Наряду со скелетами коней и собак иногда в могилах встречаются остовы домашних животных: барана (чаще всего), свиньи и быка; из птиц домашних — петуха или курицы, а из хищных — орла и ястреба; из лесных зверей — медведя, оленя, зайца и соболя. Все эти находки скорее указывают на объем погребальной трапезы, совершавшейся на могиле, чем на обычай снабжать умершего живностью для загробной жизни. Из всех домашних животных и птиц только заклание петуха, провозвестника дня и солнца, могло иметь символическое значение, которое удержалось за ним и в позднейшем славянском фольклоре. Другим животным не следует придавать никакой символики, почему и нельзя согласиться с мнением А. Котляревского, усматривавшего даже в собаках и быках символы и олицетворения явлений природы.
Интересной разновидностью древнеславянского ритуала являются погребения в ладье. Обычай сжигать покойника в ладье или просто насыпать над нею могилу встречается часто у сев. германцев и балтийских финнов, главным образом в зап. Финляндии[141], откуда он перешел к карелам и удержался у них до второй половины XIX в.
У славян погребения в ладьях очень редки, и если встречаются, то только на востоке. Исторических свидетельств об этом не сохранилось, за исключением приведенного рассказа ибн-Фадлана о сожжении Руса и летописного известия о кн. Ольге (рода русского), которая отомстила древлянам, похоронив их заживо вместе с ладьями, на которых они прибыли. Д. Анучин приводит миниатюру из Сильвестровской рукописи, где представлено покрытие ладьею тела св. кн. Глеба[142]: «Святаго Глеба положиша в лесе межи двема кладома под насадом». Насад, по толкованию В. Срезневского, есть род судна. Между тем А. Спицын в 1899 г. писал[143], что находки в русских могилах не обнаруживают погребений в лодках. Однако впоследствии Т. Скадовский[144] нашел ладьи в курганах у Белозерки (Херсонск. губ.), а Сергеев и Сизов[145] сочли возможным предположить их наличие в Гнездовском кургане и в могиле у д. Туровичей на р. Соже (Могилевской губ.); аналогичные предположения делал Бранденбург[146] о могиле у Усть-Рыбижны и Анучин о двух костромских курганах[147].
Впрочем, все эти свидетельства недостаточно еще подтверждены, чтобы на основании их делать, подобно А. Котляревскому, выводы. Между тем он пришел к заключению, что обычай класть покойников в ладьи существовал у славян, и что время его появления относится еще к тому праславянскому периоду, когда славянские поселения были и по берегам моря, которое внушило им представление, что страна мертвых лежит далеко за морями, и что души умерших должны переправляться к ней на ладьях. На это же древнее поверье, по его мнению, указывает и термин «навье» — загробная жизнь, этимологически обозначающий плавание (navigatio).
Однако с этими выводами нельзя согласиться ввиду того, что «русские» славяне, у которых был обнаружен этот обряд, никогда не жили близ моря, которое могло дать повод к возникновению этого обычая, а кроме того, нет исторических и весьма мало археологических данных для подтверждения таких заключений. Вероятнее всего, что этот обряд перешел к славянам от финнов или скандинавских руссов, где лодка при погребении имела то же значение, что конь или походная кибитка номада, т. е., опуская ее в могилу, хотели снабдить покойника всем, чем он пользовался при жизни. А в жизни северного воина лодка играла важную роль; для этого достаточно припомнить их хищнические набеги на европейское побережье.
Рис. 8. Перенесение тела св. Бориса в санях.
Миниатюра из «Сказания о Борисе и Глебе»
Если даже у славян и существовало в X и последующих веках представление о какой-то переправе души через водную пучину, то его возникновение следует скорее отнести за счет влияния греческой и римской культур, причем это поверье проникло к славянам по Дунаю или с берегов Черного моря.
Подобные предположения оправдываются и тем, что те же культурные влияния создали известные понятия, укрепившиеся в славянском фольклоре, как-то: коляды от «kalendae», русалки от «rosalii», радуницы от «rhodanii». Таким же путем могло перейти к славянам и античное предание о Хароне, переправляющим за плату души умерших в загробный мир в лодке; этой традицией отчасти объясняется, что даже в самых бедных гробницах Пан-тикапеи (Керчи) находят медные деньги.
О том, что такое поверье существовало у славян, видно из обилия монет, находимых в могилах конца языческого периода и начала христианской эпохи.
Монеты обычно вкладывались в рот или в руку умершему и являлись данью, платимою за перевоз Харону[148].
Этот обычай класть деньги за перевоз удержался у простого народа в большей или меньшей степени во всем славянстве вплоть до XIX в. По украинской версии, перевозчиком является «дидько, котрий зараз витає покийника, та питає за гроши, яки ему належить дати за мисце», говорит Пачовский[149]. Длугош указывает на имена божеств Nyj или Nyja, которые связаны с «нав», «навий». Поскольку можно считать древнее славянское «навье» (navbe) или польск. nawa заимствованным от лат. navis или греч. ναϋς, или оно было местным термином, могут решить только филологи. Самое же представление о перевозчике души или о пловце имеется и в сказочном фольклоре.
Из всего приведенного следует заметить, что погребения в ладье нельзя относить к первоначальным славянским обрядам, а лишь к древним обычаям. То же самое надлежит сказать и о погребении покойника в санях, или, вернее, об обычае привозить покойника к могиле в санях во всякое время года, пережитки чего удержались в некоторых местах еще и поныне[150].
В Киевской летописи рассказывается под 1015 г. о смерти св. кн. Владимира и о том, как его останки отвезли из Берестова в Киев на санях, причем, как известно, он умер в июле: «Възложьше и на сани, везъше поставиша и в святей Богородици» (Лавр, летоп. 3, 128).
Подобное описание имеется в житии свв. Бориса и Глеба (Сильвестр, ркп. XIV в.): «Глеба в гробу положили и доставили в церковь»; позднее останки обоих святых были перевезены в Вышгородскую церковь, также на санях. Аналогичные сведения имеются в летописи о погребении кн. Ярослава в 1054 г., убитого кн. Изяслава в 1078 г., кн. Михаила Святополка в 1113 г. и многих других князей.
О том, что в Древней Руси был обычай отвозить умершего к могиле на санях, говорят и сведения об отдельных лицах, которые, почувствовав приближение смерти, садились в сани и просили отвезти их в церковь, а также и сложившееся выражение: «сидеть в санях», что было равнозначащим стоять перед лицом смерти.
Владимир Мономах в своем поучении говорит: «Седя на санех, помислих в души своей»…
На Руси этот обычай стал исчезать лишь в XIV в., но в Москве, при великокняжеском дворе, удержался еще некоторое время, а на Украине в народе пережитки его встречаются еще и поныне, причем в сани запрягались не лошади, но волы[151].
Анучин и Волков дали обильный литературный материал о погребении в санях не только в XVII в., но и в XIX ст., а ряд славянских этнографов указал на существование этого обычая у современного населения западных окраин Карпат, Киевской и Вологодской губерний России, в Словакии, у поляков и у сербов в Болевацком краю. Однако следует отметить, что этот обычай встречается и за пределами славянства, у финнов, вотяков, пермяков, черемисов, зырян и далее у вогулов, чувашей, самоедов, лапландцев и коряков, которые действительно хоронят покойников в санях. Одно время Д. Анучин ставил вопрос, не усвоили ли славяне этот обычай у финнов, но впоследствии он и Ф. Волков, на основании обширного материала, пришли к заключению, что этот обычаи не заимствован, но является древним, местным, собственно славянским.
В этом утверждении Волков пошел еще далее, указав ему аналогии в галльском, персидском и индийском фольклоре и установив его существование еще в праарийскую эпоху. Основанием к его возникновению послужило представление о долгом пути, который душа должна была пройти, прежде чем вступала в новую жизнь».
Однако такое смелое утверждение следует признать искусственным. В этом обычае необходимо различать как положение покойника в сани и перевезение его к могиле, так и самое погребение в санях. Первое, судя по климатическим условиям, могло быть общим для всей Руси и финнов, так как сани у них были первым средством передвижения; что же касается второго, то археологические находки не дают точных доказательств, чтобы можно было отрицать финское влияние на этот обычай. В южной области России были открыты могилы со скелетом, посаженным на двухколесный возок; этот обычай свойственен всем установившимся культурам Европы (начиная на западе с галлов) и связан с уже описанным положением в могилу коней, собак и ладьи.
Теоретически нельзя возразить против существования этого обычая у славян, в особенности в тот период, когда они уже имели двухколесные возы[152]. Однако могилы, в которых такие находки открыты, ничем характерным не подчеркивают свою принадлежность к славянским погребениям, но скорее дают возможность делать предположения противоположного характера.
Следует еще упомянуть из предметов, встречаемых в славянских могилах, особые плетенки из ремня, которые связывались с представлением о какой-то загробной дороге в рай и о которых говорит еще в XVI в. житие Константина Муромского, называя их «Ременная плетения древолазная». Значение их точно не выяснено; что же касается объяснения Котляревского, считавшего их за подобия лестниц, по которым души умерших восходили «на гору», то его следует признать слишком искусственным.