Преподавание
В ноябре 1925 года Матильда Кшесинская приняла православие, получив имя Мария. Жизнь постепенно начинала налаживаться. Дягилев давал свои сезоны, в которых по-прежнему принимали участие лучшие артисты, правда, теперь все они были сплошь эмигрантами. Однажды, между гастролями, вся труппа наведалась на виллу «Алам», где их встречала Кшесинская.
Как-то, находясь по своим делам в Париже, наша героиня встретила там Анну Павлову. Все былые недоразумения между балеринами были тотчас забыты. Обе были растроганы и счастливы встречей: «Малечка, как я счастлива вас опять видеть! Давайте поставимте вместе гран-па балета “Пахита”, как это было в Петербурге. Здесь, в Париже, Тата Карсавина, Вера Трефилова, Седова[206], Егорова, Преображенская. Вы будете танцевать главную роль, а мы все позади вас, не правда ли, какая это будет прелесть!».
В эмиграции Любовь Егорова вышла замуж за князя Никиту Сергеевича Трубецкого[207]. Пытаясь выжить в новых условиях, в 1923 году балерина открыла в Париже, в районе Сент-Трините (ул. Ларошфуко, 15) студию танцев, которую потом закончат многие прославленные танцовщики. Некоторые способные ученики Егоровой занимались у нее бесплатно или в долг, который она потом неизменно прощала.
Свою школу в Каннах открыла балерина Юлия Николаевна Седова.
Однажды Дягилев, который все еще надеялся заполучить к себе в труппу Кшесинскую, попросил Матильду Феликсовну пройти с Верой Немчиновой[208] ее партию «Лебединое озеро». Специально ради этих репетиций Кшесинская ездила в Монте-Карло.
Впрочем, это была временная работа, ей же теперь нужно было думать о том, на что будет жить ее семья. Вилла была заложена, а потом перезаложена. Андрей рассчитывал на свою долю наследства после смерти великой княгини Марии Павловны. Свою долю (а именно драгоценности) он, конечно же, получил, но момент был упущен, так как приезжающие во Францию эмигранты первым делом продавали свои украшения и ценности, таким образом, цена на предметы ювелирного искусства и драгоценные камни сильно упала. Кроме того, он ведь еще должен был выплатить наследственную пошлину.
Тогда пришел черед продать недвижимое имущество, доставшееся ему по наследству, находящееся в Польше, но при определении новой границы именно эта часть Польши отошла к СССР. Разумеется, никто ему ничего не компенсировал. При этом Кшесинская отказывалась выступать на сцене. Впрочем, если до замужества она еще могла уговорить себя снова надеть балетную пачку, после того, как она стала светлейшей княгиней, это выглядело бы по меньшей мере неприлично.
Наконец она решилась на вариант, который показался ей самой приличным и приемлемым в сложившихся условиях – она станет преподавать.
Князь Сергей Михайлович Волконский (1860–1937) – русский театральный деятель, режиссер, критик, мемуарист, литератор; камергер, статский советник
Студию танцев было решено открыть в Париже. Для этого первым делом нужно было найти такое помещение, в котором могли бы поместиться они сами вместе с фокстерьерами, которых очень любила Матильда. Идеально, чтобы зал для занятий был рядом или соединялся с домом. При этом Кшесинская хотела, чтобы все это находилось либо рядом с парком, либо чтобы дом имел садик. Осенью 1928 такое помещение было найдено, им оказалась недостроенная вилла «Молитор», трехэтажный дом с садом. «Садик сразу произвел благоприятное впечатление – высокие каштаны, кустики и цветы. Вошли в дом. В то время в нем был устроен пансион, и приемные комнаты в нижнем этаже были просто, но уютно меблированы. Обошли все комнаты. В трех этажах нашли три ванные комнаты, что редкость в Париже, три уборные. Количество комнат как раз соответствовало нашим требованиям. Был хороший высокий подвал с кухней и комнатами для прислуги. День был солнечный. Дом и сад нам так понравились, что мы решили, что лучшего искать не надо. И нам было хорошо, и для собак был сад – что требовалось». В результате 23 января (5 февраля) они полностью перебрались в Париж.
После ремонта и обустройства танцевального зала Кшесинская осветила новую студию и 6 апреля уже давала первый урок.
Апрель – во всех остальных студиях – это время, близкое к окончанию занятий, а никак не к началу. Все, кто хотел заниматься танцами, давно уже пристроены. Но желание было огромным, и Кшесинская решила рискнуть. Теперь она работала с крохотной группкой, заодно проверяя себя на прочность. О том, что она прекрасно танцует, Кшесинская знала, но танцор по призванию и преподаватель – это не одно и то же. Вот как отзывался о ее преподавательской деятельности князь Сергей Волконский, некогда вынужденный уволиться из театра после скандала с нашей героиней: «Когда М.Ф. Кшесинская, очутившись в положении беженки, открыла свою студию и из балетной “звезды” превратилась в профессора и воспитательницу, она поразила неожиданно обнаруженными ею педагогическими способностями. Преподавание обычно мало дается тому, кто им начинает заниматься в зрелом возрасте без тренировки. Это есть в известном смысле “новая жизнь”, и требуется для нее особенный талант. Этот талант оказался присущ самой природе нашей балерины. Надо сказать, что среди наших балетных артисток Кшесинская сравнительно меньше других танцевала за границей, ее имя перешло границу в ореоле прошлого. Европа приняла ее скорее “на веру”, чем на основании личного наблюдения; зато ее педагогическая деятельность, ее воспитательные достижения – это уже осязаемый факт, на глазах современников развернувшийся и завоевавший несомненное, своеобразное, очень индивидуальное и авторитетное место в балетном деле.
Только тот, кто бывал в студии княгини Красинской, кто присутствовал на уроках, может оценить степень той воспитательной работы, которую вкладывает она в свое дело. Больше всего поражало меня параллельное развитие техники и индивидуального ощущения красоты. Ни одно из упражнений не ограничивается сухим воспроизведением гимнастически технической задачи: в самом, казалось бы, бездушном есть место чувству, грации, личной прелести. Как лепестки цветка, раскрываются те стороны природы, которыми один характер не похож на другой. Не в этом ли истинная ценность исполнительского искусства – когда то же самое производится по-разному? Технике можно научить (этим в наши дни не удивишь), но выявить природное, направить чужое, внутреннее по тому пути, который каждому по-своему свойствен, – это тот педагогический дар, которому тоже научить нельзя.
Все это из интимной обстановки студийного урока было вынесено на глаза публики в тот вечер, на котором мы присутствовали в стенах “Архива танца”. Шесть учениц самого разнообразного возраста были представлены в последовательном ряде упражнений под фортепианное сопровождение. Все упражнения начинались у стойки, у того горизонтального бруса, приделанного к стене, который для многих представляется символом бездушия и рутины, и от которого, однако, пошла вся слава классического балета. На этот раз брусок был не горизонтален – во внимание к разному возрасту учениц, младшей из которых едва шесть лет. Они все начинали с простейших батманов и кончали вихревыми фуэте, которые мы принимались считать, но которым скоро теряли счет, ибо нас ошеломлял восторженный порыв маленьких исполнительниц, ошеломлял и восторг публики, которая начиная с восьмого такта разражалась бурными рукоплесканиями, не прекращавшимися вплоть до начала нового номера…
Вечер прошел с большим успехом и, конечно, составит одну из лучших страниц в летописи».
Через год после того, как Кшесинская взялась за преподавание, в ее студии появилась Анна Павлова. Она как раз гастролировала в Париже и, узнав, что старая знакомая теперь учит желающих танцевать, попросила позволения посмотреть урок. В назначенный день ученицы выстроились, встречая балерину-легенду. Анна прошла в класс, и доброжелательно всем улыбнувшись, скромно заняла предложенное ей место. Когда же урок закончился, она подлетела к Матильде с влажными от волнения глазами: «А я думала, что вы неспособны работать, что это только одно воображение, но теперь я вижу, что действительно можете преподавать». Как выяснилось, это была последняя встреча двух великих балерин, через год Анны не стало.
В том же году, Кшесинская вдруг начала ощущать острые боли в правом бедре, они возникали при ходьбе, сидении и ночью не давали балерине спать. Доктор Залевский, который постоянно лечил семью Кшесинской, диагностировал воспаление седалищного нерва и запретил ей работать в студии под угрозой потери ноги. Это было страшным ударом для нашей героини, так как преподавание – это все, что ей осталось. Андрей не работал, и ей приходилось все тянуть на себе.
Последний год вообще дался им с большим трудом, так как муж вдруг заболел гнойным плевритом (болезнь, от которой скончалась Анна Павлова). Состояние было настолько серьезным, что его пришлось поместить в госпиталь, Матильда поселилась в палате мужа и теперь каждый день ездила из госпиталя в студию, а затем возвращалась обратно.
После трех месяцев, в течение которых Андрей находился между жизнью и смертью, Кшесинская получила известие о болезни сына. Вова находился в Париже, но болезнь, которая на этот раз сразила его, была заразная – корь. Когда Матильда спросила врачей, может ли она навестить сына, ей запретили это, так как она могла стать переносчиком инфекции, и та бы уже наверняка доконала мужа. Пришлось взять себя в руки, и ни разу, пока состояние Андрея не наладилось, не навестить Вову, более того, не открывать ужасной правды мужу.
Андрея выписали перед Пасхой, но он почти не ходил, проводя все время в постели. Когда же к лету его состояние улучшилось, Кшесинская повезла его на месяц в Эвиан, дабы он мог дышать горным воздухом.
По возвращению она должна была выплатить долги за госпиталь и санаторий, ей нужно было платить за дом и думать о новом наборе в студию. Но тут, как назло, врачи рекомендовали нашей героине полный покой под угрозой ампутации. Понимая, что она не может взять и все бросить, Матильда написала два письма хирургу Кожину, которому она доверяла, в Ниццу и сыну, который в то время проживал на их вилле. В письмо к доктору Кшесинская вложила рентгеновский снимок бедра.