Пастух пообещал выполнить все указания Тэюнэ и отошел в сторону.
— Ну как? Что скажешь? — спросили его пастухи, ожидающие своей очереди. Раале с многозначительным видом поднял палец и вполголоса сказал:
— Настоящий доктор! Видели, как она велела мне язык показать, как сунула в рот лопатку? Слышали, что сказала про снег?
— Сразу узнала! — восхищенно заметил один из пастухов. — Ты же и в самом деле любишь снег жрать, когда разжаришься. Сколько я тебе говорил, чтобы ты не делал этого.
Дальше Тэюнэ выехала с Воопкой, специально прибывшим в тундровый поселок, чтобы увезти в свое стойбище медсестру. Не успела гостья войти в его ярангу, как Воопка потребовал, чтобы она осмотрела дочь.
Когда Тэюнэ объявила, что девочка здорова, Воопка расплылся в широкой радостной улыбке и попросил, чтобы доктор осмотрела его.
При осмотре Воопки вышел небольшой конфуз, рассмешивший всех, кто сидел в пологе.
— Дыши! — приказала Тэюнэ. Пастух захватил в себя как можно больше воздуху, затем с шумом выдохнул.
— Не дыши! — приказала Тэюнэ, продолжая осмотр. Воопка замер. Тэюнэ уже отставила стетоскоп, как вдруг увидела, что Воопка зашатался. Тэюнэ посмотрела на него и испугалась: лицо пастуха посинело, глаза были вытаращены.
— Что с тобой? — спросила она с тревогой и потрясла Воопку за плечо. Тот жадно хлебнул воздух и прохрипел:
— Чуть-чуть не умер, понимаешь…
— А что такое?.. Что с тобой?
— Что? Что? — сердито передразнил Воопка. — Не могу так долго не дышать. Мне дышать надо.
— Так неужели ты с тех пор не дышал?
— Ты же говоришь: «не дыши», я и не дышал. Трудно, знаешь. Больше ты так не делай, — попросил Воопка и вдруг рассмеялся. За ним рассмеялись все остальные.
Известность Тэюнэ как доктора росла в тундре с каждым днем. В одном из стойбищ к ней явилась старуха с бельмом на левом глазу и попросила исправить глаз. Тэюнэ внимательно осмотрела его. Старуха с надеждой и нетерпением ждала, что скажет доктор. Тэюнэ смущенно созналась:
— Глаз тебе я исправить не могу.
Старуха помолчала и показала порезанный палец. Небольшая ранка на нем уже почти зажила. Тэюнэ старательно обмыла палец в ванночке с марганцовкой и забинтовала.
— Спасибо тебе, — поблагодарила старуха. — Но глаза исправлять ты все же поучись, обязательно поучись…
Когда старуха ушла, Тэюнэ улыбнулась ей вслед и озабоченно вздохнула.
— Да, надо учиться, ой как много надо учиться.
17
Ковалев стоял у здания кэрвукского аэровокзала, напряженно наблюдая за приближающимся самолетом, на котором летели его дочь и мать. Сергею Яковлевичу не верилось, что он увидит их через каких-нибудь несколько минут.
У него было такое ощущение, словно он стоял на пороге нового этапа в своей жизни. «Да, да. Теперь жизнь моя пойдет по-другому, — теперь рядом будут близкие, родные мне люди. Сегодня я уже, наверное, услышу смех маленькой Леночки… Конечно же, она чему-нибудь рассмеется, когда отдохнет от самолета. А может, ее укачало? Может, она заболела? Да и мама уже старенькая… Как они там?»
Описав круг над Кэрвуком, самолет зашел на посадку.
Ковалев с огромным трудом подавил в себе желание броситься навстречу самолету. Всего какая-нибудь минута теперь отделяла его от того момента, когда он, наконец, увидит дочь и свою мать. И в эту минуту, как бывало не раз, промелькнула вся его жизнь. Немало было красивого и светлого в его жизни. И самым светлым, конечно же, была она, Галина. «Какое это было бы счастье, если бы я увидел ее сейчас с Леночкой на руках. Вот совершилось бы чудо! Вышло бы так, что весть о гибели ее оказалась ложной, что вот она… Ну, успокойся, успокойся! Возьми себя в руки!» — призывал себя Ковалев.
Самолет, наконец, приземлился. Ковалев, опережая других встречающих, устремился к нему.
Открылась дверь. На трап вступил полный пожилой мужчина, с толстым портфелем в руках, за ним прошел старичок с седенькой бородкой.
«А вдруг их здесь нет! Вдруг почему-либо остались где-нибудь на другом аэродроме!»
Но вот Сергей Яковлевич замер. На трап вступила его мать, ведя за руку закутанную в белую пуховую шаль рослую девочку. Девочка сощурила серые глаза на яркий солнечный свет и громко спросила:
— Это уже все? Ты не обманываешь, бабушка?
И как встрепенулось сердце Ковалева, когда он услыхал этот голосок. Звонкий, певучий, он в одно мгновение ворвался в его жизнь, совершая в душе какой-то чудесный переворот.
Не чувствуя под собой ног, Сергей Яковлевич взбежал по трапу, протягивая руки матери. «Как она изменилась! Как постарела!» — промелькнуло в его голове.
Старушка всплеснула руками, окидывая сына жадным взглядом, что-то хотела сказать, но рот ее покривился, а добрые, в густой сетке ласковых морщинок глаза зажмурились, и тяжелые слезы покатились по ее щекам.
Ковалев подхватил на руки растерявшуюся девочку, удивленно поглядывавшую то на него, то на бабушку, и тихо сказал:
— Пойдем, мама.
Бережно нес по трапу Ковалев свою дочь, ведя за руку мать. Он чувствовал на себе десятки любопытных глаз, и ему страшно хотелось поскорее очутиться в своей квартире и уже там дать волю всему, что накопилось у него на душе.
Когда они ступили на землю, девочка насупилась, недоверчиво глядя на Сергея Яковлевича, и сказала, опустив глаза книзу:
— Я хочу к бабушке.
Это была вторая фраза, которую Ковалев впервые услышал от дочери.
— Леночка! — воскликнула мать Ковалева, вытирая концом платка глаза. — Это же твой папа!
Девочка кинула быстрый взгляд на лицо Ковалева, снова потупилась и упрямо повторила:
— Я хочу к бабушке.
— Леночка! — тихо позвал Ковалев. И в голосе его прозвучало что-то такое, от чего лицо девочки на мгновение просветлело, а в серых смышленых глазенках мелькнул ласковый луч доверчивой улыбки. Но это было только одно мгновение. И Ковалеву его было достаточно, чтобы он всем существом своим почувствовал: в его жизнь пришел новый друг. И это ему казалось настолько значительным, настолько полным огромного смысла, что он как-то внезапно успокоился и передохнул, как бы сказав себе: «Ну, все! Самое главное, чего я так ждал, — совершилось».
18
Для Гэмаля была самая горячая пора в его работе. Начинался отел оленей. «Сохранить по возможности весь приплод — вот наша задача!» — сказал он своим уполномоченным, ветеринарным врачам, зоотехникам, отправляя их в тундру по всем колхозам района.
Сам Гэмаль выехал в тундру янрайского колхоза. Не зная ни сна, ни покоя, он ездил от одной бригады к другой, проверял, верно ли выбрали места отела, достаточно ли они защищены от ветров, хорош ли там корм.
— У илирнэйцев по-прежнему на три тысячи больше оленей, чем в вашем колхозе! — напоминал он янрайским оленеводам. — Догнать, обязательно надо вам догнать илирнэйцев!
Однажды у Гэмаля вышло так, что он не мог уснуть две ночи подряд. Прибыв в бригаду Майна-Воопки, он позавтракал и вдруг почувствовал, что его морит сон. Распластавшись на шкуре, в шатре яранги бригадира, Гэмаль вскоре спал глубоким сном усталого человека. Проснулся он уже под вечер. Вскочив на ноги, заведующий райзо поспешно вышел на улицу, посмотрел на небо. Тень тревоги Пробежала по его обветренному лицу: все вокруг предвещало пургу. На фоне багрового заката клубились, мрачные лиловые тучи. Темнеющая гряда гор постепенно заволакивалась мглой. Стая воронов, словно пророча несчастья людям, покружилась над стойбищем и скрылась за вершиной ближайшей сопки.
— Так тепло было, так светло было и вот тебе — пурга! — досадливо промолвил Гэмаль. И вдруг заметил Майна-Воопку и Нояно, быстро шагавших от стада к стойбищу.
— Плохо дело! — издали крикнул Майна-Воопка. — Наверное, будет пурга, телята померзнут!
Гэмаль еще раз окинул взглядом горизонт, задумался.
— Вот что, собери-ка быстро всех людей, — обратился он к бригадиру. — Думать будем, как от беды уйти.
— А беда может случиться, — невесело промолвила Нояно, глядя на клубящиеся тучи.
Пастухи собрались немедленно.
— Долго мы говорить не будем, — сказал Гэмаль, оглядывая помрачневших пастухов. — Как видите, пурга наверняка будет, телята могут померзнуть.
— Да, пурга будет обязательно, — промолвил Ятто и, словно рассердившись на это скверное обстоятельство, с яростью выбил о свой торбаз трубку.
— Что-то делать надо. Я так думаю, выход можно найти, — вдруг объявил Гэмаль. Пастухи оживились, с надеждой глядя на заведующего райзо, а Кумчу, безучастно сидевший где-то позади всех, вдруг встал на колени, недоуменно развел руками. Выражение его лица, казалось, так и говорило: «Какой же здесь может быть выход?»
— Немало живу на свете, но еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь останавливал пургу. А что можно другое сделать, в толк не возьму, — наконец произнес он.
Многие из пастухов неприязненно глянули на него. Им уже изрядно надоело, что Кумчу, после того как его сняли с бригадиров, всегда пытался итти наперекор бригаде. «Злой, завистливый человек», — говорили о нем в стойбище.
— Да, да. Каким телятам суждено погибнуть, те и погибнут. Такова судьба! — снова изрек Кумчу с видом предсказателя.
— Не должен погибнуть ни один теленок! — Негромко, но властно сказал Гэмаль. — Вот слушайте, что я скажу. Я уже приметил, что у вас в стойбище есть три больших палатки. Сейчас же мы их поставим в стаде. Но этого мало. Мы сейчас же снимем половину яранг из стойбища и тоже поставим их в стаде. Только все это надо делать быстро, чтобы успеть до пурги.
— Хо! Быть может, мы станем все стадо важенок с телятами в яранги загонять? Может, и чайку вскипятим им? — насмешливо спросил Кумчу.
— А ты подумай, может догадаешься, зачем все это надо делать, — вступила в разговор Нояно. Кумчу и не взглянул на нее, словно не слышал ее замечания ветеринарного врача он не признавал по-прежнему и старался выказать ей свое пренебрежение при любом удобном случае.