Айседора была до глубины души поражена произошедшей трагедией: «Если бы я этого не видела, вся моя жизнь пошла бы по другому пути. Тут, перед этой нескончаемой процессией, перед этой трагедией я поклялась отдать себя и свои силы на служение народу и униженным вообще», – пишет она в своей книге. В дальнейшем Дункан провозгласит себя революционеркой и будет рассказывать о расстреле мирной демонстрации так, словно видела происходящее собственными глазами. Но на то и артистическая натура, чтобы глубоко чувствовать и сопереживать. Вот как описывает события 9-го января Максим Горький: «Казалось, что больше всего в груди людей влилось холодного, мертвящего душу изумления. Ведь за несколько ничтожных минут перед этим они шли, ясно видя перед собою цель пути, перед ними величаво стоял сказочный образ… Два залпа, кровь, трупы, стоны и – все встали перед серой пустотой, бессильные, с разорванными сердцами».
Наконец добравшись до гостиницы и устроившись в своем роскошном номере, Айседора бросилась в кровать и уснула. А пока она отдыхала, ее комнаты точно по волшебству наполнялись живыми цветами. Никто не пытался разбудить уставшую с дороги танцовщицу, импресарио мирно дожидался мисс Дункан, и когда та проснется и облачится в пеньюар, разрешит горничной впустить к ней визитера. Он вошел, неся перед собой роскошный букет белых цветов.
«Эти цветы для вас», – шепчет импресарио, предлагая Дункан примерить длинную, почти до пола белую шубку. Такую нежную и пушистую – дух захватывает. А еще мягкую, тоже меховую шляпку и сапожки. На ручки ее надеты теплые перчатки, но ей тут же протягивают снежно-белую муфточку. Мороз шутить не любит, они же теперь поедут кататься. Совсем чуть-чуть, чтобы привыкнуть. А потом сразу же обедать.
12 января Дункан танцует в зале Дворянского собрания. Для выступления выбрана музыка Шопена, все те же сделавшиеся привычными атрибутами «той самой Дункан» знаменитые голубые занавеси, туника из просвечивающего газа. Уже после первого танца публика разразилась аплодисментами, танцовщица как нельзя больше понравилась русскому высшему обществу. Теперь пришел черед завоевать сердца художественной элиты. В России властвовал классический балет, а Дункан боялась встречи с балетными актерами. Обычно эта публика относилась к Айседоре свысока, не считая ее достойной. В театре Вагнера перед ее репетицией на сцене были рассыпаны крохотные гвозди, и она сильно травмировала стопы. В России Дункан стала свидетелем еще одного чуда – артисты балета сами стремились подружиться с приезжей знаменитостью. На следующий день после выступления в Дворянском собрании к ней в гостиницу пожаловала героиня нашей первой повести – сама Кшесинская! Матильда Феликсовна заглянула к Айседоре, приветствуя ее от имени русского балета и от себя лично, и тут же пригласила на вечерний парадный спектакль в Мариинский театр. Это был не просто входной билет – за Айседорой прислали устланную мехами карету, закутавшись в которые она не замерзла, хотя и была легкомысленно одета в свой белый хитон и сандалии. В театре ее встретили и проводили в ложу первого яруса, в которую заранее принесли цветы и конфеты.
Несмотря на то, что Айседора ненавидела балет, искусство Матильды Кшесинской не могло не взволновать ее чувствительную душу: «…трудно было не аплодировать сказочной легкости Кшесинской, порхавшей по сцене и более похожей на дивную птицу или бабочку, чем на человека».
После спектакля во дворце у Кшесинской собиралось избранное общество, куда была приглашена и Айседора. Изысканные декольтированные платья, жемчуга и брильянты, ослепительно красивые женщины, одетые по последней парижской моде щеголи, все они смотрели на Дункан с нескрываемым дружелюбием и доброжелательностью. Во всяком случае, она не заметила никакой надменности. Провожать гостью до кареты взялся сам великий князь Михаил, которому Айседора успела поведать о своем желании открыть школу для детей. Для детей простого народа, впервые делает она добавку к своей программе.
«Для народа – элитные танцы?» – Михаил пожимает плечами.
Следующей познакомиться и поговорить о танцах, является героиня нашей второй повести – Анна Павлова! Опять очаровательное знакомство, непринужденный разговор и новое приглашение, на этот раз на балет «Жизель»: «Несмотря на то, что эти танцы противоречили всякому артистическому и человеческому чувству, я снова не могла удержаться от аплодисментов при виде восхитительной Павловой, воздушно скользившей по сцене». Айседору снова отвозят в театр, снова для нее убрана цветами ложа, где она лакомится сластями. После спектакля Павлова приглашает Дункан посетить ее дом. На этот раз Айседора оказывается в обществе известных художников, танцовщиков, музыкантов. За богато убранным столом ее сажают между художниками Леоном Николаевичем Бакстом и Александром Николаевичем Бенуа. Снова, как и в былые времена, она окружена людьми искусства, ее любят, не понимают, превозносят до небес, изучают, точно какое-то редкое насекомое, называют богиней танца или ангелом разврата. Россия поражает Айседору своими необъяснимыми контрастами: непривычный холод – но русские веселятся, кутаются в дорогие меха, катаются в санях, она учится пить водку, заедая ее икрой, которую щедро размазывают на теплом пироге с капустой или на сдобной булочке с желтоватым сливочным маслом. Здесь принято много есть, со вкусом жить. Она принимает приглашения на балы и выступления, заводит новые интереснейшие знакомства, учится прожигать жизнь.
– В половине девятого у меня состоится репетиция с Мариусом Ивановичем Петипой. Вы ведь еще не знакомы?.. – Павлова приглашает Айседору посмотреть на свою работу. – Хотите поприсутствовать? Мариус Иванович будет рад познакомиться с великой Дункан.
Айседора Дункан со своими ученицами. 1911 г.
«Искусство придает форму и гармонию тому, что в жизни является хаосом и раздором».
Классический балет требовал стальных мускул и невероятной силы воли, там, где танец должен был приносить радость, переходящую в восторг, суровый бог балета требовал каторжных усилий. «Весь смысл этой тренировки заключался, по-видимому, в том, чтобы отделить гимнастические движения тела от мысли, которая страдает, не принимая участия в этой строгой мускульной дисциплине. Это как раз обратное всем теориям, на которых я поставила свою школу, по учению которой тело становится бесплотным и излучает мысль и дух», – напишет в своих воспоминаниях Дункан.
Позже она посетит хореографическое училище, которое закончили ее новые знакомые Кшесинская и Павлова… ее встретят зеркала, деревянные перекладины для экзерсиса, и никаких украшений в длинных неприветливых залах, кроме, разумеется портрета его величества.
Нет, если бы это училище хотя бы ненадолго попало в умелые ручки Дункан, она повесила бы изящные шторы, расположила статуи, расставила греческие вазы, привезла экзотические вьющиеся растения, да, она разбила бы зимний сад, почему нет? Хорошенькие одетые в хитоны детишки бегали бы среди этих ваз, представляя себя то мотыльком, а то падающим и кружащимся в воздухе листочком… она бы украсила стены картинами на мифические сюжеты и меняла бы экспозицию раз в месяц, чтобы дети учились понимать и передавать послание художника посредством танца. Она бы пила чай, окруженная крошечными нимфочками, и мальчики-купидоны плясали бы рядом, играя с луком и стрелами… ах, мечты… «Я пришла к глубокому убеждению, что Императорское балетное училище враждебно природе и искусству», – делает вывод Дункан.
После принявшего ее очень хорошо Петербурга Айседора проработала неделю в Москве, где ее приняли достаточно прохладно. Московская газета «Русский листок» от 07 февраля (25 января) 1905 года, писала: «Вчера в зале консерватории случилось необыкновенное происшествие: публика собралась смотреть даму от Максима… от Максима Горького – “босячку” Айседору Дункан, кончиком ноги истолковывавшую прелюдии, ноктюрны, мазурки и полонезы Шопена!
Новый вид “босячества” тенденциозного, идеалом которого является “голоножие”, пропагандирующее новый вид танцев, иллюстрирующих серьезную музыку – Шопена, Бетховена, Баха.
Певец босяков, описывая “босячество” подневольное, отнюдь не мечтал о том, что возможно нарождение “босячества добровольного”, типа американки Дункан, у которой, кроме души, средством для восприятия и истолкования классической музыки… будут служить босые ноги.
Босячка, танцующая на ковре сонату или симфонию Бетховена, фугу Баха, ноктюрн Шопена – действительно курьез, и курьез из ряда вон выдающийся».
Пройдет совсем немного времени, и случайно забредший на выступление Дункан в Москве Константин Сергеевич Станиславский[256] явится к ней в гостиницу, дабы узнать как можно больше о новой системе танца: «Как раз тогда я был занят исканием той творческой энергии, которой артист должен заряжать свою душу перед выходом на сцену, и, вероятно, надоел Дункан своими расспросами. Я наблюдал за Дункан во время спектаклей и репетиций и видел, как развивающееся чувство меняет выражение ее лица, и как она с блестящими глазами начинает изображать то, что рождается в душе. Вспоминая наши случайные разговоры и сравнивая нашу работу, мне стало ясно, что мы ищем одного и того же в разных областях искусства», – пишет К.С. Станиславский в своей книге.
Школа Дункан
Станиславский предлагает Айседоре преподавать пластическое движение актерам Художественного театра, но она отговаривается, заявляя, что ее танцу необходимо обучаться с самого детства, после чего Дункан завершает турне и возвращается в Берлин, где уже заждались ее мама и сестра. Айседора сообщает им, что приняла в России решение создать собственную школу.
Неделю они листали газеты с объявлениями о найме жилья, мотались по всему городу и пригороду, пока не обнаружили новенькую виллу на улице Трауден, которую и приобрели. Было решено, что для начала Айседора возьмет ровно сорок учениц, поэтому они сразу же купили сорок кроваток с белыми кисейными занавесками и принялись за обустройство здания в целом.