на комиссия. Расследование длилось около четырёх лет. Факты подтвердились, и стало очевидно: доверить борьбу с преступностью бывшему разбойнику было плохой идеей, и Видока из него не вышло. Осипова сослали на каторгу, а на смену Сыскному приказу позже была создана Розыскная экспедиция.
На местах за порядком следили старосты, десятские (выбирались по одному с 10 дворов) и караульщики, обычно дежурившие по очереди, примерно как советские дружинники. Работали последние без особого энтузиазма и дружелюбием по отношению к правонарушителям не отличались. Встречу с караульщиками на ночной московской улице описал известный мемуарист А. Т. Болотов:
«Несколько улиц прошли мы с ним благополучно и без всякого помешательства; факелы наши горели изрядно, и мы ребячеству своему тем веселились. Мы играли ими, вертя кругом и отбрасывая отрывающиеся куски обгорелой факелы; но самые сии игрушки довели было нас до беды. Не успели мы несколько улиц пройтить и были уже недалече от дома генеральского, идучи без всякой опасности, как вдруг превеликий мужчина схватил обоих нас сзади и во все горло заревел:
— О! о! попалися! Что за люди? Зачем ходите с огнём? Что за игра оным?
Мы оцепенели тогда оба и не знали со страха что делать, ибо нам и в голову никакой опасности не входило и мы почитали себя уже почти дома, а того, что с голым огнём в самую полночь по улицам ходить и по-нашему огонёк расшвыривать было очень худо и неловко, того ни одному из нас и на мысль не приходило. Со всем тем товарищ мой не так оробел, как я, и имел еще столько смелости, что с важным видом спрашивал схватившего нас мужчину, что б он за человек был, и говорил ему, чтоб он шёл прочь и оставил нас с покоем, а в противном случае он факелою его в рожу съездит. Но храбрость сия недолго продолжалась; мужчина не успел сего услышать, как еще меньше учтивства употреблять с нами начал.
— А, вот я те покажу, что я за человек! — заревел он опять. — Пойдём-ка в будку-та со мной — упрыгаешься!
И в самое то время выхватил из рук у него факелу и потащил обоих нас в свою караульню. Тогда легко могли мы заключить, что это был караульщик у рогатки и что дело доходит до худого. Я трепетал тогда от страха и умолял его всячески.
— Голубчик ты мой! — говорил я ему. — Мы, право, не знали, что с огнём ходить не велено; пожалуй, отпусти!
— О, о, не знали! — ответствовал бородач. — Вот я вас проучу, у меня будете знать; а то вы очень бодры. Пойдем-ка сюда.
Товарищ мой, видя, что он начинает вправду нас тащить, забыл тогда более хоробриться и говорил ему уже посмирнее:
— Слушай, брат, не заводи шума; мы дети генеральские, и дом наш вот на этой улице; не трогай нас и покинь.
— Эк-на! Велика мне нужда, что ты сын енеральской, хошь бы фелмаршалской был! Пошёл-ка, слышь, пошел!..
А увидев, что он начал у него из рук вырываться, закричал:
— Постой! не уйдёшь-ста! — и тянул его уже непорядочным образом.
Со всем тем был он мертвецки пьян и не мог удержать господина Торопова: он вырвался у него и дал тягу. Я старался вырваться также, но, по несчастью моему, попался я ему в правую руку, а притом и не имел столько силы. А как товарищ мой вырвался, то он взбесился ещё пуще, схватил меня уже обеими руками. Я обмер тогда, испужался и считал уже себя совсем погибшим. Я умолял его всеми святыми, но ничто не помогало: филистянин мой потрясал только бородою и рыгал из себя и отдувался. Наконец, видя такую беду, начал и я напрягать все мои силы и из рук у него рваться; но не было никакой возможности из когтей его освободиться, и я не знаю, что б со мною он сделал, если б нечаянный случай мне не помог. Мужик, видя, что я и руками и ногами упираюсь и не иду к нему в караульню, рассудил, что ему одному со мною не сладить, и стал будить своего товарища и кричал во всё горло:
— Ванька, а Ванька! Вставай, брат!
Но любезный его Ванька не лучше его был, но, знать, еще побольше накушавшись, почивал себе, как надобно, и только что-то промурчал. Тогда осердился мой враг и кричал:
— Экой чёрт! Слышишь, пошёл сюда!
Но как Ванька ему более ничего не отвечал, то, по счастию моему, вздумалось ему пойтить его разбудить; но он не успел одною рукою меня освободить, чтоб растворить двери в будку, как рванулся я у него изо всей мочи и, вырвавшись, дай Бог ноги, и он до тех пор меня и видел».
Портрет караульщика весьма непригляден, однако и сам автор совершил грубое правонарушение — гулял с факелом по улице, в то время как большинство зданий в городе были деревянными, и пожары часто оставляли людей без крыши над головой.
В 1782 году был принят «Устав благочиния, или полицейский». Согласно ему за закон и порядок в городе стала отвечать управа благочиния, а розыскные экспедиции были упразднены. В Москве в управу благочиния входил обер-полицмейстер, полицмейстеры, приставы по гражданским и по уголовным делам (аналоги современных следователей). В губернских городах управу благочиния возглавляли полицмейстеры, в уездных городах за работу полиции отвечали городничие. Все города были разделены на части, в которые входило от 200 до 700 дворов. За каждую часть отвечал свой частный пристав, который со своей канцелярией помещался в частном доме (речь об официальном названии, а не о частной собственности). При частном доме находилась съезжая, в которую помещали провинившихся или просто подозрительных граждан до выяснения обстоятельств. Съезжую также называли в народе холодной или сибиркой, потому что она не отапливалась. Недовольный трактирщик в «Ревизоре» Н. В. Гоголя грозит неплательщику Хлестакову «жалобой, чтоб на съезжую и в тюрьму». В этой же комедии в частном доме спал мертвецки пьяный, а потому «негодный к употреблению» страж правопорядка. Части делились на кварталы, и в них «благочинием» следил квартальный надзиратель, которого часто презрительно называли кварташкой. Помогал ему в этом квартальный поручик. В крупных городах кварталы делились на околотки, в которых были околоточные надзиратели. К 1800 году управы были упразднены и заменены на ратгаузы. Через пару лет полицию перевели в ведение МВД (что только ввело путаницу и усложнило работу), управы вернули, и просуществовали они до 1881 года. В 1808 году появилась новая должность — следственный пристав, который занимался разбором серьёзных уголовных преступлений. Деятельность управ благочиния проверяли ревизоры. Именно такого ревизора с ужасом ждали герои одноименной комедии Гоголя. Внизу «правоохранительной» пирамиды находились хожалые (их отправляли с различными мелкими поручениями) и будочники. Будочник был вооружен алебардой и дежурил возле полицейской будки, от которой не мог отлучаться. Будочники пользовались в народе недоброй славой, так как не отличались расторопностью, а некоторые из них даже сами помогали преступникам. Были случаи, когда они укрывали в будках воров и их «трофеи», нелегально продавали алкоголь и даже в ночное время грабили одиноких прохожих, особенно пьяных. С 1862 года вместо будочников на городских улицах появились городовые, а должность городничего упразднили. Новые стражи правопорядка были пешими и конными (позже к ним добавились городовые речной полиции). В городовые шли солдаты и унтер-офицеры. В «Преступлении и наказании» есть эпизод, в котором Раскольников вступает в конфликт с «толстым господином», преследовавшим пьяную девочку, и на помощь приходит городовой. В романе упоминается, что городовой был унтер-офицером, а Раскольников называет его служивым. В 1880-х кварталы переименовали в участки, за которые отвечали участковые приставы.
Помимо борьбы с обычными правонарушениями городская полиция следила за соблюдением горожанами правил противопожарной безопасности и санитарных норм, за чистотой улиц, разбирала мелкие споры и тяжбы, проверяла наличие паспортов у приезжих и т. д. После легализации проституции надзором за проститутками фактически тоже занималась полиция. Как не трудно догадаться, такое разнообразие полномочий вело к частым злоупотреблениям властью. «Не заметить», что владелец доходного дома «забывает» своевременно вывозить мусор, или что среди жильцов оказался человек без документов (тяжкий проступок, который мог привести к запрету на ведение этого прибыльного бизнеса), или наоборот слишком ревностно проверять магазин на предмет товаров подозрительного качества и т. д. В итоге это вело к взяткам и поборам, а полиция пользовалась недоброй славой. Ожидавший ревизора городничий и его подчинённые были не так уж далеки от некоторых реальных «стражей» правопорядка. «Беги сейчас, возьми десятских, да пусть каждый из них возьмёт… Эк шпага как исцарапалась! Проклятый купчишка Абдулин — видит, что у городничего старая шпага, не прислал новой. О, лукавый народ! А так, мошенники, я думаю, там уж просьбы из-под полы и готовят. Пусть каждый возьмёт в руки по улице… чёрт возьми, по улице — по метле! и вымели бы всю улицу, что идёт к трактиру, и вымели бы чисто… Слышишь! Да смотри: ты! ты! я знаю тебя: ты там кумаешься да крадёшь в ботфорты серебряные ложечки, — смотри, у меня ухо востро!.. Что ты сделал с купцом Черняевым — а? Он тебе на мундир дал два аршина сукна, а ты стянул всю штуку. Смотри! не по чину берёшь! Ступай!» В лавках гоголевский городничий бесплатно брал любой товар, а в случае благополучного завершения ревизии обещал поставить в церкви огромную свечу, на которую купцы-жалобщики должны были «доставить по три пуда воску». Существовало множество шуток про будочников, а также красные воротники (долгое время форма полицейских чинов имела красные воротники). Самого Николая I иногда язвительно называли главным будочником страны. Ещё больше авторитет стражей правопорядка подрывали небезосновательные слухи о применении пыток некоторым следственными приставами.
Типичный полицейский участок начала 1860-х описан в «Преступлении и наказании». Ф. М. Достоевского. «Контора была от него с четверть версты. Она только что переехала на новую квартиру, в новый дом, в четвёртый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; “дворник, значит; значит, тут и есть контора”, и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать ни у кого ни об чём не хотел.