Быт и нравы Российской империи — страница 110 из 148

х не все имели время и желание что-либо писать, в-третьих, далеко не каждому издателю было бы интересно напечатать подобные откровения. Редкий пример подробного рассказа о военном быте — «Воспоминания кавалергарда» Д. И. Подшивалова (книга вышла в 1903 году). О некоторых подробностях можно судить только по обрывочным сведениям, упоминаниям в рамках других тем и нормативным документам (а нормы на практике выполнялись, увы, не всегда).

Из материалов Этнографического бюро князя Тенишева по Новгородской губернии: «Нет бесшабашного разгула с отчаяния самих призываемых парней, нет раздирающих душу плача и рыданий родителей. Все успели освоиться с тем взглядом, что эта повинность есть не что иное, как временная отлучка. Правда, отлучка довольно продолжительная, года 3–4 и не по своей воле, и всё-таки остается большое утешение, что три года невесть как долго, не 30 лет, как было прежде. Три года пройдут, и не заметишь. В солдатах служить теперь, говорят знающие мужики из запасных, не тяжело, особенно, если человек грамотный или научен какому-нибудь ремеслу. А тут и примеры хорошей службы: вон такие-то и такие вернулись домой «ундерами», тот принёс из солдат денег, другой серебряные часы получил в награду. Молодые люди, имеющие льготу не только первого разряда, 2-го и 3-го даже и не гуляют по-настоящему, изредка разве кутнут в качестве рекрутов. Пьют и напиваются они в праздники и на ярмарках, но не потому, что скоро жребий тянуть, а просто, как молодые парни. Безольготные начинают погуливать за месяц или за два, смотря по характеру парня и по его семейному достатку. Родители рекрутов сами покупают им водки, матери почаще пекут пироги. Работают рекрута меньше; им позволяют ходить в гости к другим рекрутам и у себя принимать их. Много-то и часто пить не на что: подати и оброки в это время выбивают, на дорогу несколько рублишек надо припасти рекруту. Иной гуляет больше так, на сухую — выпьет на гривенник, а куражу на рубль. Бедные рекрута норовят как-нибудь присоседиться к богатым купеческим сынкам. В нынешнем году один из таких сынков в д. Клопузове в месяц прогулял 200 руб. Я позволил себе остановиться на минутах провода рекрута потому, что это самые драматические минуты в жизни крестьянина. Теперь семейные уехавшего рекрута ждут не дождутся, когда батька их вернётся из города, он расскажет, как устроился Миша в казарме, куда он будет назначен на службу, когда в отправку погонят. Еще с большим нетерпением ждут от Мишутки первого письма, в котором он, по обыкновению, во первых строках просит родительского благословения, по гроб жизни нерушимого, затем шлёт всем родственникам, начиная с отца-матери и кончая родней десятого колена нижайшее почтение и с любовью низкий поклон, величая всех по имени и отчеству, даже тех, которые в люльке лежат. Ни о чём не забудет спросить солдат в своем письме: он хочет знать: сколько какого хлебца намолотили, кого принесла комолая коровушка, сколько рябушка цыпляток высидела. Заканчивается всегда солдатское письмо просьбою послать сколько-нибудь деньжонок».

Н. К. Пимоненко "Призыв запасных"

Разумеется, были и уклонисты. Сколько именно — вопрос сложный. Корреспондент бюро князя Тенишева из Новгородской области сообщает: «Случаи уклонения от воинской повинности очень редкие и происходят они большею частию бессознательно. Это вот как бывает. Идёт, например, девятнадцатилетний парень, подлежащий через два года отбытию воинской повинности, на заработки. Ему дают годовой билет в тех видах, чтобы ко времени призыва он был уже дома. Срок билета истекает, а парень не является. Наводят о нём справки на месте предполагаемого его жительства, но там его нет. Оказывается потом, что парень просто болтается где-нибудь. Он и в уме не держал умышленно уклоняться от солдатчины, а просто попал в какую-нибудь шайку предосудительных людей <…> Он привлечён был к ответственности за уклонение от воинской повинности. Таких случаев бывает по одному и по два каждый год на участок в десять волостей. Факты небольших членовредительств бывают, но это ни к чему не ведёт. Лиц, заподозренных в умышленном членовредительстве, берут сперва в больницу на испытание и излечение, а потом на действительную службу. В строевые не годится, зачисляют в какие-нибудь другие! Серьёзных и тяжёлых членовредительств с целью уклонения от воинской повинности я не знаю». Другую картину мы видим в мемуарах А. А. Игнатьева: «Гораздо реже доходила до полка очередь дежурства в окружном суде, куда высылался офицерский караул. На том заседании, на котором пришлось мне присутствовать, добрая половина дня была посвящена разбору дел о членовредительстве. Я не верил своим ушам, когда читали обвинительный акт: подсудимый, молодой крестьянин, узнав о своем призыве в армию, отрубил себе топором указательный палец на правой руке, чтобы не быть годным к военной службе. Несчастный, чахлый маленький человечек, охраняемый двумя громадными кавалергардами в касках, слушал всё это с полным равнодушием. Так же бесстрастно отнесся он и к горячей речи молодого защитника, доказывавшего суду, что его клиент левша. В подтверждение этого он предлагал подсудимому продеть нитку в иголку, взять стакан с водой и тому подобное. Суд, состоявший из украшенных орденами гвардейских полковников, приговорил подсудимого к пяти годам арестантских рот. Тяжелое чувство вызвал во мне этот суд. Впервые я увидел с полной наглядностью, что для русского крестьянина наша армия была чем-то вроде каторги».

Из воспоминаний Подшивалова: «Наступило 1 ноября, день жеребьёвки. В помещении для приёма новобранцев, на столе, стоял стеклянный круглый вращающийся ящик, в нем до половины лежали в разных направлениях — вдоль, поперёк и стоя — белые бумажные тоненькие трубочки, — это были жребии. Когда я был вызван к ящику, чтобы вынуть свой жребий, то просунул в отверстие и взял одну из трубочек, которая лежала сверху всех и казалась приготовленной для меня; вынув, я передал эту трубочку председателю, последний развернул её и громко сказал: “№ 39-й” и затем передал её мне. Конечно, я был доволен своим “жребием”.

На следующий день была, так называемая, “ставка” и я, будучи провожаем рыданиями своей матери, в числе прочих явился в присутствие. Здесь народу было видимо-невидимо: каждого новобранца провожала чуть ли не целая семья; много было посторонних любопытствующих, меня же никто не сопровождал<…> Протискавшись среди битком набитого народом помещения — к решётке, отделяющей комиссию от публики, я стал ждать вызова и пока наблюдал за процессом осматривания новобранцев. За присутственным столом сидели члены комиссии в шитых золотом дворянских мундирах, городской голова и несколько старшин — с медалями. Обстановка торжественная.

Председательствующий (предводитель дворянства) по списку и по порядку №№ жребиев вызывал новобранцев. Вызываемый проходил через дверь за решётку, где заседала комиссия, и там раздевался догола; его ставили под мерку для измерения роста, а затем обмеряли грудь. Прежде всего доктор спрашивал каждого новобранца, здоров ли он. При этом очень не многие оказывались совершенно здоровыми, а чаще всего слышались заявления о каких-либо болезнях. Заявившего о какой-либо болезни доктор начинал исследовать, выслушивать, клал на диван и проделывал разные манипуляции. Часто заявления рекрута о своей болезни не принимались во внимание, и после более или менее подробного осмотра и обмера груди, доктор говорил что-то с председателем в полголоса, и последний громко объявлял о годности или негодности рекрута для военной службы. Я заметил, что очень немногие относились равнодушно к своей участи, большинство проникнуто явным желанием “отбояриться” и стараются показаться негодными». Автор рос в благополучной и относительно зажиточной крестьянской семье, получил начальное образование. Однако позже семья его разорилась, появились большие долги, да и сама жизнь в деревне ему наскучила. По этим причинам, в отличие от многих односельчан, он действительно хотел попасть в армию. Он был отобран в гвардию, что считалось большой удачей. Из 200 новобранцев гвардейцами стало всего 8 человек. Далее следовали «гулянья», длившиеся три дня. Затем новобранцев собрали, разбили на группы, и после прощания с родными они отправились к месту службы — в Петербург.

Перевозили новобранцев обычно поездом. Для этих целей использовались в том числе вагоны 4 класса (обычно классов вагонов в поезде было всего три). «Дневальный повёл нас вдоль казарм из зала в зал <…> на всех нарах лежат серые, похожие на мешки с картофелем, — люди; под нарами были набиты сундуки и узлы <…> Делать было нечего; постояв немного в раздумье и почесав затылки, мы сложили свои пожитки в проход, — под нарами всё было занято, — и, сняв только верхнюю одежду, легли на нары между людей, вернее, на людей <…> Наше невольное соседство было принято бранью обеспокоенных и уже крепко спавших людей; брань эту мы понять не могли, так как она произносилась на неизвестном для нас языке, — впоследствии оказалось, что это были “чухонцы”. Утром мы проснулись, когда уже было светло. Наши новые товарищи чухны сидели на нарах и своих узлах, пили чай с ситным и колбасой; их примеру последовали и мы. В казарме при дневном свете была видна масса народа. Стоял невообразимый шум и говор, на разных языках и наречиях. Здесь были и русские, и чухны, и поляки, и белорусы — каждая партия в своих национальных костюмах и каждая партия образовала свой тесный кружок <…> Нас и других вновь прибывших остригли машинкой и отпустили в город, свободно, без провожатых и без билета, но с наказом, чтоб явиться в казармы не позже девяти часов вечера». Данная казарма являлась перевалочным пунктом. На следующий день около двух тысяч новобранцев собрали на Михайловском манеже, где их распределяли либо в пехоту, либо в кавалерию. Затем Великий князь лично распределил их по конкретным полкам, прямо на груди записывая номер будущего места службы. Затем командир полка также мелом на груди новобранца писал номер эскадрона.

После отбора новобранцев отправили в казармы. В них было «просторно, светло и чисто; вдоль коридора, по обоим сторонам длинными рядами вытянулись железные койки, покрытые красными байковыми одеялами, с подушками в белых наволочках. За койками также по обеим сторонам в ряд, стояли досчатые выкрашенные белой краской, ширмы; на ширмах также помещались кирасы и каски». По воспоминаниям Подшивалова, в дневное время проходили занятия, вечером можно было заняться своими делами, затем следовали перекличка, молитва и отход ко сну. Половину служебного времени кавалериста занимала чистка лошади (а на практике половина от этой половины — имитация «бурной деятельности», если рядом нет проверяющих). Также несколько часов уходило на занятия верховой ездой. В программе были уроки «словесности», по факту представлявшие собой изучение теории и разучивание устава. Иногда проводились литературные чтения, научно-популярные лекции, сопровождавшиеся «туманными картинками» (это напоминало демонстрацию слайдов на большом экране, для этих целей использовался аппарат, именуемый в народе «волшебным фонарём»). Из воспоминаний Игнатьева: «Кроме устных занятий по карте и писания донесений разведчики должны были раз в неделю выезжать