Обряд сожжения покойника, по археологическим данным и свидетельствам, обычно выполнялся следующим образом: тело умершего, с плачем и пением, доставлялось на место упокоения либо к общему костру, либо к отдельной могиле, нижняя часть которой была заранее приготовлена. Там был сложен костер, на который опускался труп непосредственно на поленья, или на доске, или в ладье, в одежде и вооружении, которые он обычно носил при жизни, после чего костер зажигался родственниками. Тотчас же по сожжении, или на следующий день, собирали пепел с обожженными остатками костей, оружия и драгоценных уборов в кучу или в особый сосуд, который зарывали в могилу или ставили на нее сверху на камень или на кол, в зависимости от того, как то было принято в данной местности. К этому сосуду с останками присоединяли вещи, которые должны были служить умершему в загробной жизни, а иногда умерщвляли его жен, слуг и коней и с тою же целью погребали вместе с ним.
Если погребение было без сожжения, то труп опускали в могилу вместе с вещами, а сверху зажигали жертвенный костер, около которого и совершались поминальные трапезы — «тризны».
В зависимости от материального и социального положения (рабы, «отроки»), могилы были просты и однообразны, а самый обряд мог отличаться меньшим развитием деталей, меньшей торжественностью и бедностью вещей, в них находимых.
В славянских землях найден целый ряд могил, начиная от самых однообразных и беднейших, в которых не встречается сосудов с пеплом, но лишь кучки золы, несколько черепков, следы от костра-«точка», и кончая богатыми могилами князей.
Следует отметить, что типической чертой всех славянских могил является их относительная бедность, при сравнении с норманскими на севере или скифо-сарматскими и тюрко-татарскими на юге.
Из вещей в славянских могилах чаще всего находят глиняные горшочки, в которых покойному оставляли пищу, а иногда их заменяют деревянные, окованные железом ведерки; из остатков «личного» убора — железные ножи, серпы, оселки (у поясов мужчин); из драгоценностей — бронзовые или серебряные обручи для украшения головы, мониста из стеклянных бус, пряжки, иглы и различные подвески; из туалетных принадлежностей — ножницы, гребни, зеркала и пинцеты. Гораздо реже встречается оружие (шлемы, кованые щиты, копья, луки, колчаны со стрелами, секиры и части конского убора) и некоторые другие предметы домашнего обихода: ключи, замки, костяные и железные иглы, ложечки, прясла, жернова. Особенно редки находки весов[122] с гирями, рогов для питья, музыкальных инструментов, чаш, выделанных из черепов, и проч. Обычны находки костей домашних животных и лесных зверей, рыбьих костей, речных раковин (а иногда и морских, особенно Сургеа).
Ни исторические, ни археологические данные не подтверждают того, что славяне, кладя в могилы вещи, сами их разбивали; находимые там черепки дают возможность предположить, что ими, для экономии, заменяли целые сосуды для пепла. Оружие и другие вещи бывают чаще повреждены огнем или ржавчиной, чем умышленной порчей. С другой стороны, нельзя отрицать существования у древних славян этого обычая, который имеет достаточно аналогий в жизни примитивных народов, тем более что кроме находок это подтверждается встречающейся у них в более позднюю эпоху традицией ломать перед смертью оружие. Этот обычай основан на нежелании передавать оружие в пользование другому, а не на поверье, что сломанная вещь переходит в новую жизнь на том свете. В связи с этим интересно отметить, что сербы в Скоплье до сих пор разбивают посуду, которую употребляли при поминальной трапезе.
Снабжение могил вещами не исчезло с принятием христианства, а местами — у южных и восточных славян — этот обычай перешел и в христианский обиход, когда, например, наделяют покойников едой. Поэтому в России встречаются в могилах обильные приношения еще в XV–XVI вв., в то время как на Западе это быстро исчезает, и могильный инвентарь в большинстве случаев ограничивается только тем, что покойный имел на себе (одежда, оружие, украшения). Тем не менее очевидно, что и там положение вещей в могилы, особенно еды, удержалось довольно долго.
Еще в XVIII в. Добровский свидетельствует, что у чехов клали в могилу каравай хлеба и ставили жбан воды. В Словакии, России и Польше пережиток этого обычая существует еще и поныне; там женщины кладут вместе с покойником иглу с нитью[123], зеркало, а на балтийском побережье — рыбачью сеть.
Этот основной обряд положения в могилу вещей и разного рода приношений иногда дополнялся рядом других обычаев и примет. Так, вынос покойника из дому совершался не через двери, а, по всей вероятности, через специально пробиваемое отверстие[124], чтобы мертвый не мог возвратиться в дом.
Родственники провожали умершего похвальными речами, а также плачем и причитаниями женщин, которые нередко переходили в царапание лица ногтями или даже в поранения тела. В действительности причитания были скорее традициональным пережитком, чем выражением истинных чувств, под влиянием которых они первоначально зародились.
О существовании этого обычая в Древней Руси говорит житие Константина Муромского: «Невернии людие видяще сия, дивляхуся, еже не по их обычаю творимо бе погребете… ни тризнища, ни дыня (бдыни) не деяху, ни битвы, ни ножекроения (кожикрояния) не творяще, ни лицедрания, ни плача безмерна-го»… Ибн-Ростех припоминает, что славянские женщины ножом режут себе лица и руки, когда умирает кто-нибудь из их семьи. О царапании лица, в знак горя, у чехов говорит житие св. Войцеха, составленное Яном Канапариусом (Canaparius) и Гайком (Hâjek[125]), а у поляков свидетельствует Kadłubek[126].
Этот обычай, под влиянием христианства, исчез, зато плач и причитания удержались в разных местах славянства и поныне, а кое-где составляют столь важную часть погребения, что без них нельзя его совершить. Так, например, на Балканах, в Сербии и Далмации существует даже особая каста «покайниц» (покаjнице), т. е. плакальщиц, которых иногда бывает на погребении от 200 до 400, за что им, конечно, платят. То же непременное «оплакивание» существует и в Болгарии — «оплаквачки»[127], и отчасти, в виде остатков, в песнях Чехии, Моравии и у лужицких славян.
Об оплакивании на Руси свидетельства сохранились еще от X в. В 945 г., как сообщает летопись, кн. Ольга «плачете» над гробом мужа, в обрядовом смысле. О «безмерном» плаче и о «великом плаче» над гробом говорят жития Константина Муромского и Феодосия Печерского.
Наиболее важной частью древнеславянского погребального обряда была добровольная или насильственная смерть одной из оставшихся жен покойника, а иногда и его слуг[128].
О славянских женщинах, которые не желали переживать своих мужей и потому «добровольно» шли на смерть, говорит «Стратегика» Маврикия, это же подтверждает и император Лев Мудрый (Leo, Tactica, с XVIII, 105). О поляках имеется свидетельство Дит-мара Межиборского, а о полабских славянах — св. Бонифация. Что же касается восточных славян, то о них свидетельствуют некоторые арабские писатели, пользуясь общим оригиналом IX в.; все они (ибн-Ростех, Истахри, ибн-Хаукал, Масуди и др.) говорят, что «русы народ, который сжигает мертвых, а с богатыми и жен для блаженства их», т. е. мертвых мужей. Наиболее интересное и полное драматизма свидетельство об умерщвлении жены дает ибн-Фадлан в известном описании погребения богатого «руса» на Средней Волге.
Как было уже сказано, это погребение относится к северному «русу», не славянину, но на нем следует остановиться ввиду того, что в X в., вследствие постоянного соприкосновения, жизнь славян мало чем отличалась от жизни «русов», и, в частности, не было даже большой разницы в обряде погребения.
Ибн-Фадлан сначала говорит вообще об обычае, который был у русов при похоронах: когда умирает властитель, тело его на 10 дней полагали во временную могилу. В это время шились одежды для погребального обряда и делилось наследство, из которого треть оставалась семье, треть шла на погребение, а треть на опьяняющие напитки при погребении. При этих приготовлениях пили днем и ночью, и опрашивали семью, кто хотел бы из них следовать за покойным в могилу. Как только кто-нибудь вызывался, и обычно это была женщина, возврата уже быть не могло.
Фадлану случилось присутствовать при подобном погребении. Умер какой-то вождь, и одна женщина согласилась следовать за ним. Ее тотчас же отдали под надзор другим. Когда приблизился день погребения, из реки вытащили ладью, подперли ее и обставили кругом деревянными подобиями человеческих фигур. На ладье устроили ложе, которое старая женщина — «вестница смерти» — так ее называли — покрыла дорогими тканями. Это была та же женщина, которая наблюдала за приготовлениями погребальных одежд, и она же впоследствии убивала согласившуюся на смерть. Затем шли за мертвым; вынимали его из временной могилы со всем, что с ним там было положено (напитки, еда и лютня), облекали в златотканое одеяние и полагали в ладью на ложе, под раскинутым шатром, вокруг которого были поставлены сосуды с опьяняющими напитками, различной едой, и разложено оружие. Потом были принесена собака, убиты два коня, два вола, петух и курица, и все это брошено в ладью.
Пока все это совершалось, обреченная на смерть женщина ходила вокруг по шатрам и предавалась в них телесным утехам «из любви» к покойному.
Наконец в пятницу, после полудня, жертва была приведена к ладье. После особого церемониала, причем женщина была уже в состоянии экстаза, она сняла свои браслеты и вошла в ладью, но еще не под шатер, где лежал мертвый.
Ей подали чашу опьяняющего напитка, которую она взяла и с песней опорожнила. Затем ей поднесли другую, и она запела новую песню. Так продолжалось долго, а старая женщина понуждала ее пить. Когда же наконец перепуганная жертва начала колебаться, старуха схватила ее сзади и быстро вошла с нею в шатер.