Петергоф в конце XIX века
Я расставалась с императрицей в первый раз за те семь лет, которые состою при ней, когда всякий день, проведенный вдали от нее, всегда казался мне величайшей пыткой. Государь и государыня проводили детей до Кронштадта, где мы пересели на «Гремящего». Я не могу сказать, до какой степени я чувствовала себя грустной все время этого переезда. Мне так хотелось услышать несколько хороших ободряющих слов со стороны императрицы, но она не сказала мне ни слова. Совершенно в ее духе выказывать холодность и равнодушие в серьезные минуты. Девочка горько плакала, расставаясь с матерью. Императрица, видимо, владела собой до последней минуты, но, спускаясь с «Гремящего», она расплакалась. Она расставалась второй раз с дочерью. Когда мы снялись с якоря, я увидела ее на палубе «Александрии», издали осенявшей крестным знаменем свою дочку; крупные слезы струились по ее щекам. Девочка истерически рыдала. К счастью, на пароходе оказалась обезьяна, которая отвлекла ее от ее горя, и вскоре я увидела, что она играет и смеется, и могла сама свободно предаться своим слезам. Переезд был очень удачен. С нами ехало несколько генералов, приехавших из Эстляндии на торжество освящения памятника, которых наследник пригласил на свое судно, между прочим, Суворов, генерал-губернатор прибалтийских губерний. Вечером он подсел ко мне и долго говорил со мной об императрице с таким одушевлением и с такой восторженной любовью, что мне было очень приятно его слушать.
Мы приехали в Гапсаль 24-го. Это место унылое и некрасивое, а я была в таком настроении, что даже самое прелестное место в мире показалось бы мне некрасивым. Я нашла Сергея Александровича похудевшим и побледневшим от грязевых ванн.
Доктора, которых я созвала для установления лечения великой княжны, нашли, что ни грязевые, ни морские ванны ей не годятся ввиду ее крайней нервности и что ей нужны теплые ванны с отрубями, которые с таким же успехом можно было делать в Петергофе, если бы у императрицы не было страсти мучить себя и других ненужными жертвами. Первое ее письмо ко мне было полно упреков самой себе за то, что решилась расстаться со своей маленькой дочкой.
Мы помещались в самом лучшем доме местечка, принадлежавшем графине ла Гарди. Но и здесь нам было очень тесно и плохо, так как большинство комнат было необитаемо вследствие сильного запаха от уборной. Сад, принадлежавший дому, был обширный и нравился детям, которые собирали в нем всякого рода плоды и овощи. Мы вставали в семь часов, пили чай и отправлялись на целое утро в сад. Сергей Александрович оставался там до одиннадцати часов, когда он шел брать ванну. Две девочки Гримм, дочери инспектора классов великих князей, также приходили играть с великой княжной. Когда это мне удавалось, я немного читала со своей сестрой, но дети требовали такого напряженного внимания, которое при моем состоянии крайнего нервного возбуждения не давало мне возможности чем-либо заняться. Я мало помню в своей жизни периодов столь тяжелых, как эти несколько недель, проведенных в Гапсале. Я находилась целый день при великой княжне, не имея для отдыха даже тех часов, которые она обыкновенно проводила с императрицей. Болезнь сестры меня окончательно надорвала, я проводила совершенно бессонные ночи, и когда мне случалось заснуть, то немедленно просыпалась с чувством невыносимой тоски. Я старалась самой себе не признаваться в своем горе от разлуки с императрицей, мне самой это представлялось смешным, но мне было тяжело на сердце, а в голове проносился целый ряд нелепых страхов относительно ее здоровья; если же проходило несколько дней без телеграммы или одна почта без письма, я впадала в отчаяние, тем более тяжелое, что я старалась скрыть его даже от самой себя, понимая его бессмысленность…
После этого регулярные записи с дневнике заканчиваются. В 1866 году Анна Тютчева стала женой публициста, поэта и общественного деятеля Ивана Сергеевича Аксакова, и на протяжении всей совместной жизни была его верным соратником и помощником. Когда она покинула двор, то небезызвестный Константин Петрович Победоносцев, будущий пост обер-прокурора Святейшего Синода и член Государственного совета при Александре III, писал ей: «Ах, Анна Федоровна, рад за вас, что вас теперь нет здесь, но для них столько раз приходится пожалеть, что замолкло около них ваше прямое и горячее сердце». Под «ними» он подразумевал императорскую семью.
Но связи с царской семьей она не прерывала: переписывалась с Марией Александровной и ее младшими братьями Сергеем и Павлом. Неожиданно интерес к этой переписке проявил цесаревич Александр Александрович, ставший наследником после смерти брата Николая и во многом на свой лад разделявший идеи славянофилов. По его просьбе Анна Федоровна посылала ему статьи своего мужа.
Она снова встретилась со своей воспитанницей в 1881 году, когда та, уже будучи замужем, приехала в Петербург на похороны Александра II, убитого народовольцами.
Из воспоминаний Анны Тютчевой
Мой муж и я приехали в Петербург; мой муж — по приглашению членов Славянского комитета, которые писали ему в Москву и просили его принять участие в чрезвычайном заседании комитета, посвященном памяти убитого государя; я же — по приглашению великой княгини Марии Александровны и великого князя Сергея. Я остановилась у сестры своей во дворце, мой муж в гостинице.
Это был двадцатый день смерти государя. Я присутствовала на обедне во дворце. В 12 часов служили панихиду в крепости для царской семьи и для лиц свиты. Государь и государыня отсутствовали. Баранов[133], только что вступивший в должность градоначальника, сказал моему мужу, что через иностранную полицию получены такие тревожные известия о новых готовящихся покушениях, что пришлось принять строгие меры предосторожности и не выпускать государя из ограды Аничкова дворца. Петербург, несмотря на оживление большой столицы, имеет очень мрачный вид. Дворцы Зимний и Аничков окружены канавами, около которых расхаживают патрули. Это производятся раскопки в поисках мин, которые, как предполагают, проложены около дворцов, хотя о реальности этих мин ходят только смутные и противоречивые слухи.
По возвращении из крепости великая княгиня и великий князь Сергей посетили меня в комнате моей сестры и оставались довольно долго. Все недавнее прошлое, протекшее с того момента, как я рассталась с ними после похорон их матери, все это прошлое, так печально ознаменованное, во-первых, злосчастным браком государя, доставившим столько горя его семье[134], а затем ужасной катастрофой его смерти, было таким предметом разговора, которого нам было чрезвычайно тяжело касаться; между тем наши сердца были слишком подавлены этими тяжелыми воспоминаниями, чтобы говорить о чем-либо другом. Поэтому, несмотря на грустную радость свидания с моими прежними воспитанниками, мы чувствовали себя неловко по отношении друг к другу.
Позднее я более откровенно говорила с великой княгиней. Она, со свойственной ей честной искренностью, сказала мне, что, покидая Россию в августе, она совершенно ничего не знала о вторичном браке государя, что из России никто ей ни слова об этом не писал, что фактически было и невозможно, ввиду перлюстрации переписки, пересылаемой как по почте, так и с курьерами. Великая княгиня не придавала никакой веры иностранным газетам, которые говорили о браке государя как о достоверном факте. Только в ноябре великая княгиня получила письмо от самого государя, который объявлял ей о браке со своей прежней любовницей, опираясь, в виде оправдания, на полное одобрение сестры своей Ольги, королевы Вюртембергской, которая, оставаясь верной своему низкому и льстивому характеру, приняла сделанное ей сообщение об этом недостойном браке выражениями самой восторженной симпатии. Это письмо королевы Ольги было послано как бы в виде циркуляра великой княгине и ее братьям, как образец того, как они должны держать себя. Я не знаю, каков был ответ великой княгини; она мне только сказала: «Вы понимаете, что Россия для меня была закрыта навсегда. Впрочем, я просила своего мужа и всех близких мне людей никогда не касаться со мной этого вопроса, так что до кончины государя я никогда не имела никаких подробностей относительно его новых семейных обстоятельств». В этом молчании было много достоинства и дочерней любви.
Что касается молодых великих князей, то государь сообщил им о своем браке через их воспитателя Арсеньева[135], ссылаясь и в этом случае на авторитет своей сестры. Для них это был страшный удар; они питали культ к памяти своей матери, так недавно скончавшейся. Сергей Александрович знал о связи своего отца, но он поставил себе задачей помешать тому, чтобы младший брат его, великий князь Павел, что-нибудь узнал об этом. И когда этот юноша с душой чуткой и чувствительной узнал о том, что его отец не только женился вторично, но и то, что его теперешняя жена была его любовницей в течение пятнадцати лет и имела от него троих детей, признанных и узаконенных этим браком, он был так потрясен, что опасно заболел. Тем не менее эти молодые люди, точно так же, как и их сестра, наложили на себя по этому вопросу полное молчание. Великий князь Сергей не говорил со мной о браке своего отца. Вообще, он произвел на меня впечатление человека, глубоко сосредоточенного на своем горе и со страхом избегающего всякого разговора, имеющего какое-либо отношение к печальным событиям последнего времени. Великий князь Павел так плохо себя чувствовал, что ему пришлось уехать в Италию через два дня после похорон государя.
Состоялось заседание Славянского комитета в большом зале банка Взаимного кредита. На этом собрании присутствовало около 2000 человек. Сначала отслужили панихиду, сопровождавшуюся довольно неудачной проповедью. Затем Бестужев-Рюмин произнес несколько вступительных слов. После этого на кафедру вступил Аксаков; его появление было встречено продолжительными рукоплесканиями, которые возобновлялись несколько раз во время его речи. Он говорил со своим обычным красноречием, но более горячо и страстно, че