— Сколько дают у вас за свадьбы?
— Бедный дает рубль, а богатый три; а с N. N. возьмем шесть.
— Так не годится. Мы положим со всех поровну, в роде таксы, среднее число — 2 рубля. Это вот почему: бедный не даёт и не даст никогда ничего, — за это мы ему рубль прибавим. Богатый даёт и даст всегда, — за это мы ему рубль убавим. А накладывать на N. N. против других 3 рубля — это бессовестно, я этого не сделаю.
— Так вы хотите и с N. N. взять только 2 рубля? Я не пойду и венчать, не пойдут и дьячки.
— Как знаете.
Дня через два приходят ко мне дьякон, дьячок и пономарь и говорят, что N. N. за свадьбу даёт уже 4 рубля, но что они просят 6, и чтобы я не уступал ни копейки. “Вы одни, — говорят они, — и изо всего дохода берете половину: что нам троим, то вы берете одни. Вас всего двое, а нас с женами и детьми — 18 человек. Вы — наш отец, должны заботиться и о нас и о наших детях. N. N. десять вёдер вина купит непременно, — пропьёт в десять раз больше того, чем мы просим. Кто заботится о нас? Никто, хоть сдохни с голоду. Стало быть: что можем сорвать, то и наше. Вот и Z. хочет тоже сына женить. С него уж больше 1 рубля не возьмёшь. Из этого рубля полтинник возьмёте вы, а полтинник на нас — 18 человек. Нет, уж как хотите, а мы готовы кланяться вам в ноги, пожалейте нас, не уступайте”. <…>
В это время вошёл N. N. и, ни слова не говоря, упал на колени и стал умолять взять 4 рубля за свадьбу. Насилу я уговорил его встать. Долго причт мой торговался с мужиком. Мне насилу удалось, наконец, уговорить их, чтобы одни убавили рубль, а другой прибавил рубль. Таким образом дело уладилось на 5-ти рублях». Некоторые церковнослужители брали отдельную плату за внесение соответствующей записи. Священник проводил само таинство венчания, а метрическими данными занимался пономарь, и таким образом каждый из них решал вопрос оплаты на свое усмотрение.
А. И. Розанов описывает и более предприимчивого батюшку. «Самого хозяина мы нашли на гумне. Хозяин подал нам руку, но не сошёл с места и зорко следил за рабочими. На гумне молотили на две кучи. В одной — человек 10 мужиков, в другой столько — же парней и девок. Мы постояли, посмотрели и спрашиваем: для чего молодые работают отдельно от старых?
— Это, други мои милые, женихи и невесты. У меня, кто задумает жениться, говори заранее и день отпаши мне, день откоси, день жни и день молоти. Без этого я и венчать не стану. Деньгами что с них возьмёшь, пять — шесть рублей только? А жить надо. Невесты: день сгребай сено, день жни и день молоти. Это уж ты там как знаешь, а работать иди. Порядок этот для всех у меня. А чтобы я видел, что они работают, а не жируют, — вот я отдельно их и ставлю от наёмных».
Жених-офицер должен был спросить разрешения на брак у руководства, а иногда вопрос мог подниматься на офицерском собрании. Если невесту сочтут не достойной, то потенциальному жениху нужно было либо отказаться от этой затеи, либо выйти в отставку. Недостойной офицера, а тем более служащего в гвардии, могла оказаться девица не дворянского происхождения, из скомпрометированной семьи, еврейка, актриса и т. д. Чем более привилегированный полк, тем выше требования.
Свадьбе предшествовал девичник, который в деревнях традиционно проводился в бане, а для жениха устраивался молодечник. Были обряды, в которых оплакивалась вольную жизнь девушки, вступавшей в новую жизнь, или наоборот демонстрировалась радость перед предстоящим событием. Первые чаще встречались в северных губерниях, вторые в южных. В качестве свадебного наряда использовалось всё самое лучшее и красивое, что было в гардеробе девушки, часто приготовленное задолго до появления потенциального жениха. Иногда наряд мог передаваться от матери к дочери, особенно богато украшенные головные уборы. Мода, в том числе и свадебная, среди крестьян менялась не так быстро.
Были многочисленные традиции, например, подруги могли расплести перед праздником девичью косу, заменив на прическу замужней женщины (до брака обычно носили одну косу, после свадьбы две), в качестве оберега втыкали булавки в подол свадебного наряда. Традиционно серьги в уши невесты вдевала женщина, которая уже успела удачно выйти замуж, а обувь — младший брат или другой мальчик. Иногда в чулок или обувь невеста прятала деньги, в идеале золотые монеты, чтобы в замужестве жить богато. Символом женской невинности считалась калина, поэтому её веточки и ягоды крестьяне использовали, например, для оформления блюд праздничного стола, свадебного наряда невесты, ворот её родительского дома, так же как цветы флёрдоранжа в Западной Европе. Если брак не первый, или невеста заведомо не целомудренна, такой декор не использовался. Считалось, что в день свадьбы будущие супруги не должны видеть друг друга до самого венчания, поэтому встречались уже в церкви. Жених, его посажённые родители и шафер ехали в церковь в одной карете. Они во время церемонии стояли справой стороны. Затем шафер отправлялся в дом невесты за ней самой и её сопровождающими. Они помещались слева. Жених и невеста имели по трое свидетелей. Во время таинства под ноги паре часто стелили розовый атлас, и тот, кто ступит на него первым, по народному поверью, и будет главным в семье. Также верили, что если невеста наступит на ногу жениху, то именно она будет верховодить. Один или два человека во время венчания должны были держать венец (отдельно приглашённые для каждого из будущих супругов). Если во время венчания падал венец или гасла свеча, это считалось плохой приметой, означающей скорую смерть. Чья свеча догорала первой, тот, по мнению присутствующих, умрёт раньше. На обручальных кольцах гравировали инициалы пары и дату свадьбы. На выходе из церкви гости могли осыпать молодых зерном и хмелем.
После венчания свадебная процессия обычно отправлялась в дом жениха, где ждало богатое застолье. Молодожёнов сажали в красном углу. После праздника молодых с шутками и прибаутками отправляли проводить первую брачную ночь. В сапог жениха иногда прятали плеть и деньги. В знак покорности невеста должна была снять с мужа обувь, а тот слегка ударить её плетью и вознаградить. Утром родственники спешили узнать, целомудренна ли была невеста. Если да, веселье продолжалось, если нет, то варианты могли быть разные. Некоторые семьи не афишировали это, ведь развестись из-за добрачной связи всё равно не получилось бы, а пересуды соседей были неприятны. Другие наоборот выражали разными способами свое недовольство и невесте, и её родственникам. Свадьба могла праздноваться до трёх дней, а дальше молодая жена вливалась в новую семью и работала наравне со всеми. Свадьбы мещан, особенно живущих на городских окраинах, мало чем отличались от деревенских. В качестве свадебных нарядов также выбирали самые красивые из уже имеющихся, а если шили, то такое платье, которое можно было бы позже использовать в качестве праздничного.
Один из главных страхов молодожёнов и их родственников — наведение порчи недоброжелателями. В качестве оберега для всех участников праздника иногда использовались пояски, которые обязательно должны быть не плетёными, а вязаными, с максимально большим количеством узелков. Якобы колдуны ничего не смогут сделать, пока не развяжут все эти узелки или не смогут каким-либо образом снять сам пояс. Г. И. Попов в своем исследовании приводит такие примеры: «Благодаря вере в возможность такой порчи, во многих местах до сих пор сохраняется обычай приглашать на свадьбы колдунов или тех, кто выдает себя за них, чаще всего простых любителей выпивки. Получив такое почётное приглашение и хорошо угостившись, они не только не портят молодых сами, но и предотвращаюсь порчу со стороны других. В виде предохранительной меры против такой порчи, существует обычай подпоясывать жениха сетями и обкалывать подол платья невесты иголками и булавками (Ростов, у. Ярославск. г.). В некоторых местах Брянского уезда (Орлов. губ.) молодых провожает из церкви до дому священник, с крестом в руке, при чём молодые идут в венцах.]. Порча молодых производится, большею частью, во время свадебного столованья, на различных кушаньях и напитках, но существуют для этой цели и некоторые специальные приёмы. Можно испортить молодого и сделать его неспособным к отправлению супружеских обязанностей, воткнув булавку в то место, где он, выйдя на двор, в первую брачную ночь, исполнит свою естественную надобность (Брянск. у. Орловск. г.). <…> Результатом свадебной порчи, кроме полового бессилия, является бесплодие, кликушество, “припадки”, а также физическое отвращение молодых одного к другому. “Отворожили друг от друга”, — так определяется обыкновенно этот вид порчи (Шуйск. у. Владим. г.). В противоположность половому бессилию, бывает иногда и обратного рода порча — приапизм (Белозерск. у. Новгородск. г.)». Действительно, отчего же ещё кроме порчи могут невзлюбить друг друга люди, которые до свадьбы часто знакомы толком не были и поженились по воле родителей.
В купеческих семьях женихов и невест обычно выбирали родители, которым часто с выбором помогали профессиональные свахи. Нелицеприятный портрет купеческих невест рисует в «Воспоминаниях» Е. А. Андреева-Бальмонт. «Там девочки жили отдельно от мальчиков. Очень мало кто из девочек ходил в пансион, большинство не получало никакого образования <…> Девочки невестились чуть ли не с пятнадцати лет и думали только о нарядах и женихах, которых для них выбирали родители через свах. А родители руководились в выборе жениха солидностью семьи и главным образом его состоянием. Девушки выходили замуж, не зная своих будущих мужей, мечтая только о нарядах и выездах, ни о чём не задумываясь, никуда не стремясь. Барышень одевали богато и безвкусно, делали им прически, завивали челки, они манерничали, говорили в нос, закатывали глаза. У себя в комнате они всегда что-нибудь жевали — “бесперечь”, как говорила наша няня, грызли орешки, семечки, пили квас, лимонад, валялись на постелях одетые, сняв только корсет, командовали девчонками, прислуживающими им». Купеческие дочки славились любовью к нарядам, соседствующей с отсутствием вкуса, ярким и неумелым макияжем, дородностью. Подобная невеста изображена на картине Федотова «Сватовство майора», которую многие сочли меткой карикатур