<…> Каждый покупал себе чёртика. Искусные кустари мастерили их из проволоки, обшивали бобриком ярких цветов. В руках у чёртика были две металлические тарелочки или цветочки. В большой моде был “американский житель”: стеклянная пробирка с водой, сверху затянута резиновой плёнкой. Внутри маленький стеклянный чёртик с рожками, хвостиком, выпученными глазками. Он плавал на поверхности воды. Но если нажать пальцем резиновую плёнку, он опускался вниз, крутясь вокруг вертикальной оси, затем снова поднимался. Почему эта игрушка получила такое название — непонятно. По-видимому, кустарь, который её мастерил, имел такое представление об американцах». По распространенной версии чёртик, поднимающийся в колбе, ассоциировался с человеком, поднимающимся в лифте небоскреба. Описывает эту игрушку и Н. Д. Телешов: «Это маленькие стеклянные пробирки с водой и с натянутой сверху тонкой резинкой — обычно клочком от лопнувшего воздушного шара, — а внутри пробирки крошечный чертик из дутого стекла, либо синий, либо жёлтый, величиной с таракана, вертится и вьётся при нажатии пальцем на резинку, спускается на дно и снова взвивается кверху. Стоили эти “морские жители” копеек по 15–20, и ими торговали разносчики так, как никакими иными вербными товарами. При этом бродячие торговцы сопровождали своих “морских жителей” разными прибаутками, обычно на злобу дня, иногда остроумными, иногда пошлыми, приплетая сюда имена, нашумевшие за последние месяцы, — либо проворовавшегося банкира, разорившего много людей, либо героя какого-нибудь громкого московского скандала. Затрагивались иной раз и политические темы, вышучивались разные деятели, выделявшиеся за последнее время в Государственной Думе либо в европейской жизни иных государств. Любопытно отметить, что эти “морские жители” появлялись только на вербном базаре, в течение нескольких дней. В иное время года их нельзя было достать нигде, ни за какие блага. Куда они девались и откуда вновь через год появлялись, публика не знала. Потому они и покупались здесь нарасхват». У писательницы Тэффи есть рассказ «Чёртик в баночке. Вербная сказка». Были резиновые свиньи, которых надували, как воздушные шарики, и они, выпуская воздух, издавали громкий визг.
В арсенале мам было множество историй, песенок, колыбельных. Только содержание некоторых из этих колыбельных, скорее, пугает, чем убаюкивает. Вот пример колыбельной, которую пели малышам в Новгородской губернии конца 19 века: «Спи, младенец, милый мой. Богородица с тобой. Богородица ты мать, уклади-ка Мишу спать. Богородица Марея, усыпи Мишу скорее. Баю-баю, щи хлебаю; лю-лю-лю, горох солю. Баю-баюшки-баю, ходит батька с рыбою. Он не беден не богат, изба полная ребят; все по лавочкам сидят, кашу масляну едят. Едят кашу, щи хлебают, батю с рыбой поджидают. Батька рыбы привезёт, матка груди принесёт. Идёт кисынька из кухни, у ней глазоньки подпухли. О чём, кисынька, ты плачешь, о чём, киса, слёзы льешь? Как мне, кисыньке, не плакать? Как мне слезыньки не лить? Хотят кисыньку убити, ножки-лапки отрубити. Повар пеночку слизал, а на кисыньку сказал. Люли-люли-люленьки, прилетели гуленьки. Стали гульки ворковать, стали Мишу забавлять». Детей постарше любили пугать букой и иными персонажами, порождёнными народной фантазией. Как именно выглядел этот бука, дети сами не знали, но понимали: лучше и не узнать. «Баю-баюшки-бай-бай, иди, бука, на сарай. Иди, бука, на сарай и сыночка не пугай. Лежи, лежи, хороший, я тебя не дам буке. А будешь плакать — цыганам отдам, а то Платону, седому старику. Платон бороду прикусит, Мише голову откусит. Не ходи, Платон, не дам Мишу, он не плачет. Ступай, Платон, к Егору: там есть плаксы, откусывай им головы, а Миша у меня хороший!» Звучит мрачно, но ведь и многие европейские сказки изначально были больше похожи на триллеры, а не добрые истории.
Детской литературы до 18 века в России не было как таковой. Существовали сказки, передававшиеся устно, стихи-потешки для самых маленьких, лубочные картинки. Книги и журналы для детей в Российской империи стали выпускать только во второй половине 18 века. Чаще всего речь шла о переводах французских или английских книг. Первым отечественным детским изданием считается «Библиотека для чтения». Первым русским поэтом, решившим писать стихи для детей, стал А. С. Шишков (1754–1841), адмирал и министр просвещения. Свои стихи он начал печатать в «Библиотеке для чтения», и они очень нравились юным читателям. Но все же даже в первой половине 19 века большинство детских книг в России по-прежнему либо завозились из-за рубежа, либо были переводом на русский язык произведений иностранных авторов. Граф М. Д. Бутурлин в своих воспоминаниях писал «В нашем семействе в употреблении был английский язык. Мать моя объясняла мне много позднее, что причиной выбора этого языка, на котором ни она, ни наш отец не говорили, было то, что в то время не было лучших книг для детского возраста, как английские. Даже французских было мало, и они были не настолько удовлетворительны, как английские, а о русских нечего и говорить. Правда, была у нас «“Детская библиотека”, из которой помню стихотворение, начинавшееся:
Хоть весною и тепленько,
А зимою холодненько…
И ещё какая-то другая книжка с рассказами о прилежных детях, но эти книжки не имели ничего привлекательного для нас. “Детская библиотека” была без всяких гравюр, а рассказы, хотя и с гравюрами, но лубочной работы, и вдобавок оба эти издания напечатаны на синей бумаге вроде нынешней оберточной. Английские же книжки, напротив, были изящно изданы и с раскрашенными картинками, и иные служили заменой игрушек. Так, например, было описание приключений одного мальчика в отдельно вырезанных при тексте картинках, представлявших костюмы всех случаев его жизни, и для всех этих костюмов служила одна и та же головка, которая вставлялась во все туловища. Сначала мальчик был из нищих, потом постепенно переходил в школьника, ремесленника, лакея богатого дома, купеческого приказчика и, наконец, превращался в богато одетого молодого человека. Выписывалось для нас из Англии по целому ящику подобных книжек и поучительных игрушек, и мы ждали с нетерпением их прибытия». Единственное стихотворение, которое припомнил граф, написано как раз Шишковым.
Довольно популярным стал журнал «Друг детей», выходивший с 1809 года 2 раза в месяц. Во второй половине 19 века было ещё несколько журналов с этим же названием». Писали сказки многие именитые авторы, например, А. С. Пушкин, М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой. В начале 20 века дети с удовольствием следили за приключениями Мурзилки, который получил свое имя благодаря вольному переводу. В 1879 году Палмер Кокс выпустил свой первый рассказ. Фактически он представлял собой комикс, а его главные герои — маленькие шкодливые человечки, которых в оригинале звали «Браунис» (Brownies). Сначала истории о Браунис печатали в журналах, затем появились первые книги: «The Brownies: Their Book» (1887), «Another Brownie Book» (1890), «The Brownies at Home» (1893). В 1898 году вольный перевод сделала Анна Хвольсон, дополнив приключения и переименовав героев. Среди них появились Мурзилка и Незнайка.
Другой любимец детей — «Стёпка-растрёпка». Рассказы «Стёпка-Растрёпка: похождения одного неисправимого шалуна» (перевод сборника Генриха Гофмана «Неряха Петер») переиздавались не раз. Вспоминал Стёпку и А. Н. Бенуа: «Моей первой книжкой был, несомненно, «Стёпка-Растрёпка», в оригинальном немецком издании “Der Struwelpeter” (“Неряха Петер”). Каким-то необъяснимым чудом этот же самый, уже служивший братьям экземпляр, сохранился до сих пор и находится здесь со мной в Париже. Когда-то, более чем восемьдесят лет назад тому назад, мой Стёпка-Растрёпка лишился своего оригинального картонажного переплета, и с тех пор его заменяет обложка собственного папашиного изготовления из зеленой “мраморной” бумаги. Внутри книжки тоже не все благополучно, некоторые листы надорваны, целая страница в одной из историй отсутствует совершенно, а именно про мальчика-ротозея. <…> Но в детстве я так привык к отсутствию начала этой истории и так научился добавлять воображением то, что предшествует моменту, когда ротозей попадает в воду канала, что, когда я в цельном экземпляре “Стёпки-Растрёпки” увидал полную версию этой истории, я был даже как-то разочарован. А вообще, какая это чудесная книжка — ныне забракованная специалистами в качестве антипедагогической. Известно её возникновение. Автором её был детский доктор, который для забавы своих маленьких пациентов рассказывал им сказки, снабжая их тут же примитивными иллюстрациями. Кому-то пришло в голову собрать эти истории и побудить доктора издать их, — и вот успех получился совершенно неожиданный. Книга оказалась сразу в руках у всех мамаш, нянюшек и самих ребят, и с тех пор издание книги было повторено бесконечное число раз; мало того, она переведена на все языки! Существовала и русская версия (она-то и называлась “Стёпкой-Растрёпкой”), но то было не дословное повторение, а скорее своеобразный вариант со внесением в него специфически русских бытовых черт». После революции «Стёпку» не переиздавали, потому что сочли, что он детей ничему хорошему не научит. Девочки зачитывались книгами Лидии Чарской, из которых самой популярной была «Записки институтки». Юные гимназисты, отложив скучные учебники, читали Вальтера Скотта, Жюля Верна, Майн Рида. Разумеется, эти игрушки и книги — далеко не всё, что радовало малышей. Как говорили тогда, малюток.
Детские игры
Многие люди вспоминали детские годы с теплотой. И. А. Слонов в книге «Москва торговая» о босоногом детстве в подмосковной Коломне пишет так: «Весной и летом мы играли в бабки, пускали бумажные змеи с трещотками, ходили на луг за щавелем и цветами, но большую часть дня проводили на реке. Купались по двадцать раз в день, правильнее сказать, почти всё время находились в воде. Ловили сетками и рогожами рыбу и раков. В жаркие летние дни, когда купанье нас мало освежало, мы ловили больших лягушек и сажали их к себе за пазуху. Они там прыгали по голому телу и тем доставляли нам большое удовольствие и прохладу». Зимой, особенно после Рождества, во всех населенных пунктах заливали горки, с которых на санках катались люди всех возрастов.