Самым обсуждаемым убийством в дореволюционной криминальной хронике 20 века, пожалуй, стало происшествие в дорогом московском ресторане в 1911 году. Некий Василий Прасолов на почве личных неприязненных отношений застрелил свою бывшую жену. Бытовая вроде бы история обросла подробностями, вызвавшими бурные дискуссии на тему этики, верности и современных супружеских отношений. Василий пришёл в ресторан поужинать с друзьями, занял столик в саду. Неожиданно за соседнем столиком он увидел свою бывшую супругу в компании её сестры и ещё двух мужчин. Василий подошёл к ней и попросил покинуть заведение, а когда та отказалась, несколько раз выстрелил в неё из револьвера. Процесс растянулся на 2 года и оброс самыми горячими подробностями. Пара познакомилась в 1904 году, когда оба ещё учились в гимназиях, вскоре после свадьбы родилась дочь. Поспешный брак оказался неудачным. Муж и жена начали друг другу изменять. Они то мирились, то ссорились, но развод не оформляли. Жена обвиняла мужа в однополых связях (бездоказательное обвинение в уголовном преступлении), а также в нежелании дать развод без «отступных» в 50 000 рублей. Муж обвинял её в неверности, а также в том, что она сама требовала у него 3000 рублей алиментов на дочь ежегодно. Когда дочь умерла, пара окончательно рассталась, и каждый жил своей жизнью. В роковой вечер госпожа Прасолова пришла в ресторан предположительно с одним из состоятельных любовников, к которому муж личных претензий не имел. Процесс был громкий из-за пикантных подробностей, к тому же его хотели сделать показательным. Этаким примером того, как развратились современные нравы, пошатнулся институт брака, и к каким тяжким последствиям это приводит. В итоге была явно дана установка вынести обвинительный приговор, но присяжные Прасолова оправдали. Дело передали на рассмотрение в другой регион, и там суд тоже обвиняемого оправдал.
Дело Прасолова оказалось настолько резонансным, что о нем спустя много лет упоминал в мемуарах А. М. Романов. Великий князь отмечал, что в последний предвоенный год большинство людей интересовались скандалами и преступлениями, а не возможной войной. «Остальные триста мирных дней были заполнены карточной и биржевой игрой, сенсационными процессами и распространившейся эпидемией самоубийств. <…> Однажды в пять часов утра, когда бесконечная зимняя ночь смотрелась в высокие, покрытые изморозью венецианские окна, молодой человек пересёк пьяной походкой блестящий паркет московского Яра и остановился пред столиком, который занимала одна красивая дама с несколькими почетными господами.
— Послушай, — кричал молодой человек, прислонившись к колоннаде: — я этого не позволю. Я не желаю, чтобы ты была в таком месте в такое время.
Дама насмешливо улыбнулась. Вот уже восемь месяцев прошло с тех пор, как они развелись. Она не хотела слушать его приказаний.
— Ах так, — сказал более спокойно молодой человек: и вслед за тем выстрелил в свою бывшую жену шесть раз.
Начался знаменитый прасоловский процесс. Присяжные заседатели оправдали Прасолова: им очень понравилось изречение Гёте, приведённое защитой: Я никогда ещё не слыхал ни об одном убийстве, как бы оно ужасно не было, которое не мог бы совершить сам. Гражданский истец принёс апелляцию и просил перенести слушание дела в другой судебный округ.
— Московское общество, — писал гражданский истец в своей кассационной жалобе: — пало так низко, что более уже не отдаёт себе отчета в цене человеческой жизни. Поэтому я прошу перенести вторичное рассмотрение дела в какой-нибудь другой судебный округ.
Вторичное рассмотрение дела имело место в небольшом провинциальном городке на северо-востоке России. Суд продолжался почти месяц, и Прасолов был снова оправдан. На этот раз гражданский истец грозил организовать паломничество на могилу Прасоловой, чтобы сказать ей, что Россия отказывается защищать оскорблённую честь женщины. Если бы не началась война, то русскому народу были бы ещё раз преподнесены тошнотворные подробности прасоловского дела, и словоохотливые свидетели в третий раз повторили бы свои невероятные описания оргий, происходивших в среде московских миллионеров. Самые отталкивающие разновидности порока преподносились присяжным заседателям и распространялись газетами в назидание русской молодежи. <…> Петербург не хотел отстать от Москвы и, ещё во время прасоловского процесса двое представителей золотой петербургской молодежи Долматов и Гейсмар убили и ограбили артистку Тиме. Арестованные полицией, они во всём сознались и объяснили мотивы преступления. Накануне убийства они пригласили своих друзей к ужину в дорогой ресторан. Им были нужны деньги. Они обратились к своим родителям за помощью, но получили отказ. Они знали, что у артистки имеются ценные вещи. И вот они отправились к ней на квартиру, вооружившись кухонными ножами.
— Истинный джентльмен, — писал по этому поводу в газетах один иронический репортёр — должен уметь выполнить свои светские обязанности любой ценой.
Среди криминальных сенсаций, отравлявших эту и без того истерическую атмосферу, заслуживает ещё упоминания дело Гилевича, которое в 1909 году поставило петербургский судебный мир в тупик пред неслыханной изворотливостью и жестокостью хладнокровного убийцы. В номерах дешёвой гостиницы в Лештуковом переулке было обнаружено мёртвое тело с обезображенным до неузнаваемости лицом. Документы, найденные при убитом, говорили о том, что жертва — довольно обеспеченный инженер Гилевич. Однако, документы эти лежали слишком на виду, чтобы удовлетворить бывалых сыщиков. Но брат убитого рассеял все сомнения. Он узнал своего брата по родимому пятну на правом плече. После этого он предъявил четырём страховым обществам полисы на получение страховых премий: убитый был застрахован на общую сумму в 300 тысяч рублей в различных страховых обществах. Однако, следственные власти очень скоро установили, что убитый — совсем не Гилевич, a одинокий и бездомный студент, прибывший в Петербург из провинции, чтобы учиться, и явившийся к Гилевичу на его публикацию. <…> Между тем преступники, получив часть страховых премий, перестали соблюдать осторожность. Гилевичу старшему надоело прятаться в Париже, и он решил посетить Монте-Карло. Но счастье отвернулось от него. Он проиграл крупную сумму и послал своему брату в Петербург телеграмму с просьбой выслать ему 5000 рублей. Чиновник, читавший внимательно телеграммы, сообщил властям, что кто-то хочет получить в Монте-Карло от брата убитого Гилевича крупную сумму денег. В Парижскую полицию была послана серия фотографий Гилевича и точное его описание. Гилевич был арестован. Однако, во время ареста, ему удалось обмануть бдительность агентов, и преступник отравился ядом, который всегда носил в кармане. Будущий историк мировой войны имел бы полное основание подробнее остановиться в своем исследовании на той роли, которую криминальные сенсации занимали в умах общества всех стран накануне войны».
Преступления на сексуальной почве
Преступления на сексуальной почве отличались от остальных противозаконных деяний в том числе тем, что из-за них юристы постоянно вели споры и не могли прийти к единому мнению, что именно считать преступлением и какие должны быть доказательства. Были предусмотрены наказания за однополые связи среди мужчин, сводничество, изнасилование и многое другое, однако до суда такие дела доходили редко. Примечательно, что преступлением считалось соблазнение невинной девушки при помощи обещания жениться.
При Петре I сначала использовалось Соборное уложение 1649 года, в котором не было указано наказание именно за изнасилование, но теоретически такая ситуация могла подпадать под пункты, сопряжённые с насилием как таковым. «А будет такое наругательство над кем учинит чей-нибудь человек, и того человека пытать, по чьему научению он такое наругательство учинил <…> А будет чей нибуди человек такое наругательство над кем учинит собою, а ни по чьему научению, и таких людей пытав, казнити смертию». В качестве ещё одного преступления упоминается внебрачная связь. «А будет кто мужескаго полу, или женского, забыв страх божий и християнскии закон, учнут делати свады жонками и девками на блудное дело, а сыщется про то допряма, и им за такое беззаконное и скверное дело учинити жестокое наказание, бити кнутом».
Более подробно подобные преступления и наказания были описаны в 18 веке. В артикуле 1715 года выделена глава о «Содомском грехе, о насилии и блуде». За изнасилование предполагалась пожизненная каторга или смертная казнь, но для обвинения нужны были доказательства, например, показания свидетелей о том, что потерпевшая сопротивлялась, звала на помощь, или «ежели у женщины или у насильника, или у них обоих, найдется, что платье от обороны разодрано. Или у единаго, или у другаго, или синевы или кровавые знаки найдутся». Претензии принимались только в случае заявления сразу после преступления, «а ежели несколько времяни о том умолчит, и того часу жалобы не принесёт, но умолчит единый день или более потом, то весьма повидимому видно будет, что и она к тому охоту имела». В итоге признанного виновным чаще всего казнили, иногда отправляли на каторгу. Если потерпевшая была «блудницей», наказание должно быть мягче, чем в случае с «честной женой, вдовой или девицей». «Ежели холостый человек пребудет с девкою, и она от него родит, то оный для содержания матери и младенца, по состоянию его, и платы нечто имеет дать, и сверх того тюрмою и церковным покаянием имеет быть наказан, разве что он потом на ней женитца, и возьмёт её за сущую жену, и в таком случае их не штрафовать». Если обвиняемый отрицает факт обещания жениться, и нет свидетелей, он должен был дать показания под присягой. Эта же глава устава утверждает смертную казнь за содомский грех, инцест, велит «жестоко на теле наказывать» за скотоложество, а также запрещает супружеские измены и распевание «блядских песен» (за последнее четких наказаний не прописано, и всё было на усмотрение судьи). Если преступление было совершено крепостными крестьянами, дальнейшая кара зависела от решения барина.