орона как можно лучше себя представляет — словом, знакомятся. <…> Съезжаться дачники начинали в мае. Помимо багажа, который приходил этим же поездом, у всех на руках было много разных пакетов, коробок, корзинок, кошек, собак, сеток с мячиком и даже клетки с птицами. По приезде вся толпа дачников опять устремлялась к извозчикам. Куда бы ни ехали, приходилось переезжать реку, подниматься в гору, лошадь идет, нагруженная, медленно. И вот при подъеме на мост на задок вашего экипажа прицепляется незнакомый субъект, который представляется: “Я булочник, дайте ваш адресок, буду доставлять вам булки свежие”. Устный договор заключён. Булочник соскакивает и дожидается другого дачника. Дело в том, что эту местность обслуживали три-четыре булочника, и все они сидели на этом пригорке — у въезда на берег с моста — и по очереди подбегали к проезжающим мимо дачникам». В посёлок регулярно приезжали продавцы, предлагая мясо, рыбу и многие другие продукты. Овощи, молоко, яйца дачники покупали у местных крестьян, часто у самих арендодателей. Летом на дачные «гастроли» отправлялись уличные музыканты, цыгане и даже профессиональные нищие.
В большинстве случаев главы семейств ежедневно отправлялись в город на работу, заодно привозя то, что не получилось купить у местных продавцов. Появился даже термин «дачный муж». Таких персонажей описывал А. П. Чехов. Н. А. Лейкин посвятил им рассказ «Дачные страдальцы». Один из пассажиров «дачного поезда» жалуется: «Два раза в день четыре способа передвижения испытываешь да вот по эдакой погоде-то, так не угодно-ли? Ведь сегодня хороший хозяин собаки из дома не выгонит, а я встал в семь часов утра да и — иди, иди, как вечный жид. Беги пехтурой, влезай в таратайку, пересаживайся с таратайки в поезд железной дороги, с железной дороги в конку, от конки до службы опять беги. Да утром-то ещё ничего — налегке, без поносок, а вот извольте-ка на обратном пути четыре способа передвижения переменит, пока до дачи-то доберешься! Да что я <…> Пять способов, а не четыре. Со службы от Исаакиевской площади в Гостиный двор на извозчике. Да ещё насилу нашёл! Не везут в дождь, подлецы, меньше полтинника в конец, словно сговорившись. А как за такой конец дать полтинник? Искал за три гривенника. Нашёл наконец, поехал. На извозчике — раз, по Гостиному и около него пешком гонял — два, потом в Михайловской в конку сел — три, из конки пересел на железную дорогу — четыре, да от железной дороги до своей дачи в Шувалове придется в таратайке трястись — пять. Вот вы и разочтите, как тут не устать! Каторжный, буквально каторжный». С неудобствами готовы были мириться не все. Е. Г. Водолазкин в романе «Авиатор» пишет о главах семейств так: «Дачные мужья с мая по сентябрь отказывались от городской квартиры (снимать её было довольно дорого) и после работы ежедневно ехали за город к семье — что отнимало уйму времени и сил. Шампаньолики же, напротив, позволяли себе оставаться в городских квартирах, навещая семьи по выходным. Почему-то считалось, что среди недели шампаньолики встречаются друг с другом, играют в карты и пьют — естественно, шампанское».
Перебравшись в дачный поселок, горожане обычно быстро знакомились с новыми соседями, часто ходили друг к другу в гости. Иногда завязывались романтические отношения, и это тоже стало поводом для шуток. Встречались даже поселковые любительские театры. Но главное, люди наслаждались природой, гуляли, ходили на рыбалку или охоту. А ещё катались на велосипедах, раздражая сельских жителей своими удобными, но уж слишком откровенными на их взгляд костюмами. В том числе благодаря дачникам стали популярны «велодоги», небольшие револьверы для отпугивания собак, которых в посёлках было много. Иногда купались. «В некоторых местах далеко от берега были вынесены большие купальни, к ним вели длинные мостики. Купальня представляла собою длинную платформу на сваях. С платформы шли лестницы в воду. Купальни были устроены на хорошем песчаном дне, глубина — по пояс. В купальне дежурил сам хозяин, или кто из семьи, или работник. Купальни были платные. Семья дачников покупала у владельца сезонный билет, рубля за три. Существовало расписание женских и мужских часов. Конечно же, вездесущие мальчишки купались когда угодно и где угодно». По грибы и ягоды горожане обычно не ходили, это считалось занятием исключительно крестьянским. А местные жители охотно собирали дары леса на продажу. Грядками дачники занимались редко, большинство предпочитало цветы. Вечером пили чай на веранде или террасе, часто с новыми дачными друзьями. Осенью дачные посёлки пустели до следующего сезона.
О дореволюционных похоронах
А. Л. Ржевская "Сироты"
Дореволюционные похороны не так уж сильно отличались от современных, но были и свои особенности. Когда умирали крестьяне, а их было большинство, хоронили силами общины. Кто-то мог помочь сделать гроб, односельчане выкапывали могилу на ближайшем кладбище, деревенский батюшка соборовал и отпевал. Были женщины, которых приглашали в качестве плакальщиц. Они поддерживали траурную атмосферу и одновременно были важной частью ритуала прощания. Кладбища не имели четкой структуры. Разница между бедными и богатыми, простолюдинами и «благородиями» долгое время была чаще всего в близости к церкви. Некоторых господ хоронили в семейных склепах. Регламент похорон попытался ввести Пётр I. Хоронить стали на третий день, а не в первый же, как иногда делали раньше, запретили использовать для гробов дуб и сосну, так как они шли на военные нужды. Похоронная индустрия близкая к современной сформировалась ко второй половине 19 века. Появились нормативы, регламентирующие расстояние от кладбищ до жилых домов.
Если человек умер на улице или в больнице, тело отправляли в морг. Место и сейчас малоприятное, а тогда и подавно. Мрачное и подробное описание есть в рассказе художника Перова «На натуре. Фанни № 30». Герой рассказа — художник, который захотел написать картину с утопленницей, и чтобы изображение выглядело натуралистичным, решил сходить в морг в поиске «модели». Выбранная женщина при ближайшем рассмотрении оказалась знакомой проституткой с трагической судьбой. Морг был при больнице, состоял из трёх помещений, первые два были, скорее, технические, третье для хранения тел. «Просто ледник, устроенный так: внизу был ямник, где лежал лёд, а над ним дощатый, с большими щелями пол, на который клали трупы, чтобы в летнее жаркое время трупы эти не скоро разлагались».
Из морга можно было забрать тело для дальнейшего погребения. Если смерть произошла дома от естественных причин, тело могли и не увозить. Часто оно находилось в доме почившего, и все желающие могли прийти проститься. Чем более уважаемый человек, тем больше визитёров. Это даже породило отдельный вид краж, когда вор приходил в дом под видом желающего проститься знакомого, а сам брал, что плохо лежит. Дальше следовали отпевание и захоронение. Кремации (по крайней мере, официально) в Российской империи не было предусмотрено. В 1909 году специально созданная при Святейшем Синоде комиссия составила «Заметку о сожигании трупов с православной церковной точки зрения», в которой указывалось, что «самым естественным способом погребения признается предание трупов земле <…> предание тела близкого не земле, а огню представляется, по меньшей мере, как своеволие, противное воли Божией, и дело кощунственное».
В 1889 году официально закрепили существование артелей гробокопателей. Похоронные бюро уже работали, также как сейчас, только появились чины погребения в зависимости от социального статуса почившего. К концу 19 века минимальная цена погребения в больших городах стоила 30–40 рублей, а вип-прощание могло стоить и больше 1000. Прощание с императором стоило сотни тысяч. К выгодным клиентам похоронные агенты с предложением своих услуг бежали быстрее лани. Примерно также спешили навестить семью почившего и кредиторы, ведь по закону у них было только полгода для того, чтобы предъявить счета наследникам. И иногда долги оказывались и выше наследства. Почивший папенька оставил Евгению Онегину такое количество неоплаченных счетов, что тот не стал разбираться и отдал наследство кредиторам. Но долги покойного — это отдельный вопрос, который рассмотрен в главе «Доходы, траты, долги». Бытовало суеверие, что, если человек написал завещание и отдал распоряжение о своих похоронах, то он непременно вскоре умрёт. По этой причине завещание обычно предусмотрительно писали либо люди пожилые, либо имеющие проблемы со здоровьем, либо просто благоразумные. Так как первые две категории действительно часто вскоре умирали, вера в этот миф только укреплялась. Действительно, из-за чего ещё мог отправиться в мир иной старый и больной человек? Не иначе как завещанием смерть «привлёк». На практике это приводило к тому, что, когда внезапно умирал состоятельный человек, часто начинался семейный раздор из-за дележа наследства. Споры часто выливались в судебные процессы, которые могли тянуться годами.
Н. Д. Лосев "Раздел наследства" (1894)
В 19 веке для вип-усопших появились роскошные катафалки с бархатными шторами и парчовыми покрывалами для гроба, оркестр. Непременными участниками таких похорон были факельщики. В начале века они несли факелы и были одеты в чёрные широкополые шляпы и плащи. К концу века траурные чёрный цвет кортежей сменился на белый, а на голове факельщика появился цилиндр. Факелы заменили на фонари. В факельщики часто шли люди пьющие и потрёпанные жизнью, но не имеющие ещё маргинального вида. В Петербурге была печально известная Пироговская лавра — доходный дом рядом с Александровским рынком, где поселилась целая колония профессиональных нищих и иных малоприятных граждан. Некоторые из обитателей лавры иногда подрабатывали на похоронах. Известный юрист А. Ф. Кони в своих воспоминаниях описывает помпезные похороны так: «На чёрных попонах лошадей нашиты, на белых кругах, нарисованные гербы усопшего. На “штангах”, поддерживающих балдахин, стоят в черных ливреях и цилиндрах на голове “официанты”, как это значилось в счетах гробовщиков. Вокруг колесницы и перед нею идут факельщики в чёрных шинелях военного покроя и круглых чёрных шляпах с огромными полями, наклонёнными вниз. В руках у них смоляные факелы, горящие, тлеющие и дымящие. Так как за всей процессией не ведут верховую лошадь в длинной чёрной попоне, то, очевидно, хоронят не “кавалериста”, а штатского. Процессия имеет печальный характер, более соответствующий значению ее, чем современные, — декоративные, с электрическими лампочками и грязноватыми белыми фраками на людях, несущих вместо факелов фонари. Гроб — всегда деревянный, обшитый бархатом или глазетом с позументами. Металлических гробов тогда не было». Похороны военного глазами ребенка описаны в книге «Ни дня без строчки» Юрия Олеши. «Мое внимание останавливалось главным образом на некоей лошади — чёрной, которую вели под уздцы. Конечно, слово “гроб” фигурировало в нашем переговаривании с бабушкой, поскольку мы смотрели на похороны, но я не помню гроба. Наверно, был и катафалк, вернее всего, даже лафет, поскольку похороны были военные, но я смотрел только на лошадь. Я не знал тогда, что есть обычай вести за гробом военного его б