Героиней самой громкой истории с сомнительными артистками конца 19-начала 20 века стала итальянская оперная певица и по совместительству известная куртизанка Лина Кавальери. Она работала преимущественно в Париже, но гастролировала по всему миру. Она же считается одной из первых известных профессиональных фотомоделей. Её портреты часто печатали на открытках, которые расходились гигантскими тиражами в том числе в России. И. Шнeйдep в книгe «3aпиcки cтapoгo мocквичa» писал: «Ecли вы пoкупaли кopoбкy кoнфeт в кондитерской Aбpикocoвa, тo, пoмимo oбязaтeльнoгo пpилoжeния к eё coдepжимoмy в видe зacaxapeннoгo куcoчкa aнaнaca и плитoчки шoкoлaдa «миньoн», зaвёpнутoй в cepeбpянyю фoльгy, в кopoбoчкe лeжaлa eщё нeбoльшaя тoлcтeнькaя плиткa шoкoлaдa в oбёpткe из зoлoтoй бyмaги c нaклeeннoй нa нeё миниaтюpнoй фoтoгpaфиeй Шaляпинa или Лины Kaвaльepи». В 1897 году она приехала в Петербург и прожила в нем несколько лет в том числе из-за щедрости князя Александра Барятинского. Сначала он просто тратил на неё большие деньги (тем самым подстегивая интерес публики к её выступлениям и стремительный рост гонораров), а затем захотел на ней жениться, но ему сделать это запретил лично император Николай II. Позже Кавальери вышла замуж за другого миллионера, через 8 дней тот захотел развестись, но сделать это смог только через 4 года и, заплатив внушительные «отступные». Но это уже совсем другая история. Была в России с «гастролями» и самая известная куртизанка Прекрасной эпохи — Каролина Отеро.
Вторая категория — просто в прямом смысле дорогие женщины без определённых занятий. После выхода нашумевшего романа Александра Дюма их стали называть камелиями. Деятельность камелии заключалась в том, чтобы быть красивой, радовать своего покровителя и вызывать зависть его друзей. Оставшееся время она проводила в праздности, гуляла, приобретала наряды, общалась с «коллегами». Среди камелий тоже были известные персонажи. Например, увековеченная Пушкиным в одном из стихотворений Ольга Массон. В 1819 году Александр Тургенев писал Вяземскому, что Пушкин «простудился, дожидаясь у дверей одной б…ди, которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своею болезнию». Сам поэт писал о ней куда романтичнее:
Ольга, крестница Киприды,
Ольга, чудо красоты,
Как же ласки и обиды
Расточать привыкла ты!
Поцелуем сладострастья
Ты, тревожа сердце в нас,
Соблазнительного счастья
Назначаешь тайный час.
Мы с горячкою любовной
Прибегаем в час условный,
В дверь стучим — но в сотый раз
Слышим твой коварный шёпот,
И служанки сонный ропот,
И насмешливый отказ.
Ради резвого разврата,
Приапических затей,
Ради неги, ради злата,
Ради прелести твоей,
Ольга, жрица наслажденья,
Внемли наш влюблённый плач —
Ночь восторгов, ночь забвенья
Нам наверное назначь.
Судьба Ольги была примечательна. Её отец Шарль Массон (1762–1807) — француз, воспитывавшийся в Швейцарии, приехал в Петербург в 1786 году. Благодаря помощи приехавшего ещё раньше старшего брата и умению ловко втираться в доверие он сумел получить место учителя математики внуков Екатерины II. Затем он выгодно женился на дочери дипломата барона Розена. Но, став императором, Павел I указал ему на дверь, предположительно из-за непочтительных высказываний. Новый император Александр I вскоре вернул ко двору многих придворных, попавших ранее в опалу. А вот Массона видеть не захотел, потому что тот, поселившись в Пруссии, успел настрочить пышущие ядом «Секретные записки о России», опубликованные в Амстердаме и Париже в 1800–1802 годах. После смерти зубоскала в 1807 года опальная семья вернулась в Петербург. Подросшая к тому времени красавица Ольга, посрамив знатную родню, стала известной куртизанкой. По официальной версии после завершения своей «карьеры» «крестница Киприды» вышла замуж за чиновника из Могилёва, и дальше следы её теряются.
Другую столичную «знаменитость» упоминает А. Я. Панаева: «Тогда в партер не ходили женщины; но нашлась одна пионерка, которая своим появлением производила большое волнение в театре; из лож и в партере все смотрели на неё в бинокли, и даже гул пробегал по зрительной зале, так как каждый делал своё замечание о смелой особе. Это была барышня Пешель, бывшая институтка Смольного института, генеральская дочь. Пешель величаво проходила к своему креслу третьего ряда, как бы гордясь своей храбростью. Наружность её шла к роли пионерки: она была высокого роста, довольно полная, с резкими чертами лица и сильная брюнетка. Она была русская, но тип её лица был иностранный. Вообще Пешель проявила себя пионеркой не в одном партере итальянской оперы, а и в образе своей жизни. Тогда русские женщины боялись афишировать себя дамами полусвета и всегда старались запастись мужем. Пешель, хотя жила с матерью, но вдова-генеральша играла такую ничтожную роль в салоне своей дочери, что всё равно как бы её не было. Пешель задавала обеды, вечера с итальянскими второстепенными певцами и певицами. На её обеды и вечера собиралось много светского мужского общества. Всех интересовало знать: кто даёт ей средства жить так богато? Кроме пенсии, вдова и её дочь ничего не имели. Но Пешель умела скрывать имя своего покровителя. Когда она начала сходить с ума от запутанных своих денежных дел, то и высказала имя своего покровителя, удивив всех, потому что он был важное чиновное лицо, уже имевшее внучат и постоянно проповедывавшее строгую нравственность в семейной жизни».
Предложение товаров и услуг, в том числе подобных, потребовало бы рекламы. Были свои методы и у куртизанок. Если речь шла об артистках, то рекламой служили в первую очередь их выступления. Потенциальным покупателям можно было навести справки о приглянувшейся красавице у общих знакомых и сделать заманчивое предложение. Во время гастролей руководители сомнительных трупп требовали от артисток, чтобы те гуляли по городу в одиночестве или небольшими группами, привлекая внимание. Прогулки в одиночестве считались для женщины изначально неприличными, по крайней мере, в больших городах (в провинции правила светского этикета соблюдались менее строго). Крестьянка или небогатая мещанка могла спешить по делам без «эскорта», а вот за представительницей благородного семейства, как правило, сзади плелся лакей или служанка, за совсем юной барышней — гувернантка. Неприличным было ездить одной в экипаже, нанять извозчика тем более, поэтому даже поездки в гости к подругам обычно происходили вместе с кем-то из прислуги. Пока дама была в гостях, лакей мог ждать её в передней. По этой причине некоторые современники считали, что на картине И. Н. Крамского «Незнакомка» изображена куртизанка.
Главным сигналом для мужчин был сам факт нахождения не в то время и не в том месте. Долгое время женщинам было не принято ходить в трактиры и рестораны. Позже в некоторых местах это стало позволительно, но только в сопровождении мужа и иных домочадцев, например, во время семейного обеда, или празднования важного события большой компанией из других уважаемых семейств. Если дама сидела в подобных заведениях одна или даже с подругой, это намекало, что она ищет знакомств, особенно если она пришла в увеселительное заведение поздно вечером. Примечательно, что самые дорогие куртизанки часто предпочитали искать очередногопокровителя не ночью, а днём, когда с ростом популярности общепита в деловых кругах стало модным устраивать «рабочие завтраки» в дорогих ресторанах. «Сенаторские девушки», как их тогда называли, тоже старались завтракать «в том же месте в тот же час».
Были заведения с заведомо двусмысленной репутацией, куда приличные дамы не ходили. Из фельетона 1900-го года об одиозном московском театре Омона: «Длинная душная зала. Облака табачного дыма и крепкий запах винного перегара. Шум, гам, крики <…> Инде скандалы, инде мордобития, масса пьяных «кавалеров» и туча “этих дам” — вот вам первое впечатление «театра» господина Омона! Называется “заведение” — театром Фарс, и действительно, для «сокрытия следов преступления» здесь даются на сцене скабрезные фарсы, но это только вначале. После третьего акта начинается особое представление! При благосклонном участии публики и милых, но погибших созданий <…> Буфет — эта альфа и омега “театра”, — торгует на диво! Наглотавшись вдоволь спирта, с возбужденными, красными лицами, с животным выражением в глазах сидит эта публика и с жадностью слушает необыкновенно сальные куплеты, которые ей докладывает со сцены какой-то тощий, черномазый жидок <…> Сального жидка сменяет полуголая женщина, за ней другая, третья — целый ряд… На всех языках здесь поётся и докладывается то, что шевелит в человеке дурные страсти, разжигает его похоть <…> Это — концертное отделение. Оглянитесь, посмотрите — сколько здесь юношей среди этой публики; молодые, безусые лица, но истомленные, бледные, с явной печатью порока <…> Это — завсегдатаи, «обомоновшиеся» молодые люди! Здесь же масса женщин… Не будем лучше говорить об этих несчастных — я не хочу намеренно сгущать краски <…> Третий час ночи. “Торговля” в полном разгаре <…> Общая зала с бесконечными столиками — это Бедлам! Тощие звуки дамского оркестра тонут в хаосе звуков — пьяных криков, ругани <…> В воздухе висит такой букет винного перегара, что трезвый человек может запьянеть от одного этого воздуха <…> И здесь опять женщины — они сидят за столами, группами ходят между ними, загораживают вам дорогу в проходах <…> Но главная торговля наверху — там кабинеты <…> Не буду смущать воображение читателя тем, что делается в этих кабинетах <…> Немало здесь прожжено растраченных денег, немало вспрыснуто преступных сделок <…> Стены этих кабинетов пропитаны позором, развратом и… Здесь всё позволено — давай только денег, больше денег!» В столице аналогичной репутацией пользовалась «Вилла Родэ».
О многом могла сказать одежда. Слишком броская, слишком откровенная, дорогая, но безвкусная. Когда есть деньги, но нет вкуса и опыта в подборе вещей, какой был бы у девушки, воспитанной в благородном семействе. Также могли привлечь внимание слишком дорогие украшения в неуместных ситуациях. Среди аристократок традиционно было не принято, чтобы девушки до брака носили крупные и дорогие украшения, особенно бриллианты. Они могли носить немного жемчуга, неброские серьги, прически чаще украшали цветами. Модные ляпы и дурные манеры, могли быть и у жены или дочери нувориша, поэтому это было лишь косвенным признаком. Об этом упомянуто в мемуарах «Из жизни Петербурга 1890- 1910-х годов» (Д. А. Засосов, В. И. Пызин): «Аристократия старалась не отличаться особой пышностью, броскостью туалетов. На улице, встретив скромно одетую даму или господина, вы можете и не признать в них аристократа. Конечно, у этих людей вы не встретите смешения разных стилей, вся одежда от головного убора до перчаток и ботинок будет строго выдержана. Им не свойственны были слишком яркие цвета одежды, которые бросались бы в глаза. Надо отметить, что люди этого круга не очень спешили следовать за модой, а всегда чуточку как бы отставали от неё, что считалось признаком хорошего тона. Моды, в общем, были те же самые, но сшито безукоризненно, из самых лучших материалов. Много вещей и материалов было из-за границы. Никогда эти люди не злоупо