутри полную неразбериху. Возможно, это воробьи. Или чайки. Я не могу решить – а потом… потом я не могу даже думать. Его теплое дыхание ласкает мой рот, он совсем близко. Я отчетливо чувствую его аромат, жар тела, касающегося моего. Кончики его волос щекочут мои пальцы, хотя я даже не заметила, как положила руки ему на шею. Я больше не контролирую свои действия. Свои мысли. Чувства. Я знаю только, что хочу этого. Я хочу, чтобы он поцеловал меня. Я хочу узнать, каково ощущать его губы на своих, хочу утонуть в зелено-карих глазах, пока они не станут всем, что я вижу. Бессознательно я встаю на цыпочки, тянусь к нему навстречу, пытаюсь уничтожить последние несколько миллиметров между нами. Откуда-то доносится шум, но это не имеет значения, неважно. Я закрываю глаза и…
– Дождя нет.
Нахмурившись, я снова открываю глаза. Несколько раз моргаю. Чейз нависает надо мной, но не целует.
– Что, прости?
Очень медленно уголки его губ ползут вверх.
– Дождя нет, – повторяет он, будто это самая очевидная вещь на свете. – Ты же хотела, чтобы тебя поцеловали под дождем.
Что? Я имею в виду… что?! Он сейчас, блин, серьезно?
Я могу только пялиться на него, потому что слишком потрясена, застигнута врасплох, чтобы хоть как-то реагировать. Или принять решение. Например, о том, стоит ли мне его пнуть, как следует, или взять дело в свои руки и просто поцеловать.
Но прежде чем я начинаю ясно мыслить, шум вокруг нас становится громче. Внезапно раздается детский плач. Шелест. Смех.
Мы с Чейзом отстраняемся. Через секунду две девчушки, которых мы видели вначале, протискиваются сквозь кукурузу, просто отодвигают ее в сторону и выходят на тропинку с той стороны, где сейчас стоим мы. Мгновение они смотрят на нас большими глазами, а потом, хихикая, убегают. Не по тропинке, а опять через кукурузное поле.
Я гляжу им вслед, пока моя голова все еще пытается осмыслить то, что здесь только что произошло. Вернее, то, чего не произошло. Мой пульс все еще учащается, и мне тяжело четко мыслить. Мои щеки горят, когда разум вновь и вновь прокручивает одну и ту же сцену. Чейз и я. В объятиях друг друга. Собирающиеся поцеловаться.
Вдруг я чувствую руку на своей и пальцы, сплетающиеся с моими. Чейз улыбается мне, не грустно, не раздраженно, а так же непринужденно, как в тот день в кафе, когда он снова и снова искал мой взгляд. Этот парень…
– Тебе повезло, что у меня нет воды. – Мои глаза скользят по нему. – Или горячего кофе.
Чейз только смеется и тащит меня за собой.