Шулеров периодически ловили. В полицию не обращались, а устраивали самосуд на месте. Их били, потом с позором выгоняли и не имели с ними дел. Офицеров выпроваживали из армии. Свидригайлов в разговоре с Раскольниковым честно говорит, что раньше был шулером, и бывало, что его поколачивали, но охоту к нечестной игре не отбивали этим. В пьесе М. А. Булгакова «Кабала святош» есть эпизод, где король Людовик XIV ловит шулера. Он спрашивает, что ему с ним делать, а ему советуют ударить его подсвечником и обругать. Подсвечник был каноническим орудием правосудия для нечестных игроков. Но всё же шулерство было трудно доказуемо, а обвиненный теоретически мог вызвать обвиняющего на дуэль. Людей редко обвиняли без убедительных доказательств, а подозрения было не достаточно. Пока человека лично не поймали за руку, он оставался рукопожатен, и ему платили, даже догадываясь об обмане. Вронский в «Анне Карениной» рассуждал на этот счет так: «Правила эти несомненно определяли, — что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, — что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно, — что обманывать нельзя никого, но мужа можно, — что нельзя прощать оскорблений, и можно оскорблять и т. д. Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны». То есть карточный долг даже потенциальному мошеннику из «благородий» по логике аристократов того времени был важнее, чем долг обычному человеку, на которого смотрели свысока. Мораль вообще бывала лицемерной.
Пожары и пожарники
Одним из бичей и городов, и деревень были пожары. Даже в столице до второй половины 20 века каменным был преимущественно центр, а почти весь частный сектор был деревянным. У некоторых домов был каменный первый этаж, а второй из дерева. Иногда деревянные здания сверху штукатурили и красили, поэтому внешне они выглядели как каменные, но добротный вид не делал их безопаснее. К тому же в домах было печное отопление, а освещались они с помощью свечей, лучин, масляных или керосиновых ламп. И это не говоря уже о происках недоброжелателей, которые могли «пустить красного петуха» и мошенничествах со страховыми выплатами (между прочим, нередкие случаи в конце 19 — начале 20 века). Не удивительно, что при возникновении локальных пожаров выгорали целые улицы.
Долгое время с огнём боролись исключительно своими силами. Соседи спешили на помощь, если не из сочувствия, так из-за опасения за своё добро. К тому же существовала пожарная повинность, которую до 1736 года несло даже духовенство. Долгое время городские жители были обязаны выступать в роли караульщиков и поочерёдно дежурили по ночам наподобие советских дружинников. Они должны были не только следить за порядком и пресекать преступления, но и бить тревогу в случае пожара. В роли пожарных выступали обычные солдаты. В некоторых городах организовывали ночные патрули, состоявшие из военнослужащих, а если в городе не было военных, то госслужащих. В качестве инвентаря использовались чаны или бочки с водой, трубы, лестницы, и всё это везли на подводах. Позже ответственность за противопожарную безопасность возложили на полицию (но иногда тушили огонь всё равно солдаты). С середины 18 века за работу пожарных в губернских городах отвечал брандмайор, который формально относился к полицейскому ведомству. Начальника пожарной части называли брандмейстером.
Л.И. Соломаткин "Пожар в деревне"
В 1803 году Александр I учредил в столице первую пожарную команду. Служба в ней была сходна с армейской. Огнеборцы жили в казарме, почти не имели свободного времени и редко могли покидать пожарные части. Со временем ответственность за борьбу с пожарами полностью легла на плечи полиции. Полицейские и пожарные части находились обычно рядом. Из книги А. Дюма «Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию» (1861): «Пожары в России внезапны и страшны. Исторический пожар Москвы не смогла остановить 120-тысячная армия, хотя каждый солдат был заинтересован в том, чтобы его погасить. От площади к площади высятся каланчи, увенчанные снастями на блоках. Эти блоки нужны, чтобы поднимать шары, равнозначные нашему крику: “Пожар!” Первыми к месту пожара прибывают пожарные квартала, поскольку им ближе. Потом съезжаются и другие. Если огонь средней силы и может быть обуздан, то тех пожарных, в присутствии которых нет необходимости, не вызывают; если же пожар значительный или обещает стать таким, то поднимают пожарных всех кварталов. Нас уверяют, что мы не покинем Россию, не увидев какой-нибудь великолепный пожар. Ещё, между прочим, нас уверяют, что в окрестностях Санкт-Петербурга горят пять-шесть лесов». Дюма затрагивает эту тему не раз и даже описывает увиденный своими глазами пожар в Москве. «Поскольку пожары очень часты в Москве, то служба помп довольно хорошо организована. Москва разделена на 21 район; каждый район имеет свои насосы. Один человек постоянно дежурит на площадке каланчи; самой высокой точки в районе, следя за возникновением пожаров. При первом проблеске огня он приводит в движение систему шаров, которые имеют свой язык, как телеграф, и объявляют не только бедствие, но и место пожара. Пожарные оповещены, тотчас в упряжь ставятся насосы и направляются к месту пожара». В небольших населённых пунктах спасались своими силами, часто создавались добровольческие пожарные бригады. Были такие бригады и в дачных посёлках.
Правила противопожарной безопасности были строгими. На улицах до конца 19 века было запрещено курить. В магазинах, и тем более торговых рядах нельзя было разводить огонь, и даже поставить самовар. Поэтому за кипятком для чая лавочники часто шли в трактиры. В Москве были специальные будки с огромными самоварами, в которых можно было за несколько копеек налить полный чайник. Тем не менее, пожары в торговых рядах случались, и при этом часто сопровождались мародёрством. При Петре I сгорел недавно построенный Гостиный двор. Из числа пойманных воров выбрали четверых и повесили по четырём углам сгоревшего двора. В 1862 году грандиозный пожар произошёл в Апраксином дворе. Из воспоминаний А. Я. Панаевой: «С площади неслись чёрные тучи дыма, заволакивая небо, а позади чёрных туч дыма виднелось огненное небо. Но временам высоко поднимался столб пламени, рельефно обрисовываясь на темном фоне дыма, и из столба, словно дождь, сыпались крупные искры, которые ветер кружил и разносил на далёкое пространство. Сила ветра была так сильна, что с места пожара взлетали горящие головни и, перелетая через Фонтанку, падали на крыши домов, продолжая гореть, как факелы. Народ бегал по крышам и сбрасывал вниз головни. В Апраксином рынке было столько горючего материала, как в любой пиротехнической лаборатории, да и в горевших переулках его было немало, особенно в Чернышевом. Сильный ветер, разнося крупные искры, от которых то тут, то там загорались деревянные постройки и дровяные склады, делал борьбу с пожаром почти бесплодной. <…> На другой день утром я пошла посмотреть на сгоревший Апраксин рынок; несмотря на раннее время, на площади у Чернышева моста толпилось множество народу. Площадь представляла совершенный хаос: она была покрыта сажей и угольями и загромождена сломанной мебелью, сундуками и узлами, на которых сидели их обладатели, оберегая их; всюду валялись полуобгорелые дела и бумаги из дома министерства внутренних дел, и ветер шелестел листьями, точно любопытствуя прочесть, что в них написано. В выгоревший рынок мне не удалось попасть, потому что входы его оберегались солдатами, равно как и входы с Фонтанки в горевшие накануне переулки. Но я всё-таки попала в Троицкий переулок через Владимирскую улицу. Печальное зрелище увидела я: по обеим сторонам торчали закопчённые остовы домов с выбитыми рамами, без крыш, и свет проникал в разрушенные дома сверху до подвальных этажей и ярко освещал внутреннее разрушение. Обгорелые балки торчали в разных видах: одни, до половины сгоревшие, держались прямо, и на них были перекинуты другие балки; иные висели вниз, точно на воздухе. В одном доме на полуразрушенной стене комнаты каким-то чудом уцелел большой поясной портрет в золочёной раме. Вся мостовая была завалена выбитыми из домов рамами, искалеченною мебелью и домашнею утварью. Дровяной двор представлял склад углей, в котором копошились чёрные силуэты пожарных, заливавших тлеющие остатки, и струи дыма с огоньком местами виднелись на чёрном фоне. В одном каменном разрушенном доме ещё дымился подвальный этаж, и около него стояла машина, на которой усердно качали воду два молодых человека с длинными волосами и в шляпах с широкими полями, какие тогда преимущественно носила учащаяся молодежь. На сломанном шёлковом диване, возле машины, сидели в изнеможении двое пожарных; вероятно, молодые люди, сжалясь над ними, сменили их на время, чтобы качать воду». Это происшествие настолько потрясло горожан, что впоследствии стало фактически вехой истории, с которой соотносили другие события («ну это давно было, ещё до пожара в Апраксином дворе» и т. д.). Пожары в Апраксином дворе случались и позже. Например, однажды сгорел корпус, в котором работала галантерейная мастерская, и располагался склад целлулоида. Когда загорелись запасы целлулоида, рабочие в панике выпрыгивали из окон, были человеческие жертвы. И в Петербурге, и в Москве случались трагедии во время праздников, народных гуляний и представлений, когда в загоревшихся балаганах гибли зрители, не успевшие выйти из-за суматохи и давки в дверях.
От огня страдали даже дворцы монарших особ. Екатерина II в своих «Записках» описывала пожар 1753 года, который произошёл в Москве в Головинском дворце. Виновниками происшествия стали нерадивые истопники, которые решили не привлекать внимание к пожару и 5 часов пытались тушить его самостоятельно. Дворец был старым, и львиная доля ущерба была из-за утерянных личных вещей императрицы Елизаветы, которая в это время как раз там остановилась. «Императрица потеряла в этом пожаре всё, что привезла в Москву из её огромного гардероба. Я имела честь услышать от неё, что она лишилась четырёх тысяч пар платьев и что из всех она жалеет т