Укоренился миф о том, что младенца необходимо туго пеленать, иначе он непременно вырастет кривоногим. Среди людей состоятельных часто встречалось мнение о том, что ребёнка надо непременно кутать и держать в жарко натопленных комнатах. Естественно, малыши мучились от жары, духоты и тесноты. В своих воспоминаниях Екатерина II писала, что забранный у неё императрицей Елизаветой сын спал в колыбельке, обитой мехом и под одеялами с меховой опушкой, редко бывал на свежем воздухе. Не удивительно, что Павел I простужался от любого сквозняка. Внуков своих Екатерина наоборот старалась как можно чаще отправлять на прогулки и закаливать.
В. Г. Перов Приезд гувернантки в купеческий дом (1866)
Конечно, детям из аристократических и просто обеспеченных семейств жилось намного лучше, чем их сверстникам из числа крестьянской и городской бедноты. Были и свои особенности воспитания. Одна из них состояла в том, что родители сами им не занимались. Сначала ребёнка поручали кормилице и няньке. Первая кормила, вторая ухаживала за младенцем, мыла, пеленала, но иногда одна женщина выполняла обе функции. Примерно с 5–7 лет маленьких «благородий» начинали учить хорошим манерам, они получали первые уроки. Девочками занимались бонны, к мальчикам приставлялись «дядьки». Они занимались только воспитанием, а ухаживать продолжали няньки. Савельич из «Капитанской дочки» предположительно списан с Никиты Тимофеевича Козлова, воспитавшего А. С. Пушкина. Крепостной Козлов стал для будущего классика не только воспитателем, но и действительно близким человеком. Детям школьного возраста нанимали гувернёров и гувернанток. Если финансовые возможности позволяли, родители старались приглашать иностранцев. Воспитанием Николеньки Иртеньева из «Детства» Л. Н. Толстого занимался немец Карл Иванович. Довольно часто, привлечённые иностранными именами, родители нанимали сомнительных персонажей, которые ничему путному детей научить не могли. Рассказывали даже анекдот о французе, который на вопрос, что такое модальные глаголы, отвечал, что он давно покинул Париж, а моды там переменчивы. Автор известных мемуаров Ф. Ф. Вигель и вовсе описывал, как был растлён маркизом, ставшим после французской революции гувернёром.
Дети часто подчинялись жёсткому режиму, иногда им запрещали садиться за общий стол со взрослыми. Пример отношений «отцов и детей» 18 века можно увидеть в мемуарах Д. Д. Благово «Рассказы бабушки»: «В то время дети не бывали при родителях неотлучно, как теперь, и не смели прийти, когда вздумается, а приходили поутру поздороваться, к обеду, к чаю и к ужину или когда позовут за чем-нибудь. Отношения детей к родителям были совсем не такие, как теперь; мы не смели сказать: за что вы на меня сердитесь, и говорили: за что вы изволите гневаться, или: чем я вас прогневала; не говорили: это вы мне подарили; нет, это было нескладно, а следовало сказать: это вы мне пожаловали, это ваше жалование.<…> В наше время никому и в мысль не приходило, чтобы можно было ослушаться отца или мать и беспрекословно не исполнить, что приказано. Как это возможно? Даже и ответить нельзя было, и в разговор свободно не вступали: ждёшь, чтобы старший спросил, тогда и отвечаешь, а то, пожалуй, и дождешься, что тебе скажут: “Что в разговор ввязываешься? Тебя ведь не спрашивают, ну, так и молчи!”» Во многих семьях и через 100 лет ничего не изменилось. Вот как описывает в мемуарах свое детство Е. А. Андреева-Бальмонт, супруга известного поэта: «Родителей своих мы до восьми лет мало видели, также как и старших сестёр и братьев. К матери нас водили здороваться каждое утро на минуту. Войдя в её спальню, мы подходили к ней по очереди, целовали её в лоб, который она подставляла нам. Она осматривала нас внимательно, спрашивала Амалию Ивановну, как мы себя ведём, делала какие-нибудь замечания, если наши уши или шея казались ей недостаточно чистыми или платье было неаккуратно надето. Затем нас отпускали. Уходили мы не без радостного облегчения<…> Наверх к нам мать редко поднималась, и только по делу. Чаще всего, когда кто-нибудь из нас болел, она приводила доктора, объясняла Амалии Ивановне, какое когда давать лекарство, как ставить компресс. Или она осматривала наш гардероб, мерила на нас платья, которые нам перешивала домашняя портниха. Если заходила в нашу комнату, она садилась на диван, иногда брала брата Мишу (младшего) на руки и, поговорив с нами немного, задремывала сидя на диване. Тогда надо было соблюдать тишину, что нам было трудно, и мы поэтому тяготились её посещениями.<…> Совсем другое, когда к нам наверх поднимался отец. Правда, это было раз в неделю по воскресеньям. Но он тотчас же затевал с нами игру. Он бегал, вертелся, мы ловили его за фалды, повисали на нём, не пускали его от себя». Детская обычно была общей для всех братьев и сестёр. Отдельная комната была роскошью, которой могли удостоиться только уже повзрослевшие отпрыски.
Игрушки и детская литература
Какое же детство без игрушек. Игрушки мастерили сами, покупали на ярмарках и рынках, на которых существовали потешные ряды, и даже привозили из паломничеств по святым местам. При Троице-Сергиевой лавре игрушечный промысел существовал с 15 века. Там шили мягкие игрушки и необычные погремушки. Погремушки делались из бересты, внутрь помещался горох, а сверху мох и ткань. Неподалеку от лавры в городке Хотьково шитьем мягких игрушек занимались монахини Покровского монастыря, а также работал завод С. Д. Дунаева, делавший фарфоровые детали для кукол.
Знаменитая дымковская игрушка в Вятской губернии изначально создавалась именно как игрушка для детей, а не сувенир, также как и матрёшки. Крестьянские дети часто играли деревянными игрушками, которые вытачивали домочадцы или местные умельцы, незатейливыми тряпичными куклами, использовали разные свистульки. Более состоятельные семьи могли порадовать ребёнка заводными игрушками, например, клюющими птичками (похожие выпускались и в советское время), музыкальными шкатулками, восковыми фигурками. В конце 18 века были очень популярны деревянные козлы, которые обычно продавались парами, чтобы их можно было сталкивать лбами. Частым предметом в детской были самые разные лошадки, в виде фигурок, качалок или одной лишь лошадиной головы на шесте.
Дорогие импортные игрушки до 19 века продавали обычно в модных лавках. Пока дама выбирала себе шляпку или перчатки, она могла, например, заодно купить дочке французскую фарфоровую куклу в роскошном наряде. Девочки (а иногда и мальчики) мечтали о кукольных домиках. Изначально такие домики были настоящими произведениями искусства и стоили огромных денег, поэтому всё же до 19 века назвать их обычной детской игрушкой нельзя. Домик Павла Нащокина не раз описывал А. С. Пушкин: «Дом его (помнишь?) отделывается; что за подсвечники, что за сервиз! он заказал фортепьяно, на котором играть можно будет пауку, и судно, на котором испразнится разве шпанская муха». Через год Пушкин сообщал супруге: «С Нащокиным вижусь всякий день. У него в домике был пир: подали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросёнка. Жаль, не было гостей». Позже этот шедевр сменил несколько владельцев и, наконец, его последним адресом стала мемориальная квартира самого Пушкина на Мойке, 12. В середине 19 века домики, пусть и не такие роскошные, стали выпускаться в большом количестве. Диковинные игрушки описывает в своих «Воспоминаниях» Е. А. Андреева-Бальмонт: «Игрушек у нас было очень много. Иностранцы, бывшие в делах с отцом, привозили нам из-за границы самые диковинные вещи. Но нам они не нравились. Правда, нам в руки их и не давали, нам их показывали, когда сводили вниз, благодарить гостей за подарок, и запирали в горку, шкафчик, где мы ими и любовались сквозь стекло <…> Лагерь миниатюрных оловянных солдатиков — пехота, артиллерия, кавалерия; генералы, офицеры, солдаты в разных мундирах. Всадники снимались с лошадей. Палатки из полотна, разбиравшиеся как настоящие. Оловянные крепости, мосты, деревья, кусты <…> Этой игрушкой я завладела и играла в неё без конца. Я видела лагерную жизнь, наша дача была недалеко от Ходынки, и я с одной из моих гувернанток, русской, ходила к её сыну офицеру и наблюдала лагерную жизнь вблизи. Другая игрушка — деревянный ящик, на нем две фигурки: негр и негритянка. Когда в круглую дырку вставляли ключ и заводили как часы, раздавалась очень приятная музыка; негр с негритянкой поднимали головы, двигали ручками, ножками, прикреплёнными тонкой проволочкой, начинали танцевать. Смотреть долго на них было скучно, и этот ящичек с танцующими куколками постигла участь всех механических игрушек: нам захотелось знать, что скрыто внутри, откуда музыка, и мы разобрали ящичек, увидели там разные пружинки и колёсики. Собрать его, конечно, мы не смогли. Разломанную игрушку я запрятала в глубину горки, где она закончила свою жизнь. В куклы я никогда не играла, отдавала их Мише, как и все кукольные принадлежности: кровать, мебель, платья. И он играл в куклы целыми часами. Играл в них, когда уже был во втором классе гимназии».
В середине 19 века в России наладили производство резины. Знаменитый «Треугольник» предлагал не только галоши, но и огромное количество детских товаров, в том числе тех самых «ёжиков резиновых с дырочкой в правом боку». Особенно много игрушек продавалось во время вербных базаров. К концу 19 века очень популярны стали «тёщины языки», «иерихонские трубы», надувные свиньи, «американские жители» (иногда их называли «морскими жителями», «водолазами»). Описание их можно встретить, например, в книге «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов» Пынзина и Засосова: «Идет, например, толпа школьников, у каждого “иерихонская труба”, корпус из яркой бумаги с пищиком, и все разом гудят. Встречается девочка, ей до щеки можно дотронуться павлиньим пером или морской травой, выкрашенной в ярко-зелёный цвет. Можно раздуть в лицо незнакомцу “тёщин язык”, свернутую в спираль бумажную трубку, которая при надувании разлеталась в длинный мешок с перьями на конце. Этот “язык” трепетал, пищал, его совали прямо в лицо. Общий хохот, никто не обижался.