В 18 веке в России стали популярны шпаги-трости. В 1793 году Екатерина II «повелеть соизволила тростей со вделанными в них потаенными кинжалами, клинками и с другими орудиями ни кому не носить». Однако на практике их тайно все равно носили, также как и другое оружие. В конце 19 века стали пользоваться спросом кастеты, в том числе потому, что тогда ещё они были относительной новинкой, и не было чётких правил их ношения, а значит, и запретов.
Оружие в деле. Об охоте
Одним из любимых барских развлечений была охота. Но стоит уточнить, что далеко не каждый желающий мог примерить на себя гордое звание охотника, потому что это увлечение было очень затратным. По этой же причине охоту устраивали даже те, кому она была изначально не слишком интересна, просто чтобы показать свое благосостояние или развлечь гостей. В начале 18 века была популярна как псовая охота, так и с использованием ловчих птиц. Как обычно, задавали тон в этом барском развлечении монаршие особы. Пётр II не успел совершить ничего примечательного, однако во время своего недолгого правления любил охотиться с собаками и привил свои вкусы придворным. Анна Иоановна прекрасно стреляла и также любила псовую охоту. Елизавета и Екатерина II предпочитали соколов.
К началу 19 века любимой охотой «благородий» окончательно стала классическая псовая. Вначале загонщики выслеживали зверя с помощью гончих собак (их называли выжлецами), а затем те с громким лаем гнали его из леса. Далее спускали борзых, которые бежали быстрее гончих и в итоге должны были догнать его, а следом за ними скакали охотники. Крупного зверя преследовали криком «огого» или «улюлю», зайцу кричали «ату», отсюда выражение «ату его» и слово «улюлюкать». Заведовал всей охотой (а под ней подразумевалось и само мероприятие, и собаки, и прислуга) ловчий. Непосредственной заботой о собаках занимались псари, которые делились на борзятников и выжлятников. Псарь, руководивший собаками во время охоты, назывался доезжачим. Иногда охотники брали с собой слуг, которые назывались стремянными. Жили собаки на специально оборудованных псарнях. Если нескольких борзых связывали общим поводком, это называлось сворой. В некоторых случаях попарно связывали гончих, и это называли смычком. Пример псарни можно увидеть в повести А. С. Пушкина «Дубровский»: «Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пятисот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своем собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак, под присмотром штаб-лекаря Тимошки, и отделение, где благородные суки ощенялись и кормили своих щенят. Кирила Петрович гордился сим прекрасным заведением и никогда не упускал случая похвастаться оным перед своими гостями, из коих каждый осматривал его по крайней мере уже в двадцатый раз.<…> Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения». Надо заметить, что хорошие охотничьи собаки стоили дорого. Есть мнение, что прототипом Троекурова стал одиозный генерал Л. Д. Измайлов, который также слыл самодуром, любил устраивать жестокие розыгрыши, держал в заточении целый гарем из юных крепостных красавиц и был страстным охотником. Однажды он выменял нескольких дворовых людей, служивших ему долгие годы, на борзых собак. На его фоне взяточник судья Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин в комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» выглядит почти безобидно:
«Аммос Федорович: Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Городничий: Ну, щенками или чем другим — взятки».
Охота с помощью ловчих птиц была менее популярна, но и у неё были почитатели. Из письма поэта Дениса Давыдова Ф. И. Толстому о жизни в своём имении: «Я здесь как сыр в масле. Посуди: жена и полдюжины детей, соседи весьма отдаленные, занятия литературные, охота псовая и ястребиная — другого завтрака нет, другого жаркова нет, как дупеля, облитые жиром и до того, что я их уж и мариную, и сушу, и чёрт знает, что с ними делаю! Потом свежие осетры и стерляди, потом ужасные величиной и жиром перепёлки, которых сам травлю ястребами до двадцати в один час на каждого ястреба».
Немаловажный вопрос, где именно проходила охота. По закону охотиться можно было на собственных землях, а заезд, например, в угодья соседа без его личного позволения считался браконьерством, а некоторые помещики воспринимали подобное вторжение как личное оскорбление. И это не говоря уже о таких «мелочах» как охотничьи ружья, которые иногда были настоящим произведением искусств.
Подробное описание охоты можно увидеть в романе Л. Н. Толстого «Война и мир». «Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына. <…> Всех гончих выведено было пятьдесят четыре собаки, под которыми доезжачими и выжлятниками выехало шесть человек. Борзятников, кроме господ, было восемь человек, за которыми рыскало более сорока борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около ста тридцати собак и двадцати конных охотников. Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал своё дело, место и назначение. “Николенька, какая прелестная собака Трунила! он узнал меня”, — сказала Наташа про свою любимую гончую собаку. “Трунила, во-первых, не собака, а выжлец”, — подумал Николай и строго взглянул на сестру. <…> Граф Илья Андреич, хоть и не охотник по душе, но знавший твёрдо охотничьи законы, въехал в опушку кустов. <…> Вдруг, как это час-то бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот-вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы». Далее следует и описание самой погони и поимки зверя, и, что ещё примечательнее, недоразумения с заехавшим в угодья Ростовых помещиком Илагиным.
Кавалерист-девица Надежда Дурова охоту не любила и отзывалась об охотниках с иронией. «Я продолжаю брать уроки верховой езды; к досаде моей, Вихман страстный охотник, и я волею или неволею, но должна ездить вместе с ним на охоту. Кроме всех неудобств и неприятностей, соединённых с этою варварскою забавою, жалостный писк терзаемого зайца наводит мне грусть на целый день. Иногда я решительно отказываюсь участвовать в этих смертоубийствах; тогда Вихман стращает меня, что если не буду ездить на охоту, то не буду уметь крепко держаться в седле. Охота — единственный способ, говорит он, достигнуть совершенства в искусстве верховой езды; и я опять отправляюсь скакать, сломя голову, по каким-то опушкам, островам, болотам и кочкам и мёрзнуть от мелкой изморози, оледеняющей мою шинель и перчатки, и наконец отдыхать в какой-нибудь развалившейся избушке и есть ветчину, которой противный солёный вкус заставляет меня тотчас, как только возьму её в рот, опять выбросить и есть один хлеб. Эти охотники какие-то очарованные люди; им всё кажется иначе, нежели другим: адскую ветчину эту, которой я не могу взять в рот, находят они лакомым кушаньем; суровую осень — благоприятным временем года; неистовую скачку, кувырканье через голову вместе с лошадью — полезным телодвижением, и места низкие, болотистые, поросшие чахлым кустарником — прекрасным местоположением! По окончании охоты начинается у охотников разговор об ней, суждения, рассказы — термины, из которых я ни одного слова не разумею. Забавные сцены случаются в компании господ охотников! <…> Думаю, что и умирающий человек захохотал бы при виде Дымчевича, который, слушая лай гончих, напавших на след, растрогивается, плачет и, отирая слёзы, говорит: “Бедные гончие!” Недавно ехал он на гулянье в коляске с старшею дочерью Павлищева и, увидев зайца, бегущего через поле, пришёл в такое восхищение, что, забыв присутствие дамы, отсутствие собак и совершенную невозможность гнаться в коляске за этим зверьком, зачал кричать во весь голос: “Ату его! ату!.. го, го, го!!” Внезапный восторг его переругал девицу, кучера и даже лошадей!»
В воспоминаниях А. Т. Болотова встречается описание другого вида охоты, правда, менее распространенного. «Производится она там особливым образом. Поелику места там наиболее лесистые, то охотники выбирают некоторую часть леса, о которой надеются, что в ней зверей довольно, окидывают оную с одной стороны премножеством тенет полуциркулем или дугою, а потом главный ловчий набирает колико можно более людей и ребятишек с трещотками и обстанавливает ими все прочие стороны назначенной части леса, становя их не на далекое друг от друга расстояние и так, чтобы все они с тенетами составили превеликий и обширный круг и захватили множество леса. Всё сие производит он с превеликим молчанием и без всякого шума, и всякому человеку даёт наставление, в которую сторону ему потом иттить, сам же становится посредине оных. Между тем другой расстанавливает таким же образом господ за тенетами внутри охваченного круга и сажен на пять от тенет, а сажен на двадцать друг от друга. Каждого становит он лицом к тенетам и для каждого выбирает такое место, чтоб он сзади прикрыт был каким-нибудь кустарником. Потом даёт каждому наставление, что ему делать, а именно — чтобы стоять тихо и смирно и отнюдь не шуметь, и увидев зверя, прежде не кричать, покуда он его не пробежит уже мимо и между им и тенетами находиться будет. По учинении сего всего, подает главный ловчий сигнал, и тогда вдруг все расстановленные с трещотками люди поднимают превеликий вопль и крик и трещат в свои трещотки и, выпугивая зверей из всех кустов и трущоб, мало-помалу начинают иттить в сторону к тенетам и между собою сближаться так, чтоб всем им вдруг приттить к тенетам. Звери, услышав вдруг такой крик и шум, натурально перетревоживаются и бегут в ту сторону, где нет крика, не зная, что там дожидаются их тенета и самые ловцы. Они бегут без всякого опасения и столь спокойно, что иногда меньше нежели на сажень пробегают мимо стоящих за кустами охотников. Но тогда сии вдруг на них ухают и кричат и тем так их перепугивают, что они без памяти бросаются прямо в тенета и запутываются в оных; тут прибегает к ним охотник и берет его либо живьем, либо прикалывает». Тенета — длинные сети из веревок, которые крепятся на кольях, вбитых под наклоном (чтобы получилось некое подобие огромного сачка).