1341 г., прибавляя после его описания «eodem modo, quo rusticus induitur»[232].
Из приведенных исторических свидетельств явствует, что они или противоречат одно другому, или не дают возможности составить представление об одежде славян. Поэтому необходимо обратиться к другим источникам, и прежде всего к археологии.
Археологические находки в этом отношений дают очень немного. Большею частью это незначительные остатки тканей, которые иногда можно довольно точно определить, остатки обуви (кожа сохраняется лучше) и головных уборов; при раскопках весьма редко встречается настолько сохранившаяся одежда, чтобы по ней можно было догадаться о форме платья.
Находки украшений, пряжек, пуговиц, металлических бляшек, которые нередко нашивались на коймы и рубцы, облегчают определение рода одежды, в которой был погребен умерший. Они характерны для богатых погребений, в которых финские, восточные и византийские наряды в изобилии снабжены металлическими украшениями. Что же касается типического, местного, народного костюма, то подобные находки дают мало достоверных данных.
То же следует сказать и о русских кладах, дающих много интересных сведений об одеждах и драгоценных уборах, но уже относящихся к более позднему периоду — XII–XIII вв.[233].
Так же мало материала дают и древние скульптурные памятники; они сохранились в весьма ограниченном количестве, и некоторые из них спорны по времени и вызывают сомнение в их подлинности. Так называемая Святовистова колонна — памятник действительно древний, но из костюма на ней можно различить лишь низкую шапку, да кафтан или рубаху с поясом. На колоннах Марка и Траяна в Риме и на Траяновом памятнике в Адамклиссе (Добруджа) изображены некоторые подробности одеяния варваров Северных Карпат, которые во многом сходны со славянской одеждой конца языческого периода, но это сходство, за неимением других доводов, недостаточно, чтобы вывести заключение, что эти варвары являются славянами II столетия по Р.Х. (см. рис. 14). Начиная с X в. имеется более определенный иконографический материал в миниатюрах, фресках и др. памятниках искусства. Весь этот материал, особенно с XI в., имел бы неизмеримое значение, так как в одеждах еще многое сохранилось от предыдущих эпох, если бы в нем не было одного спорного пункта.
Дело в том, что большинство этих изображений является лишь схематическими рисунками, которые выполняли иллюминаторы на западе и востоке славянства на основании древней, античной, впоследствии византийской традиции и образцов, причем это касалось главным образом фигур, их выражения и деталей одежд. Передача поз и рисунок платья чаще всего основывается на римском и византийском антике, и поэтому изображенное на фреске или миниатюре не всегда можно относить к тому времени, когда они были исполнены. Прежде всего следует детально и тщательно разбирать, является ли рисунок схемою, или иллюстратор изображал реалистично, заимствуя из окружающей его действительности X или XI в. С этой точки зрения и необходимо рассматривать все памятники искусства.
К числу миниатюр, возникших на западе или изображающих события западного славянства в Чехии, относятся: так называемый «Вышеградский кодекс», писанный в Праге во второй половине XI в.; затем «Евангелие библиотеки Св. Вита» и «Кодекс Апокалипсиса» (с глаголическими отрывками), хранящийся в той же библиотеке[234], «Евангелие Пиаристской коллегии»[235] в Праге конца XI или начала XII в. и два кодекса, сохранившиеся в Польше: так называемый «Codex anreus» и «Краковский кодекс»: оба XI в. и принадлежат той же школе миниатюристов, откуда вышел «Вышеградский кодекс».
Важное значение имеет Гумбольдова легенда о св. Вацлаве в «Вольфенбюттельском кодексе», составленном в самом конце X или начале XI в. по приказанию княгини Эммы, жены Болеслава II (967–999). Этот памятник любопытен тем, что иллюминатор рисовал не по шаблону и установившейся манере, но придал фигурам жизненность и индивидуальные черты; все изображения вполне исторически верны, в силу чего памятник приобрел крупное культурное, историческое значение.
Другие указанные памятники, в том числе и «Вышеградский кодекс», не могут сравняться с ним по значению, так как их изображения шаблонны и схематичны, как и все им современные среднеевропейские миниатюры. Встречающиеся в этих рукописях одежды имеют значение, поскольку они воспроизводят одеяние, которое сложилось из более древнего, со слабой примесью византийского влияния, и которое носили в X–XI столетиях во всей Средней Европе, а также отчасти и у западных славян. Подобного же рода и символическая фигура Sclauini’H (изображена на выходном листе «Мюнхенского Евангелия» рядом с олицетворениями Рима, Германии и Галлии), выражающая изъявление покорности Оттону III, так как ее наряд не содержит в себе ничего характерно славянского.
Из фресок следует отметить роспись крепостной (hrad — ср. русск. — городище) капеллы в Знойме (Znaim), начала XII в.[236]), изображающую сцену из языческих времен: призвание к власти Перемысла (Pfemysla).
Об одежде восточных славян, и прежде всего о княжеском уборе, можно составить представление по наиболее древним восточным, русским и византийским рукописям. Из них на первом месте стоит богато изукрашенная «Псалтырь» XI в. архиепископа Трирского Эгберта, называемая Codex Gertrudianus, с изображением кн. Ярополка Изяславича († 1085), жены его Ирины и матери Гертруды[237] и «Иĺзборник» Святослава 1073 г., верно изображающий (подобно «Вольфенбюттельскому кодексу») русскую одежду того времени[238]. Далее, сюда следует отнести древнее изображение свв. кн. Бориса и Глеба, сыновей вел. кн. Владимира Святославовича, убитых в 1015 г.; оно является точной копией старого оригинала, написанного вскоре после их кончины для Вышгородской церкви их имени[239].
К ним близки и изображения отдельных княжеских фигур XII в. в стереотипных праздничных одеждах[240]. Из них наиболее важной по значению была бы фреска с изображением семьи кн. Ярослава в храме Св. Софии в Киеве (1037), если бы позднее, при реставрации, часть их не была заменена фигурами свв. Софии, Веры, Надежды и Любви; от оригинала остались лишь две фигуры, к сожалению, подправленные очень неточно. Для характеристики одежд нельзя также воспользоваться фресками лестниц этого храма, не потому, что они были исполнены византийскими мастерами, но, как указал Н. П. Кондаков[241], они воспроизводят характерно византийские сюжеты: цирковые игры и состязания в присутствии императора и его двора. Однако ни содержание росписи, ни одежды, на ней изображенные, хотя в некоторых частях встречаются варварские наряды, нельзя принимать за славянские.
Еще следует упомянуть «Подлинники», которые, сохраняя характер греческих оригиналов X–XI вв., в то же время вносят изменения как в рисунок фигур, изображающих народ, так и в одеяния, как, например, облекая свв. Бориса и Глеба в типичную русскую одежду: шубу и шапку (княжескую[242]).
Рис. 12. Св. князь Борис.
Из «Беседы И. Златоуста»
В одной из византийских рукописей XIV в. Иоанна Скилица Куропалата (открыта Н. П. Кондаковым в Мадридской библ.[243]) имеется несколько миниатюр, представляющих сцены из русской истории времен Святослава; но эти рисунки поздни и недостаточно ясны.
Зато большой интерес представляют изображения болгар, покоренных царем Василием II Болгаробойцем, в миниатюре греческой псалтыри, хранящейся в библиотеке Св. Марка в Венеции[244] и фигуры двух болгар на миниатюре «Менология» (Ватикан. библ.), писанного для императора Василия II (975—1025), т. е. в конце X и начале XI в. Она изображает убиение мучеников в Адрианополе в 814 г. по приказу царя Крума, но иллюминатор нарисовал уже не турецких болгар времен Крума, но ославянившихся, т. е. дал типы своей эпохи, на 200 лет позднее.
Рис. 13. Фигуры болгар из «Ватиканского Менология»
Менее важным памятником, в смысле ознакомления со славянской одеждой конца языческого периода, является рукопись «Хроника Манассии», т. е. болгарский перевод древней хроники Константина Манассии, писанной для болгарского царя Иоанна Александра в XIV в. и украшенной множеством миниатюр из болгарской и русской истории. Хотя здесь и изображаются иногда сцены из языческой эпохи (крещение болгар, крещение Руси, воины Святослава и др.), но промежуток времени между событиями и их воспроизведением слишком значителен; рисунки поверхностны и порою неясны, вследствие чего этот памятник имеет значение лишь при исследовании костюма и вооружения XIV в. Из сербских памятников следует упомянуть инициалы «Мирославова Евангелия» XII в.[245].
Что касается княжеских фигур на древних монетах, то они обычно очень неясны и схематичны. Можно только различить головной убор и плащ, заколотый на плече фибулой, и иногда далматику[246].
Гораздо яснее выступают фигуры, и даже можно различить детали костюма на драгоценных вещах, исполненных эмалью, напр., свв. Борис и Глеб на так называемых «бармах» Рязанского (находка 1822 г.) и Киевского (находка 1824 г.) кладов[247].