Следует также отметить, что для Маркса сама наука и все внутренние ресурсы человека являются частью производительных сил, взаимодействующих с силами природы. Тем более Маркс ни в коей мере не отрицал влияния идей на эволюцию человека, как это изображает популярная интерпретация его работ. Он отрицал не влияние идей, а влияние тех из них, которые не коренятся в человеческой и социальной реальности и не могут быть, по словам Гегеля, «реальной возможностью». А главное – Маркс никогда не забывал, что не только обстоятельства создают человека, но и человек создает обстоятельства. Следующий пассаж должен показать, насколько ошибочно заявлять, – как это делали многие философы и делают многие современные социологи, – будто Маркс отводит человеку роль пассивного объекта в историческом процессе, видит в нем жертву обстоятельств.
«Материалистическое учение [в отличие от теории самого Маркса] о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, – это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (как, например, у Роберта Оуэна).
Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика»[151].
Последняя формулировка – эта самая революционная практика – подводит нас к одному из наиболее спорных понятий в философии Маркса, понятию насилия. Прежде всего следует отметить странность того, что западные демократии обнаруживают такое возмущение по поводу теории, утверждающей, что общественный строй может изменяться путем насильственного захвата политической власти. Идея политической революции, прибегающей к насилию, вовсе не принадлежит Марксу; ею руководствовалось буржуазное общество на протяжении последних трех столетий. Западная демократия является дочерью великих английской, французской и американской революций; русская Февральская революция 1917 года и германская 1918 года приветствовались на Западе, несмотря на то что они прибегали к насилию. Совершенно ясно, что возмущение применением силы в современном западном мире зависит от того, кто и против кого прибегает к насилию. Любая война – это насилие; даже демократическое правление основано на принципе силы, который позволяет большинству использовать насилие против меньшинства, если это необходимо для поддержания status quo. Неприятие насилия аутентично только с точки зрения пацифистов, утверждающих абсолютную недопустимость насилия или считающих, что за исключением самообороны при нападении применение силы никогда не приводит к добру.
Впрочем, недостаточно показать, что идея насильственной революции (которую Маркс не считал возможной для Англии и Соединенных Штатов) соответствует традиции среднего класса; следует подчеркнуть, что теория Маркса представляет собой важный шаг в развитии самосознания среднего класса, представляет собой естественный вывод из его теории истории.
Маркс считал, что политическая сила не может достичь ничего такого, что не было бы подготовлено социальным и политическим развитием. Следовательно, насилие, если оно вообще необходимо, способно, так сказать, дать только последний толчок развитию, которое фактически уже произошло, но оно никогда не сможет породить чего-то по-настоящему нового. «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым»[152]. Величайшее прозрение Маркса заключалось в том, что он вышел за пределы традиционных представлений среднего класса: он не верил в креативную силу насилия, в то, что политическая сила сама по себе способна создать новый общественный порядок. По этой причине, согласно Марксу, насилие в лучшем случае может иметь лишь преходящее значение, но не способно играть роль мотора трансформации общества.
4Природа человека
a) Понятие человеческой природы
Маркс, в отличие от многих современных ему социологов и психологов, не верил в то, что не существует такой вещи, как человеческая природа, что человек рождается чистым листом бумаги, на котором культура пишет свой текст. В полную противоположность этому социологическому релятивизму он начинал с идеи о том, что человек как таковой – узнаваемая и поддающаяся познанию сущность, что человек может быть определен не только биологически, анатомически и физиологически, но и психологически.
Конечно, Маркс никогда не утверждал, что «человеческая природа» совпадает с тем специфическим типом человека, который широко представлен в его собственном обществе. В своей полемике с Бентамом он писал: «Если мы хотим узнать, что полезно, например, для собаки, то мы должны сначала исследовать собачью природу. Сама же эта природа не может быть сконструирована «из принципа полезности». Если мы хотим применить этот принцип к человеку, хотим по принципу полезности оценивать всякие человеческие действия, движения, отношения и т. д., то мы должны знать, какова человеческая природа вообще и как она модифицируется в каждую исторически данную эпоху»[153]. Следует отметить, что для Маркса, как и для Гегеля, человеческая природа – не абстракция. Это сама сущность человека – в отличие от разнообразных форм его исторического существования; как говорил Маркс в «Немецкой идеологии» – «сущность человека никакая не абстракция, от рождения присущая каждому отдельному индивиду». Следует также отметить, что фраза, написанная в «Капитале» «старым Марксом», показывает преемственность его концепции человеческой сущности (Wesen), о которой «молодой Маркс» писал в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Позднее он не пользовался термином «сущность», считая его абстрактным и неисторичным, однако явно сохранял понимание сущности в историческом контексте, различая «человеческую природу вообще» и то, как она «модифицируется в каждую исторически данную эпоху».
В соответствии с этим различием между человеческой природой вообще и ее специфическим выражением в каждой культуре Маркс различает, как мы уже отмечали выше, два типа человеческих устремлений и потребностей: постоянные, или фиксированные, такие как голод и сексуальное влечение, которые являются составной частью человеческой природы и которые могут отличаться только формой и направлением в разных культурах, и относительные, не являющиеся составной частью человеческой природы и обязанные своим происхождением определенным социальным структурам и определенным условиям производства и коммуникации. В качестве примера Маркс приводит потребности, порожденные капиталистическим общественным строем: «Таким образом, потребность в деньгах есть подлинная потребность, порождаемая политической экономией, и единственная потребность, которую она порождает… Даже с субъективной стороны это выражается отчасти в том, что расширение круга продуктов и потребностей становится изобретательным и всегда расчетливым рабом нечеловечных, рафинированных, неестественных и надуманных вожделений»[154].
Для Маркса силы и возможности человека не беспредельны – он является сырым материалом, который не может быть изменен, как не может быть изменен мозг, остающийся неизменным с доисторических времен. Однако на протяжении истории человек меняется – он развивается и трансформируется, поскольку является продуктом истории; выстраивая собственную историю, он становится собственным продуктом. История есть история самореализации человека; она не что иное, как самосоздание человека в процессе труда и производства: «вся так называемая всемирная история есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом, становление природы для человека, значит, у него есть наглядное, неопровержимое доказательство своего порождения самим собою, процесса своего возникновения»[155].
b) Деятельность человека
В своей концепции человека Маркс опирается на Гегеля. Гегель начинает с утверждения, что явление и сущность не совпадают. Задача диалектики, как пишет о теории Гегеля Г. Маркузе в своей книге «Разум и революция», – отличить сущность от существования, выявить их отношения. Другими словами, необходимо прояснить взаимоотношения сущности и существования: в процессе существования сущность реализуется, таким образом, существование означает обращение к сущности. По словам Маркузе, мир остается отчужденным и ложным, пока человек не уничтожит мертвую объективность и не увидит себя и собственную жизнь за фиксированными формами вещей и законов. Когда он наконец достигнет самосознания, он окажется на пути к познанию не только истины о себе, но и о мире. За таким познанием приходит действие. Человек постарается привести эту истину в действие и сделать мир тем, чем он, в сущности, является, – а именно осуществлением самосознания человека. Для Гегеля познание не достигается при разделении субъекта и объекта, когда объект воспринимается как нечто внеположное и противостоящее мыслителю. Чтобы познать мир, человек должен присвоить его себе. Человек и вещь находятся в процессе постоянного перехода из одного состояния в другое: поэтому вещь существует для себя, только когда она располагает (gesetzt) всеми своими детерминантами и превращает их в моменты самореализации и, таким образом, при всех изменяющихся условиях «возвращается к себе». В этом процессе такое «вхождение в себя становится сущностью». Эта сущность, единство бытия, идентичность, несмотря на все изменения, является, согласно Гегелю, процессом, в котором каждая вещь имеет дело со своими внутренними противоречиями, в результате чего и раскрывает себя. Сущность, таким образом, столь же исторична, сколь и онтологична. Сущностный потенциал вещей реализуется в том же всеобъемлющем процессе, который определяет их существование. Сущность может «осуществить» свое существование, когда возможности вещей реализоваться созрели благодаря условиям действительности. Гегель и описывает этот процесс как переход в реальность. В отличие от позитивистов, для Гегеля факты являются фактами, только если они связаны с тем, что еще не является фактом, но уже проявляет себя в имеющихся фактах как реальная возможность. Иначе говоря, факты как таковые есть только моменты процесса, который выходит за их пределы и включает то, что еще не реализовалось в фактах.
Кульминацией мысли Гегеля служит понимание возможностей, присущих вещи, как диалектического процесса, в котором вещи проявляют себя, и идея о том, что в ходе этого процесса происходит активное движение таких возможностей. Похожий взгляд на динамический характер этого процесса можно найти уже в этической системе Спинозы. Для Спинозы все аффекты делятся на пассивные (страсти), в силу которых человек страдает, не имея адекватного представления о реальности, и активные (действия), в которых проявляются сила духа и великодушие человека, делая его свободным и созидательным существом. Гёте, который, как и Гегель, во многом испытал влияние Спинозы, развил идею созидательности человека и сделал ее центральным пунктом своей философии. Для него все периоды упадка культуры характеризуются тенденцией к чистому субъективизму, в то время как во все прогрессивные периоды человек стремится понять мир таким, каков он есть, прибегая к собственной субъективности, но не отделяя себя от мира[156]. Гёте поясняет это на примере поэта: «Пока человек выражает лишь субъективные впечатления, его еще нельзя назвать поэтом, однако как только он понимает, как объять весь мир и выразить его, он поэтом становится. Тогда он неисчерпаем и может быть вечно новым, в то время как его чисто субъективная натура исчерпывается и не имеет что сказать»[157]. По словам Гёте, «человек знает себя только в той мере, в какой он знает мир; он знает мир лишь через себя и осознает самого себя, лишь будучи погруженным в мир. Каждый новый объект, действительно опознанный нами, открывает существование нового органа в нас самих»[158]. Гёте в «Фаусте» дал наиболее поэтичное и мощное выражение идее человеческого созидания. Фауст учит: ни обладание, ни власть, ни чувственное удовлетворение не могут исполнить желание человека понять смысл жизни; во всем этом он остается отделенным от целого, а следовательно, несчастным. Только созидательная активность может придать смысл жизни человека; тогда, наслаждаясь жизнью, человек больше не цепляется за нее с жадностью. Отказавшись от того, чтобы иметь, он полностью осуществляет свою функцию быть; он становится полон, потому что пуст, и делается многим, потому что обладает малым[159].
Гегель дал наиболее систематическое и исчерпывающее определение созидательного человека – индивида, являющегося творческой личностью только тогда, когда он не пассивно реагирует на мир, а активно и созидательно относится к нему, таким образом делая его своим собственным. Гегель весьма поэтически сформулировал эту идею: субъект, желающий осуществиться, сделает это, «выведя себя из ночи возможности в день реализации». Для Гегеля развитие сил индивида, способностей и потенциала возможно только благодаря постоянной деятельности, а не чистому размышлению или восприимчивости. Для Спинозы, Гёте, Гегеля, как и для Маркса, человек жив лишь в том случае, если он созидателен, если он охватывает собой внешний мир в акте выражения собственных сугубо человеческих сил. Если же человек не продуктивен, если он пассивен и только реагирует на него, – он ничто, он мертв. В творческом процессе человек реализует свою сущность, возвращается к своей сущности, что на теологическом языке есть не что иное, как возвращение к Богу.
Для Маркса человек характеризуется «принципом движения»; знаменательно, что в связи с этим он цитирует великого мистика Якоба Бёме[160]. Принцип движения не следует понимать механистически; это стремление, творческая и жизненная энергия. Для Маркса человеческая страсть – главная движущая сила человека, энергично стремящегося к своей цели.
Концепция созидательности в противоположность концепности реагирования может быть более ясно понята, если мы рассмотрим, как Маркс применял ее к феномену любви. «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие – только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей; каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье»[161]. Маркс подчеркивал особое значение любви между мужчиной и женщиной как естественнейшего отношения двух человеческих существ. Выступая против вульгарного коммунизма, предлагавшего обобществление всех сексуальных отношений, Маркс писал: «В отношении к женщине, как к добыче и служанке общественного сладострастия, выражена та бесконечная деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому себе, ибо тайна этого отношения находит свое недвусмысленное, решительное, открытое, явное выражение в отношении мужчины к женщине и в том, как мыслится непосредственное, естественное родовое отношение. Непосредственным, естественным, необходимым отношением человека к человеку является отношение мужчины к женщине. В этом естественном родовом отношении человека к природе непосредственно заключено его отношение к человеку, а его отношение к человеку есть непосредственным образом его отношение к природе, его собственное природное предназначение. Таким образом, в этом отношении проявляется в чувственном виде, в виде наглядного факта то, насколько стала для человека природой человеческая сущность или насколько природа стала человеческой сущностью человека. На основании этого отношения можно, следовательно, судить о степени общей культуры человека. Из характера этого отношения видно, в какой мере человек стал для себя родовым существом, стал для себя человеком и мыслит себя таковым. Отношение мужчины к женщине есть естественнейшее отношение человека к человеку. Поэтому в нем обнаруживается, в какой мере естественное поведение человека стало человеческим или в какой мере человеческая сущность стала для него естественной сущностью, в какой мере его человеческая природа стала для него природой. Из характера этого отношения явствует также, в какой мере потребность человека стала человеческой потребностью, т. е. в какой мере другой человек в качестве человека стал для него потребностью, в какой мере сам он, в своем индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем общественным существом»[162].
Чрезвычайную важность для понимания концепции деятельности, по Марксу, имеет его идея взаимоотношений субъекта и объекта. Человеческие чувства до тех пор, пока они остаются грубыми животными чувствами, имеют только ограниченное значение. «Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся человек нечувствителен даже по отношению к самому прекрасному зрелищу»[163]. Чувства, присущие человеку, так сказать, от природы, нуждаются для своего оформления в существовании объектов. Любой предмет может служить лишь подтверждением какой-то из его способностей. «Не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), – одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, – возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе»[164]. Объект, по Марксу, подтверждает и реализует индивидуальность человека. «То, как они становятся для него его предметами, зависит от природы предмета и от природы соответствующей ей сущностной силы; ибо именно определенность этого отношения создает особый, действительный способ утверждения. Глазом предмет воспринимается иначе, чем ухом, и предмет глаза – иной, чем предмет уха. Своеобразие каждой сущностной силы – это как раз ее своеобразная сущность, следовательно, и своеобразный способ ее опредмечивания, ее предметно-действительного, живого бытия. Поэтому не только в мышлении, но и всеми чувствами человек утверждает себя в предметном мире»[165].
Связывая себя с предметным миром и его силами, человек делает мир реальным для себя; на самом деле лишь «любовь» заставляет человека верить в реальность окружающего мира. Субъект и объект не могут быть разъединены. «Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для человека… Они [чувства] имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное отношение человека к ней и к самому себе… Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза стала человеческой пользой»[166].
Для Маркса «коммунизм как положительное упразднение частной собственности[167] – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение»[168]. Эту активную связь с предметным миром Маркс называет «созидательной жизнью». «Это есть жизнь, порождающая жизнь. В характере жизнедеятельности заключается весь характер данного вида, его родовой характер, а свободная сознательная деятельность как раз и составляет родовой характер человека. Сама жизнь оказывается лишь средством к жизни»[169]. Под термином «родовой характер» Маркс понимает сущность человека, то, что является универсально человеческим, то, что реализуется в историческом процессе человеком через его созидательную деятельность.
Исходя из концепции самореализации человека, Маркс приходит к новому взгляду на богатство и бедность, отличающемуся от такового в политической экономии. «Мы видим, как на место экономического богатства и экономической нищеты становятся богатый человек и богатая человеческая потребность. Богатый человек – это в то же время человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда. Не только богатство человека, но и бедность его получает при социализме в равной мере человеческое и потому общественное значение. Она есть пассивная связь, заставляющая человека ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким является другой человек. Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка моей сущностной деятельности есть страсть, которая, таким образом, становится здесь деятельностью моего существа»[170]. Та же идея была высказана Марксом несколькими годами ранее: говоря о свободе прессы, он утверждает, что сущность человека не может стать полной и найти удовлетворение без ощущения потребности в существовании того, что человек любит.
«Подобно тому как благодаря движению частной собственности, ее богатства и нищеты – материального и духовного богатства и материальной и духовной нищеты – возникающее общество находит перед собой весь материал для этого образовательного процесса, так возникшее общество производит, как свою постоянную действительность, человека со всем этим богатством его существа, производит богатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях человека.
Мы видим, что только в общественном состоянии субъективизм и объективизм, спиритуализм и материализм, деятельность и страдание утрачивают свое противопоставление друг другу, а тем самым и свое бытие в качестве таких противоположностей; мы видим, что разрешение теоретических противоположностей само оказывается возможным только практическим путем, только посредством практической энергии людей, и что поэтому их разрешение отнюдь не является задачей только познания, а представляет собой действительную жизненную задачу, которую философия не могла разрешить именно потому, что она видела в ней только теоретическую задачу»[171].
Соответствует этой концепции богатого человека и взгляд Маркса на различие понятий «иметь» и «быть». «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т. е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д., – одним словом, когда мы его потребляем, – хотя сама же частная собственность все эти виды непосредственного осуществления владения, в свою очередь, рассматривает лишь как средство к жизни, а та жизнь, для которой они служат средством, есть жизнь частной собственности – труд и капитализирование. Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство»[172].
Маркс признавал, что «политическая экономия, несмотря на весь свой мирской и чувственный вид, есть действительно моральная наука, наиморальнейшая из наук. Ее основной тезис – самоотречение, отказ от жизни и от всех человеческих потребностей. Чем меньше ты ешь, пьешь, чем меньше покупаешь книг, чем реже ходишь в театр, на балы, в кафе, чем меньше ты думаешь, любишь, теоретизируешь, поешь, рисуешь, фехтуешь и т. д., тем больше ты сберегаешь, тем больше становится твое сокровище, не подтачиваемое ни молью, ни червем, – твой капитал. Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности. Всю ту долю жизни и человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он возмещает тебе в виде денег и богатства, и все то, чего не можешь ты, могут твои деньги: они могут есть, пить, ходить на балы, в театр, могут путешествовать, умеют приобрести себе искусство, ученость, исторические редкости, политическую власть – все это они могут тебе присвоить; все это они могут купить; они – настоящая сила. Но чем бы это все ни было, деньги не могут создать ничего, кроме самих себя, не могут купить ничего, кроме самих себя, потому что все остальное ведь их слуга, а когда я владею господином, то я владею и слугой, и мне нет нужды гнаться за его слугой. Таким образом, все страсти и всякая деятельность должны потонуть в жажде наживы. Рабочий вправе иметь лишь столько, сколько нужно для того, чтобы хотеть жить, и он вправе хотеть жить лишь для того, чтобы иметь [этот минимум]»[173].
Производство полезных вещей, по Марксу, не может являться самоцелью в обществе. Легко забыть, говорит он, «что производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком много бесполезного населения»[174]. Противоречия между расточительностью и бережливостью, роскошью и аскетизмом, богатством и бедностью являются кажущимися, потому что в действительности эти антиномии эквивалентны. Эту позицию Маркса особенно важно понимать сегодня, когда и коммунисты, и большинство социалистических партий (за исключением индийских, бирманских и некоторых европейских и американских социалистов) приняли принцип, лежащий в основе всех капиталистических систем: именно максимальное производство и потребление являются целью общества. Не следует, конечно, путать задачу преодоления нищеты, препятствующей достойной жизни, с нацеленностью на неуклонно растущее потребление, которое сделалось высшей ценностью и для капитализма, и для «хрущевизма». Маркс совершенно ясно высказывался и за победу над нищетой, и против потребления как главной цели.
Для Маркса независимость и свобода основываются на акте самореализации. «Какое-нибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому себе. Человек, живущий милостью другого, считает себя зависимым существом. Но я живу целиком милостью другого, если я обязан ему не только поддержанием моей жизни, но, сверх того, еще и тем, что он мою жизнь создал, что он – источник моей жизни; а моя жизнь непременно имеет такую причину вне себя, если она не есть мое собственное творение»[175]. Другими словами, по Марксу, человек самостоятелен, только если «присваивает себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом, следовательно, как целостный человек»[176], если он свободен не только от, но и для чего-то.
Для Маркса целью социализма является освобождение человека, а освобождение человека – это то же самое, что его самореализация в процессе созидательного единения с людьми и природой. Цель социализма – развитие личности индивида. Что Маркс подумал бы о системе вроде советского коммунизма, он очень ясно выразил в описании того, что он называл «грубым коммунизмом», говоря о некоторых коммунистических идеях и существовавшей практике их применения. Грубый коммунизм «имеет двоякий вид: «…во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку (являющемуся действительно некоторой формой исключительной частной собственности) общность жен[177], где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что эта идея общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного коммунизма. Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей проституции, так и весь мир богатства, т. е. предметной сущности человека, переходит от исключительного брака с частным собственником к универсальной проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает – по крайней мере по отношению к большей частной собственности – зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем базовом минимуме. Такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, и это видно из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее. Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд – как предназначение каждого, а капитал – как признанная всеобщность и сила всего общества»[178].
Вся концепция самореализации, по Марксу, может быть в полной мере понята лишь в связи с его концепцией труда. Прежде всего следует отметить, что труд и капитал были для Маркса прежде всего не только экономическими категориями; они являлись категориями антропологическими, окрашенными ценностными суждениями, коренящимися в гуманистическом подходе Маркса. Капитал – как то, что накапливается, – олицетворяет собой прошлое; труд, напротив, является или должен быть, когда он свободен, выражением сегодняшней жизни. «В буржуазном обществе, – писал Маркс в «Коммунистическом манифесте», – прошлое господствует над настоящим, в коммунистическом обществе – настоящее над прошлым. В буржуазном обществе капитал обладает самостоятельностью и индивидуальностью, между тем как трудящийся индивидуум лишен самостоятельности и обезличен». Здесь снова Маркс следует за Гегелем, который понимал труд как «акт человеческого самосозидания». Труд для Маркса – деятельность, а не предмет потребления. Изначально Маркс называл эту функцию человека «самодеятельностью», а не трудом, и говорил об «освобождении труда» как цели социализма. Позднее, когда он ввел дифференциацию между свободным и отчужденным трудом, он стал использовать термин «освобождение труда».
«Труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой. Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того чтобы присвоить вещество природы в форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней силы и подчиняет игру этих сил своей собственной власти. Мы не будем рассматривать здесь первых животнообразных инстинктивных форм труда. Состояние общества, когда рабочий выступает на товарном рынке как продавец своей собственной рабочей силы, и то его уходящее в глубь первобытных времен состояние, когда человеческий труд еще не освободился от своей примитивной, инстинктивной формы, разделены огромным интервалом. Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека. Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т. е. идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю. И это подчинение не есть единичный акт. Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения, следовательно, чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллектуальных сил»[179].
Труд – это самовыражение человека, выражение его индивидуальных физических и умственных сил. В этом процессе истинной деятельности человек развивает себя, становится самим собой; труд не только средство достижения цели – создания продукта, – но и самоцель как осмысленное выражение человеческой энергии; поэтому работа приносит удовольствие.
Основная претензия Маркса к капитализму – не несправедливость распределения богатства, а превращение труда в принудительную, отчужденную, бессмысленную работу, а человека – в «искалеченного уродца». Концепция труда как выражения индивидуальности человека сжато изложена в представлении Маркса о полном освобождении от пожизненной прикованности к единственному занятию. Поскольку цель развития человека – это развитие многогранного, универсального человека, он должен быть освобожден от уродующего влияния специализации. Во всех ранее существовавших обществах человек – «охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, – тогда как в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком»[180].
Не найти большего непонимания или искажения взглядов Маркса, чем то, которое, имплицитно или эксплицитно, содержится в высказываниях советских коммунистов, ревизионистов и капиталистических противников социализма: все они полагают, что Маркс хотел только экономических улучшений жизни рабочего класса и что он стремился отменить частную собственность, чтобы рабочий владел тем, чем сейчас владеет капиталист. Истина заключается в том, что для Маркса положение работника русской «социалистической» фабрики, английской фабрики, принадлежащей государству, или американской, такой как «Дженерал моторс», ничем не отличалось бы по существу. Маркс очень ясно высказался об этом так: «Насильственное повышение заработной платы (не говоря уже о всех прочих трудностях, не говоря уже о том, что такое повышение как аномалию можно было бы сохранять тоже только насильственно) было бы, как это вытекает из вышеизложенного, не более чем лучшей оплатой раба и не завоевало бы ни рабочему, ни труду их человеческого назначения и достоинства.
Даже равенство заработной платы, как его требует Прудон, имело бы лишь тот результат, что оно превратило бы отношение нынешнего рабочего к его труду в отношение всех людей к труду. В этом случае общество мыслилось бы как абстрактный капиталист»[181].
Центральной темой для Маркса являлась задача трансформации отчужденного, бессмысленного труда в труд созидательный и свободный, а не повышение оплаты отчужденного труда при частном или «абстрактном» государственном капитализме.