После чего уже в относительно спокойной атмосфере мы переключились на более насущные вопросы: корзины для грязного белья, вешалки для полотенец, улучшение освещения, пользование полками и так далее, вплоть до ремонта выбоин на проезжей части. Мы с Джуди воспользовались возможностью раздать всем Кодекс деловой этики совета медсестер Великобритании и призвали всех обратить внимание на его четырнадцать пунктов. Эти рекомендации имели тот же успех, что и мои просьбы помочь сделать дом – наш дом – счастливым и спокойным местом как для Стивена, так и для наших детей.
5. Восставший из пепла
Несмотря на суматоху, привнесенную в наш дом нашествием извне, Стивен восстал, словно феникс из пепла, и уже в начале декабря 1985 года стал чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы совершать короткие вылазки в университет. Поначалу я возила его туда на машине, но вскоре, если погода позволяла, он стал ездить туда сам на кресле по привычному маршруту через Задворки, с единственным отличием: отныне вместо преданного студента его сопровождала медсестра. Эти передвижения занимали теперь гораздо больше времени, ведь пациента следовало тщательно подготовить перед выходом из дома. На спинку кресла нужно было прикрепить большое количество необходимых приспособлений, что придавало всему устройству невероятно неуклюжий вид. Увешанное странными громоздкими приборами, словно повозка жестянщика, кресло вмещало в себя казавшегося крошечным человека, который бесстрашно мчался в нем на битву за восстановление власти над своей научной сферой.
Было неразумно слишком долго концентрироваться на слабости Стивена, хотя и трудно удержаться, и не предаться желанию сентиментальной избыточной опеки: многие попали в эту ловушку. Некоторые из нас старались достичь баланса между глубоким сочувствием к почти исчезнувшей, субтильной физической оболочке Стивена и отчасти зловредным заигрыванием с его огромной психологической и интеллектуальной силой. Этот хрупкий баланс, необходимый для здоровой семейной жизни, где никто из членов семьи не должен претендовать на более важную роль, чем другие, стало невозможно сохранить. В лучшем случае результатом нашей работы над собой было нервное внимание к каждой мелочи в уходе за Стивеном и здоровый скептицизм по отношению к самым нелепым и возмутительным из его высказываний. Например, по воскресеньям Джонатан обычно приносил готовый карри из магазина. Стивен, всегда столь недоверчивый и нервный по отношению к моей старательно приготовленной безглютеновой домашней пище, по воскресеньям всегда с большим аппетитом съедал полную тарелку карри, не задумываясь о том, как и из чего он приготовлен. Мы с детьми воспринимали эту вопиющую непоследовательность оправданным поводом для того, чтобы немного его поддразнить.
Не понимая тонкостей наших со Стивеном отношений и не умея отличить телесное от духовного, медсестры, со своей стороны, часто относились к Стивену с излишней сентиментальностью.
Воскресные ужины были также временем для дискуссий на всевозможные темы. Как правило, на отвлеченные разговоры не было времени, но в расслабленной атмосфере за воскресным ужином – а иногда и за обедом, когда Роберт, вернувшийся на учебу в Кембридж в 1987 году, приглашал своих однокурсников к нам хорошенько подкрепиться, – вопросы науки и религии становились темой основательной, добродушной беседы. Сесил Гиббонс как-то сказал в одной из своих проповедей, что при выборе рабочей гипотезы в научном исследовании совершается такой же «скачок веры», как и в религии. Стивен обычно ухмылялся при упоминании о религии и вере, хотя в один исторический момент он, на удивление всем, признался, что, как и в религии, в его исследованиях Вселенной требовался такой скачок. В его научной сфере «скачок веры» – или вдохновенная работа мысли – концентрировался на выборе модели Вселенной, теории или формулы, которые могли бы стать подходящим предметом исследования. Затем, на стадии эксперимента, теории проверялись на соответствие наблюдениям. Если повезет, гипотеза – или скачок веры – может быть, по словам Ричарда Фейнмана, «временно не ошибочной». Ученому нужно полагаться на интуицию, оценивая правильность своего выбора, иначе он может потерять годы в бессмысленных поисках, которые точно приведут его к ошибочным выводам. Дальнейшие попытки вывести Стивена на разговор о серьезных материях в науке и религии были встречены загадочной улыбкой.
Не понимая тонкостей наших со Стивеном отношений и не умея отличить телесное от духовного, медсестры, со своей стороны, часто относились к Стивену с излишней сентиментальностью. Это было проявлением игнорирования сохранности его интеллекта и подрывало мои попытки установить разумный баланс. Для них он стал идолом, неподвластным критике и даже здоровому скептицизму, который сохраняли медсестры из психиатрического отделения. Они видели лишь трагедию болезни, а не победу над ней, потакая каждой прихоти пациента и воспринимая любую шутку как оскорбление их идола.
Ту же сентиментальную ошибку совершил ранее, в 1985 году, художник, назначенный совместно колледжем и Национальной портретной галереей написать портрет Стивена. Портреты, представленные в то лето, показывали страдания тела, с явственной неестественностью втиснутого в кресло, но не смогли передать силу воли и гениальность, с такой убедительностью проявляющиеся в строении лица и сиянии глаз. Я считала, что эти портреты искажали всю суть ситуации, и говорила об этом – к недовольству их авторов. Так или иначе, в начале 1986 года огонек уверенности опять появился в глазах Стивена, когда тот снова смог передвигаться и занял свою никем не оспариваемую должность на факультете. Последствия долгого периода болезни были чем-то схожи с тем, как Ньютон пережил отстранение от Кембриджа, когда университет был закрыт из-за чумы в 1665 году. В уединении особняка Вулсторп около Грантема Ньютон посвятил время размышлениям и расчетам, необходимым для проработки теории тяготения. В те месяцы, когда Стивен был еще слишком слаб, чтобы выходить из дома, он освоил новый компьютер с тем же непоколебимым упорством, с каким заучивал наизусть формулы, когда в начале шестидесятых потерял способность писать.
Несмотря на потерю голоса, он понял, что получил более совершенный способ коммуникации. Он мог общаться с кем угодно, не только с небольшим кругом родственников и студентов, как было раньше, и ему уже не требовалось присутствие студента, чтобы адаптировать его лекции. Увеличив громкость динамиков, он мог так же, как и любой другой, эффективно общаться с аудиторией, а возможно, и более успешно, чем другие. Его синтезированная речь была медленной, поскольку требовалось подбирать слова, но в этом не заключалось ничего особенного, так, как и раньше он взвешивал каждое слово перед тем, как его произнести. Стивен всегда долго обдумывал свои высказывания, чтобы избежать клише или бессодержательности и быть уверенным, что последнее слово всегда будет за ним.
Он получил возможность не только самостоятельно выражать свои мысли, вести лекции и писать письма, но и продолжать работу над книгой. Его бывший студент Брайан Витт за прошедшие месяцы занимался последовательной организацией материала, а после выздоровления Стивена продолжал помогать с диаграммами и поиском исследовательского материала, но сам проект полностью вернулся под контроль Стивена. Книга была стимулом для использования всего потенциала компьютера: с помощью него он мог печатать обновленные версии рукописи, прорабатывая предложения американского издателя. Издание книги становилось все ближе к реальности: было похоже на то, что нам не только не придется выплачивать аванс – мы в които веки оказались близки к финансовой стабильности. Мы не рассчитывали на то, что книга принесет нам богатство, но она обещала стать источником постоянного дополнительного дохода, ознаменовав тем самым конец экономии длиной в четверть века.
Дома я пыталась совмещать личные интересы, преподавание, музыку и заботу о детях с утомительными запросами своевольных медсестер. С верной помощью Джуди я предотвратила надвигающийся хаос, проводя еженедельные собрания с новыми кандидатами и отвечая на запросы по благоустройству от уже имеющегося персонала. Мы понимали, что стали козлами отпущения для разочарованных медсестер, которые не могли отыгрываться на самом Стивене. Я рассказала о наших затруднениях старой подруге, которая читала лекции для медсестер. Синдром был ей знаком. «Медсестры, как солдаты, натренированы действовать, а не думать, – сказала она. – Если есть пациент, нуждающийся в уходе, их основная обязанность – ухаживать за пациентом в первую очередь. Они действуют на сугубо физическом уровне, не включая ум. Воображение – не то свойство, которое ценится среди медсестер». Эти слова прояснили суть проблемы, но не очень успокоили меня, поскольку стало понятно, что медсестры действовали на противоположном по отношению к нам полюсе и, как бы мы ни пытались найти компромисс, к нему было нельзя прийти по определению.
В это время Стивен праздновал свое возвращение к нормальной жизни. Непосредственно в тот момент это выразилось в походе на пантомиму в день его рождения и на вечеринку, организованную колледжем, два дня спустя. На следующий год он планировал снова начать путешествовать, совершенно забыв про горький опыт поездки в Женеву. Осенью он собирался посетить Париж и Рим, а до этого, в июне, должна была состояться экспериментальная поездка на остров недалеко от Швеции на конференцию по физике частиц. Как все это совершить, было отдельным вопросом, особенно потому, что даты конференции в Швеции совпадали с первыми выпускными экзаменами Люси, а я не хотела оставлять ее одну в такой решающий момент.
Мое внимание окончательно переключилось со Стивена на Люси в 1986 году. В марте она отправилась в поездку со школьной группой в Москву, но не в сопровождении своей воодушевленной учительницы русского языка, на что мы все рассчитывали. Каждый год у Веры Петровны была традиция одевать своих подопечных как человечков Мишлен