Из стихотворения Пушкина о его супружеской жизни:
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлишь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле -
И делишь наконец мой пламень по неволе!
О добрачных связях и целомудрии
Н. К. Пимоненко "Сваты"
Позиция церкви была однозначна: внебрачные связи — зло, и до брака ни-ни. Однако на деле многое зависело и от половой принадлежности, и от социального слоя. Целомудрие считалось одним из важнейших достоинств девушки, тем более невесты. Уличенных в утрате оного подвергали всяческому порицанию, на них не хотели жениться, родственники могли выгнать из дома. К мужчинам отношение было лояльнее. Да и нравы аристократов и крестьян отличались.
Если брать крестьянскую среду, то с одной стороны всё было строго. Первое утро супружеской жизни часто во многих деревнях сопровождалось демонстрацией окровавленной рубашки, символичным битьём посуды и иных действий, символизирующих добрачную девственность новоиспечённой жены. Родителям «порченой» невесты могли преподнести вино или пиво в дырявом кубке. Придя к тёще на блины, муж мог вручить ей назад дырявый блин. Да и семья мужа часто мучала молодую жену, и сам он её мог поколачивать. Незамужней девушке могли измазать двери или забор дёгтем или отходами жизнедеятельности, что считалось большим позором. Всё это было характерно и для мещанской среды. Сестре Раскольникова Дуне после ложного обвинения в романе со Свидригайловым «добрые» земляки хотели дёгтем ворота испачкать, но не успели.
Однако на практике утрата целомудрия крестьянскими девушками и городской беднотой случалась не так уж редко. Этому способствовало несколько факторов. Во-первых, скученность населения, необходимость проживать по многу человек в одном помещении. Крестьянская изба не способствовала приватности жизни. У морально неустойчивых родственников могли возникать соблазны. А в рабочей среде, когда семьи снимали комнаты и коморки в квартирах с посторонними людьми, тем более. К тому же из-за прорех в законодательстве изнасилования и тем более просто домогательства часто оставались уголовно не наказуемыми. Формально за изнасилование можно было угодить на каторгу минимум на несколько лет, но по факту девушке трудно было доказать сам факт изнасилования. Сначала требовалось пройти унизительную процедуру медицинского осмотра, потом разбирательства с полицией и суд. И многие всё равно считали, что она сама виновата. Когда тот же Свидригайлов заманил Дуню в пустую квартиру, то он справедливо заметил, что ему всё равно ничего не будет, и только припрятанный пистолет помог ей отбиться. Периодически бедных девушек искушали сомнительные персонажи, примерно как Сонечку Мармеладову. И это не говоря уже о крепостных крестьянках, которых домогались их сластолюбивые хозяева.
Фирс Журавлев "После венчания" (1880)
Другая ситуация была с аристократками. Для них вопрос целомудрия был намного важнее. Для женщины брак был одним из немногих способов повысить свой социальный статус, или хотя бы не понизить. Многие браки были по расчёту, и хорошая репутация была необходима. Поэтому моральный облик барышень был под бдительным контролем домочадцев, во время учёбы в гимназиях или закрытых учебных заведениях для девочек. Родственники следили за читаемыми ими книгами, не допускали при них фривольных разговоров, да и круг общения девушек был ограничен благонадежными представителями таких же добропорядочных семейств. «Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь её невинна, как голубь», — рассказывали Печорину о княгине Лиговской, матери княжны Мери. Поэтому и искушений было меньше, и сомнительных предложений. Из-за этого добрачных связей среди аристократок было очень мало. Это приводило часто к другим крайностям. Девушки часто выходили замуж, не зная практически ничего даже о собственной анатомии, не говоря уже об интимной стороне жизни. Знакомить с ней жену должен был муж. С учётом того, что браки были часто без страстного влечения к партнёру, и не все мужчины были тактичны, знакомство иногда было не из приятных.
Что же делали девушки, которые были уже не девушки? Во-первых, по возможности старались это не афишировать. Во-вторых, пытались заставить соблазнителя жениться. Если не было такой возможности (он женат, сбежал, или совсем уж ниже по социальному положению), родственники старались выдать девушку замуж за сговорчивого кандидата в том числе с помощью заманчивого приданого. Иногда девушка решалась честно признаться жениху, тот мог и с пониманием отнестись, иногда снижала планку и выходила замуж за того, кто тоже не считался на брачном рынке завидным товаром, например, немолодого вдовца. Были способы всё же сымитировать невинность в первую брачную ночь. Начиная с примитивных попыток подгадать свадьбу так, чтобы она совпадала с менструацией, нанести себе незаметные раны и испачкать этой кровью рубашку. Некоторые вводили себе внутрь губку, пропитанную кровью или красной красящий жидкостью, или рыбий пузырь с ней же. Были и акушерки, которые уже в 19 веке научились в некоторых случаях восстанавливать утраченное хирургическим путём. Опытный врач, конечно, мог раскусить подобную хитрость, но обычный мужчина вряд ли. Были и другие способы. Например, средства временно сужающие половые органы. Эффект давало недолговременный, но он ведь на один раз и нужен был. Были рецепты склеивающих веществ, отдаленно напоминающих современные медицинские клеи.
Примечательно, что подобные приёмы использовали часто не только обычные девушки перед свадьбой, но и наоборот ещё не потерявшие свежий и юный вид проститутки. Существовали сластолюбцы, которые могли заплатить за свидание с непорочной девой. Некоторые «непорочные девы» могли таким образом продать свою непорочность сразу нескольким любителям. Услуга была востребованной. Были и вербовщицы, ищущие подходящих кандидаток. Примерно как малоприятная дама на картине Шильдера «Искушение». Сонечка Мармеладова получила в первый раз 30 рублей, а дама, подбившая её на это, скорее всего, намного больше. Случалось, что девушку продавали собственные родители. Одну из героинь «Ямы» А. И. Куприна в 8 лет продала развратному врачу собственная мать. Расценки варьировались, и это уже совсем другая история. Описание подобных вербовок оставил один из новгородских корреспондентов этнографического бюро князя Тенишева: «В Курилове есть пожилой холостяк, который ведёт счёт своим жертвам. К 35-летнему возрасту у него таких жертв было 98; он жалел, что двух не достает, а то бы, как он сам пьяный хвастался, можно юбилей праздновать. Это было бы похоже на грязный анекдот, если бы не было грустным и отвратительным фактом. У Максима Насырина (фамилия этого господина) два брата женатых, которые, будучи холостяками, проделывали тоже, хотя в более скромных размерах, и один брат холостой, который, по словам Максима, будет ещё почище. В с. Кондаш такого старого холостяка крестьяне и прозвали оревина; оривина — общественный бык. Эти богачи обладают капиталами в сотни тысяч, следовательно, имеют возможность довольно щедро (подеревенской таксе) платить своим жертвам. А те часто и сами к деньгам льнут, как мухи к мёду. Попали две-три девушки, они и четвёртую подведут, имея в виду за подобные услуги получить вознаграждение; а то и просто потому, чтобы и подруга их была такая же, а не лучше других».
Увы, был высок процент тех, кто после добрачной связи пополнял ряды «тех дам». Пушкинский станционный смотритель переживал в первую очередь не из-за того, что сбежавшая с гусаром дочь больше не интересовалась им. Как правило, судьба беглянок была плачевна. Партнёр поиграл и бросил, других кандидатов в женихи нет, назад могли не принять, семья опозорена, и впереди самые печальные перспективы. На первый взгляд положительная героиня Наташа Ростова побегом по меркам своего времени совершила бы гнусный поступок. С одной стороны бросила богатого и влиятельного жениха, который мог бы очень помочь её обедневшему семейству, с другой поставила бы жирное пятно на всей его репутации, усложнив жизнь всем остальным домочадцам.
Вообще ситуация, когда «благородие» влюбил в себя, а затем бросил девушку, которую он считал ниже себя по социальному статусу были типичны. Как писал писатель А. С. Афанасьев-Чужбинский, даже «любить поэтически допускалось только женщину равного или высшего сословия, а остальные не пользовались этим предпочтением, так что самый ярый платоник, страдавший по какой-нибудь княжне, довольствовавшийся одними вздохами, целовавший её бантики и ленточки, выпрашиваемые на память, в то же время соблазнял и бросал мещанскую или крестьянскую девушку». Теоретически умная и расчётливая девушка и с сомнительной репутацией могла наладить свою жизнь, но такие в подобную ситуацию обычно не попадали.
Что же происходило с той, которую жених уличал в добрачной связи уже после свадьбы? Добрачная связь не являлась официальным поводом для развода. Деревенский парень, в отличие от Ивана Грозного, не мог позволить себе утопить жену в проруби, а позор жены был и его позором тоже. Поэтому он мог и не афишировать это вообще, или ограничить число посвящённых своими родственниками и выразить фи семье невесты. Аксинью из «Тихого Дона» изнасиловал родной отец, и в итоге ей регулярно доставалось от мужа. Но, увы, рукоприкладство в семьях встречалось и без особого повода. В целом на европейской части России в северных районах страны отношение к добрачным связям было лояльнее, чем в южных, в Сибири тоже терпимо. Также многое зависело от того, где и с кем именно было утрачено целомудрие. Если речь о девушке, отправившейся работать в город, как говорили, «в люди», то отношение было лояльнее, мало ли, что с ней могло произойти. Если соблазнитель — односельчанин, то это считалось более позорным, так как списывалась на развращённость и дурные наклонности. К тому же влиял размер приданного и внешняя привлекательность. Были даже поговорки: «п…да дырява — да рожа не корява» или «одно приданное шито-крыто, другое — открыто». То есть о том, целомудренна невеста или нет, соседи не узнают, а если дадут хорошее приданое, то это будет известно всем».