в поле для практических занятий. Для этого полагались наиболее выносливые и резвые лошади. На деле же собрать команду на занятия удавалось крайне редко. Тот же Николай Павлович, от которого это зависело, оправдывался, перечисляя, сколько людей в полковом наряде, кто поехал за мукой, кто за маслом, сеном, овсом <…> От холода кони-великаны обратились в косматых медведей, а ведь на смотру должны блестеть. Поэтому с шести часов утра до восьми часов — чистка, с часу до трёх — чистка, а в шесть часов вечера — опять чистка. А в субботу — баня и мойка белья. Да и вообще, для занятий людей в эскадронах не найдёшь: налицо человек тридцать — сорок. Даже только что обученные молодые солдаты рассеялись, как дым, — кто в командировке в штаб, кто назначен в кузнецы, денщики, санитары, писаря».
Отдельного рассказа заслуживает солдатское меню. Полтора столетия (1700–1864) за продовольственное обеспечение войск отвечал генерал-провиантмейстер. В 1812 для организации снабжения был создан провиантский департамент (упразднён в 1864 году). На местах этим вопросом занимались провиантские комиссии. Точный состав продуктовой корзины со временем менялся. Когда говорят о меню 20 века, часто ссылаются на приказ военного министра № 346 от 22 марта 1899 года. Согласно ему питание солдата состояло из трёх частей: провианта, приварочных и чайных денег. Провиант выдавался непосредственно продуктами. Приварочные и чайные деньги получал ежемесячно командир роты, и тот поручал закупку дополнительной провизии артельщику. Артельщиков и кашеваров (поваров) солдаты сами выбирали путём голосования. Минимальные закупки из расчёта на десять в день включали: — мясо (говядина) 5 фунтов (2,05 кг.), капуста 1/4 ведра (3,1 литра), горох 1 гарнец (3,27 литра), картофель 3,75 гарнца (12,27 литра), пшеничная мука 6.5 фунта (2,67 кг.), яиц 2 шт, масло сливочное 1 фунт (0,410 кг.), соль 0,5 фунта (204 гр.). Также в меню могли входить консервы.
По воспоминаниям Подшивалова, завтрака не предполагалась, но утром солдатам выдавали хлеб. Обедали солдаты на кухне артелями по 5–6 человек. На первое были щи или иной суп с мясом, на второе чаще всего гречневая каша с салом. «Щи или суп (в постный день горох), кусок мяса величиною со среднее куриное яйцо, да 2–3 солдатских ложки каши — вот ежедневное меню солдата. Несмотря на малое количество блюд, голодным из-за стола никто не выходил, — лично я всегда был доволен обедом. Что касается ужина, то он состоял из жидкого супа из пшенных круп, куда клалось немножко сала. Суп этот был очень невкусен, и им пользовались немногие, — у кого не было денег на покупку воблы или ситного. Вобла и ситный употреблялись за вечерним чаем и заменяли ужин». Ситным назывался хлеб, муку для которого дополнительно просеивали через сито, поэтому он был мягче и стоил дороже обычного.
Аналогичное описание солдатского меню можно увидеть и в воспоминаниях Игнатьева. «"Щи да каша — пища наша", — гласила старая военная поговорка. И действительно, в царской армии обед из этих двух блюд приготовлялся везде образцово. Одно мне не нравилось: щи хлебали деревянными ложками из одной чашки шесть человек. Но мой проект завести индивидуальные тарелки провалился, так как взводные упорствовали в мнении, что каша в общих чашках горячее и вкуснее. Хуже всего дело обстояло с ужином, на который по казённой раскладке отпускались только крупа и сало. Из них приготовлялась так называемая кашица, к которой большинство солдат в кавалергардском полку даже не притрагивались; её продавали на сторону. В уланском полку, правда, её — с голоду — ели, но кто мог — предпочитал купить на свои деньги ситного к чаю, а унтера и колбасы.
— Ну, как вам командуется? — спросил меня в дачном поезде как-то раз старый усатый ротмистр из соседнего с нами конногренадерского полка.
Я пожаловался на бедность нашей раскладки на ужин. Тогда он, подсев ближе, открыл мне свой секрет:
— Оставляйте от обеда немного мяса, а если сможете сэкономить на цене сена, то прикупите из фуражных лишних фунтов пять, заведите противень — да и поджарьте на нём нарубленное мясо с луком, кашицу варите отдельно, а потом и всыпайте в неё поджаренное мясо. Так я и поступил. Вскоре, на зависть другим эскадронам, уланы 3-го стали получать вкусный ужин». Игнатьев также упоминает казённые чарки водки. В некоторых источниках утверждается, что вся артель из 5–6 человек ела из одной общей миски (таким образом нередко принимали пищу в крестьянской среде, но для армии это выглядит странным анахронизмом), в некоторых — что всё же были отдельные тарелки.
Физические наказания
Ещё один интересный вопрос — личные взаимоотношения между солдатами и офицерами. Довольно печальную картину можно увидеть в мемуарах, оставленных А. Т. Болотовым. «Мы получили в роту свою сих новых и стриженых солдат более сорока человек, и их надлежало нам к весне выучить всей военной экзерциции. Князь поручил сию комиссию мне, которую я охотно на себя и принял, ибо могу сказать, что до всякого рода военной экзерциции был я чрезвычайный охотник; к тому же был тогда и наивожделеннейший случай оказать мне в том свою способность <…> Что касается до обучения солдат, то не одних рекрутов, но и всех старых солдат должно было совсем вновь переучивать, ибо вся экзерциция была от прежней отменная. Я прилагал о том неусыпное старание. Рота наша должна была еженедельно к квартире нашей собираться, и тут учил я её почти денно и нощно. По счастию, удалось мне найтить средство обучать их без употребления строгости и всяких побой. Я вперил в каждого солдата охоту и желание скорее выучиться и искусством своим превзойти своих товарищей. Одним словом, они учились играючи, и я, обходясь с ними ласково и дружелюбно, разделяя сам с ними труды и уговариваниями своими довёл их до того, что они учились без роптания, но охотно и сами старались о том, чтоб скорее выучиться. Для скорейшего достижения до того, установили они сами между собою, не давать тому прежде обедать, кто не промечет без ошибки артикула. И для меня было весело смотреть, когда они, сварив себе каши и поставив котел, не прежде за оный садились, как став наперед кругом оного и не прометав ружьём самопроизвольно всего артикула. Сим средством обучил я всю свою роту в самое короткое время и довольно совершенно. Солдаты были мною чрезвычайно довольны, ни один из них не мог жаловаться, чтоб он слишком убит или изувечен был, ни один из них у меня не ушёл, и не отправлен был в лазарет, или прямо на тот свет; напротив того, имел я то удовольствие и награду за труды мои, что при выступлении в лагерь получил от полковника публичную похвалу, ибо как он стал все роты пересматривать и нашёл, что наша рота была обучена всех прочих лучше, то был так тем доволен, что расхвалил нас с князем, отдал во весь полк о том приказ и велел всем прочим ротам брать нашу себе в образец и столь же хорошо обучиться прилагать старание. Сие было хотя прочим ротным командирам не весьма приятно, но они причиною тому были сами; некоторые из них, хотя не меньше нашего об обучении своих рот старались, но будучи уже слишком строги, только что дрались, но тем не только что солдат с пути сбивали, но многих принудили бежать или иттить за увечьем в лазарете. Другие не разумели сами хорошенько сей новой экзерциции, а потому не могли и об обучении солдат с успехом стараться». Как видим, в середине 18 века (описанные события происходили незадолго до Семилетней войны) рукоприкладство — обычное дело.
Через столетие описание подобных эпизодов встречаются реже, через полтора столетия — тем более. За это время в обществе произошли значительные изменения, в том числе изменилось отношение к субординации (на «гражданке» это было ещё заметнее). Из воспоминаний А. А. Игнатьева: «Отдыхаю душой только на занятиях в классе, где пахнет конским и человеческим потом и где каждое моё слово принимается как откровение старательными учениками, из которых сорок процентов окончили только сельские школы, а сорок процентов — совсем безграмотные и попали в учебную команду, как отличные строевики. По вечерам я превращаюсь в сельского учителя, исправляя диктовки и арифметические задачи. На третий год получаю, наконец, самостоятельный и ответственный пост заведующего новобранцами своего эскадрона. Их сорок три человека, и я для них с декабря по апрель являюсь высшим и единственным авторитетом. Среди них много украинцев, несколько уроженцев Дона и Северного Кавказа, чувствующих себя с первого же дня на коне как дома, сметливые ярославцы, два весельчака москвича, угрюмый петербургский рабочий и несколько латышей, попадавших всегда в наш полк из-за роста и белокурых волос. Латыши, самые исправные солдаты, — плохие ездоки, но люди с сильной волей, обращались в лютых врагов солдат, как только они получали унтер-офицерские галуны. Я гордился своими новобранцами. Мне казалось, что, зная их всех поименно, проводя с ними на занятиях круглый день, с шести часов утра до пяти-шести часов вечера, покупая им на свой счёт новые белые бескозырки вместо грязных казённых, жалуя, опять же на свой счёт, шпоры лучшим ездокам, читая их письма из деревни, заботясь об их здоровье, отпуская бесконечные чарки водки для поощрения за хорошую езду, я выполнял не только мои обязанности по службе, но и являлся для них “отцом-командиром”. Позже я понял, что близким для них человеком был только полуграмотный унтер-офицер Гаврилов, мой помощник, а я был барином, исполнявшим по отношению к солдатам почти обязательные традиции нашего помещичьего полка». И Игнатьев, и Подшивалов сетуют на случаи рукоприкладства, чаще всего со стороны унтер-офицеров. Человеческий фактор в этом вопросе играл ключевое значение, но всё же подобные методы хоть и имели место, но социальной нормой уже не считались. Но в данном случае речь, скорее, о дедовщине. Существовали и официально налагаемые наказания. Они были прописаны ещё в петровском воинском и морском артикуле, и эта практика сохранялась и дальше. Серьёзно провинившихся могли бить батогами, а в некоторых случаях могли наказать ещё суровее. Например, шпицрутенами. Наказанного гнали сквозь двойной строй солдат (обычно сослуживцев), которые должны были бить особыми палками (толщиной с шомпол). В некоторых случаях ударов могло быть несколько тысяч, и по сути речь шла о мучительной казни. За некоторые преступления, например, дезертирство, могли казнить. Надо заметить, что подобная практика была и во многих других странах. В Англии применялись и более жестокие и изощренные кары, но русскому солдату от этого факта было бы не легче. В 1880-х физические наказания отменили, и провинившихся обычно просто отправляли на гауптвахту. Если речь шла об уголовном преступлении, делом занимался суд.