головою набранным им подаянием, плясал и скакал по двору».
Ещё одну соседку Свешников описывал так. «Сколько лет Пробке, никто не знал, да она сама этого не знала. Ей можно было дать и сорок, и шестьдесят лет, потому что лицо её настолько было обезображено, что даже самое время отказалось сделать на нём какой-либо отпечаток. Пробка помнила только, что когда-то она была солдатскою дочерью и затем, давным-давно, уже приписана мещанкою в Шлиссельбурге. Пробка пала ещё в ранней молодости и долго находилась в известном тогда на Сенной “Малиннике”, а когда поустарела, то хозяйка выгнала её, и она скиталась в Таировом переулке, в котором существовали заведения ещё грязнее, чем в “Малиннике”. Наконец она стала уже негодна и для этих заведений. И вот она перешла в Вяземский дом. Дни она стояла, как и теперь ещё стоят подобные ей женщины, — в кабаке; но её и здесь уже стали обегать. Тогда она завела себе любовника, безногого георгиевского кавалера, который заставил её добывать ему деньги на пропой. С тех пор Пробка начала “стрелять”, но она не заходила дальше Сенной. Её благотворители были исключительно сенновские торговцы-мясники, рыбаки, зеленщики, селёдочники и другие. Пока был жив её кавалер, он из своего пенсиона платил по третям за квартиру за себя и за неё, а она обязана была приносить ему каждый день торбу хлеба, говядины для щей и шесть гривен денег. Когда ей случалось не принести положенной контрибуции, он её бил немилосердно и таким образом выбил ей левый глаз, все зубы и переломил переносье. А сколько доставалось её бокам, спине и т. п. — нечего и говорить: я думаю, ни одна ломовая лошадь под кнутом пьяного извозчика не вынесла того, что выпало на долю Пробки. Но она оставалась жива; от неё как будто отскакивали побои, и, вероятно, поэтому она и получила название Пробки». Бывшие жрицы любви, окончательно потерявшие товарный вид даже для маргиналов, часто пополняли ряды попрошаек. Они охотно демонстрировали сквозь лохмотья язвы и иные последствия «профессиональных» заболеваний.
Популярен был жанр разных «божьих людей», странниц, святых старцев, провидцев. Они могли и на паперти стоять, и по «адресам» ходить. Подобные персонажи любили заглядывать в купеческие дома. В сборнике «Старый Петербург» М. И. Пыляева есть примеры таких «божьих людей», работавших в столичном Гостином дворе. «В числе разных пустосвяток, бродивших по Гостиному двору, обращала на себя внимание толстая баба лет сорока, называвшая себя “голубицей оливаной”. Носила эта голубица чёрный подрясник с широким ременным поясом; на голове у неё была иерейская скуфья, из-под которой торчали распущенные длинные волосы; в руках пучок восковых свечей и большая трость, которую она называла “жезлом иерусалимским”. На шее у неё были надеты чётки с большим крестом и образ, вырезанный на перламутре. Народ и извозчики звали её Макарьевной. Говорила она иносказательно; на купеческих свадьбах и поминках играла первую роль и садилась за стол с духовенством. Занималась она также лечением, обтирая купчих разными мазями в бане. Круг действий Макарьевны не ограничивался одним Петербургом. Она годами жила в Москве, посещала нижегородскую ярмарку, Киев и другие города. Макарьевна выдала свою дочь за квартального надзирателя, дав в приданое тысяч двадцать. Подчас она жила очень весело, любила под вечерок кататься на лихачах, выбирая который помоложе и подюжее».
Попрошайничеством занимались цыгане. Они тоже часто были «многостаночниками», параллельно занимались гаданиями или воровством. Колоритный пример приводит М. И. Пыляев в книге «Стародавние старички, пустосвятцы и юродцы». Отец Гавриил Афонский, он же цыган Гаврюша «был происхождением из молдаванских цыган, но про себя он рассказывал, что он был черногорский магометанин и перешёл в православие вследствие какого-то совершившегося с ним чуда <…> По словам его, демоны всё больше норовили совратить его блудною страстью и являлись к нему в виде нагих прелестниц и разных морских чудовищ, разных аспидов и василисков. Отец Гавриил во всём этом видел перст, указывающий ему один возврат на Афон; но так как туда дорога была дальняя и путь не дёшев, то усердные подачки на дорогу и сыпались ему за голенище от доброхотных дателей ежедневно. На пение же юниц и на танцы Иродиад он не взирал и затыкал свои уши воском, как хитроумный Улисс. Таким образом, набирая деньги и выходя чуть ли не десяток раз из Белокаменной, он набрал состояние в несколько тысяч рублей. Для временного пребывания в Москве один богатый его поклонник, купец, устроил ему в саду келью, где и проживал отец Гавриил. У купца этого, впрочем, в самое короткое время пустынник сумел вселить в семье такой раздор, что под конец был изгнан с позором. После этого слава его немного поколебалась, и он должен был идти в один скит близ Москвы, но и тут ему не жилось; и вот, спустя несколько лет, он появляется в Москве, заходя к старым знакомым с разными образками, сделанными из кости рыбы-единорога, с просвирками и слезками Богородицы».
Некоторые попрошайки ночевали в ночлежках, некоторые в «нехороших квартирах». Были «стрелки», которые хоть иногда пытались работать, брали подённую работу. Но в большинстве случаев «рядовые» нищенского фронта были опустившимися людьми, страдавшими алкоголизмом. Мошенничество помогало им поддерживать асоциальный образ жизни, но крупных сбережений они не имели.
О шулерах
И. А. Калганов "Карточные шулера" (конец 1870-х)
Сколько существуют азартные игры, столько и люди, играющие не по правилам. Когда появились карты в России, точно не известно, но в 1649 году их официально запретили, а при Петре I они снова стали разрешены. Примерно столько же существуют у нас и шулера, которые были довольно интересным явлением.
Примечательно, что недобросовестные игроки встречались и среди аристократов, офицеров, вполне уважаемых граждан. Возможно, потому что многие из них привыкли жить не по средствам и плодили большие долги. Известным шулером был Фёдор Толстой по кличке «Американец», хотя это была лишь малая часть его сомнительных похождений. Однажды А. С. Пушкин после очередной некрасивой выходки графа даже разразился эпиграммой:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружён,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава Богу,
— Только что картёжный вор…
До этого они были если не друзьями, то приятелями. На это Фёдор Толстой ответил своей эпиграммой:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щёки.
Дело шло к дуэли, но судьбе было угодно, чтобы Пушкин погиб позже и от пули печально известного Дантеса. Граф и не скрывал того, что он играет не по правилам, и у него были помощники.
Другой известный игрок и предполагаемый шулер Пушкинских времен — помещик польского происхождения Василий Огонь-Догановский. Среди шулеров и мошенников вообще было много выходцев из Польши. Данному деятелю солнце русской поэзии за один раз проиграло почти 25 000 рублей, огромные деньги по тем временам. Ловкий игрок считается прототипом Чекалинского в «Пиковой даме».
В Российской империи шулера обычно работали группами. Минимум вдвоём, где один — основной игрок, а второй на подхвате. Хотя, конечно, иногда встречались ассы-одиночки (или наоборот новички). В группу не редко входили и женщины, которые, флиртуя с потенциальными жертвами, отвлекали их в нужный момент, а также негласно собирали информацию, выступая наводчицами. Обмануть обычно пытались богатых приезжих. Во время игры шулера поначалу давали жертве выиграть и сами проигрывали друг другу крупные суммы, которые всё равно возвращались в общий котел. Это должно было создать иллюзию честной игры.
Многие из шулеров старались заводить как можно больше полезных знакомств, чтобы создать впечатление, что это солидный и уважаемый человек, появляться в компании известных людей. Если они не водили близкой дружбы с таковыми, старались завладеть хотя бы их визитными карточками. Такие карточки часто оставляли на входе визитёры, которые заходили в гости. Поэтому их наличие как бы ненароком намекало потенциальной жертве, что данного господина посещают важные персоны.
Были и свои суеверия. Например, давняя легенда гласила, что особенно удачна игра рядом с жилищем палача. Поэтому в Петербурге самый известный притон был устроен в доходных домах на Офицерской улице (сейчас улица Декабристов), из которых был виден Литовский замок (известная тюрьма, разрушенная в 1917 году). Однажды тайный советник проиграл в притоне огромные деньги, при этом казённые. На Офицерскую улицу нагрянула полиция и попыталась разобраться с этим безобразием, но встретила мощное сопротивление картёжников. Дело спустили на тормоза, а горожане стали иронично называть это место «le passage des Thermopyles» (в честь Фермопильского ущелья, которое мужественно защищали спартанцы). Притон отстояли, и люди продолжили проигрывать в нём деньги.
Шулера использовали разные методы. И ловкость рук при подмене карт, и крапленые карты, которые могли метить заранее. Подбрасывание подготовленной колоды становилось отдельной авантюрой. Иногда злоумышленники завозили карты в небольшие города, продавали там вместе с массой других товаров и ждали, пока партия разойдётся, а потом наведывались к купившим. Иногда тайно подменяли на месте, иногда незаметно метили карты при раздаче, например, беря их специально замасленными пальцами в нужных местах, незаметно царапали их ногтями или перстнями с острыми частями. Была и масса других приемов, которые были незаметны для глаза обычного человека, но эффективных для людей, оттачивавших мастерство годами. Могли незаметно положить на стол полированный предмет в качестве зеркала. Изобретали чудо-механизмы (хотя всё же механизмы у нас были не так популярны как на Западе).